На нашем этаже было уже совсем темно и тихо, когда мы с Котёночковым, подсвечивая себе переносными лампами, формой напоминающими керосиновые, добрались до дверей спален.

— Спокойной ночи! — одними губами пожелали мы друг другу и скрылись каждый в своей комнате.

Моих сил едва хватило стянуть с себя сюртук и штаны и кое-как поместить их на вешалку. А дальше я рухнул в постель и проснулся только от противного утреннего звонка. Хотелось поймать и придушить того, кто придумал такую побудку. Минут десять я понежился под одеялом, слушая, как хлопает то одна, то другая дверь. Я мог сегодня прийти на завтрак чуть позднее, поскольку мой трудовой день начинался со второго урока.

Яркое солнышко пробивалось даже через плотные шторы. Весна вступала в свои права. Я не особо любил это время года: обычно у меня обострялась аллергия, приходилось соблюдать повышенную осторожность, а от любых антигистаминных в марте-апреле меня жутко клонило в сон, хотя другие пациенты на это не жаловались. Обидно, что глаза слипались именно днём, а ночью мне не спалось, даже если я принимал те чёртовы препараты поздно вечером. Сейчас в кошачьем теле я чувствовал себя вполне комфортно, если не считать зуда в кончиках пальцев и ощущения странного тёплого шара в груди. Но это было куда приятнее моего весеннего самочувствия. «Бедняга Василий Матвеевич!» — опять пронеслось в голове. Если он попал в Кошкина, то проклянёт весь род до сотого колена. Моя прошлая жизнь покажется ему скучной и даже убогой. А уж когда он узнает, что кошки у нас домашние питомцы!.. Да для него и человеческое тело — нечто инопланетное и, скорее всего, уродливое: ни хвоста, ни меха. Я вскочил с постели, чтобы отогнать эти мысли. Мне становилось не по себе, когда я задумывался об обмене сознаниями. Хотя другая версия была ещё неприятней…

Пока я неплохо справлялся с ролью Василия Матвеевича, но расслабляться нельзя ни в коем случае. Я уже ловил пару раз излишне задумчивый взгляд Эдика, обращённый ко мне. Не попасть бы впросак во время следствия. Вдруг магия позволяет почуять чужака? При этом я ещё и изнывал от любопытства: кто ж отправил на тот свет Валерьяныча? Хотя вроде бы меня это дело не касалось. Сопутствующий недостаток кошачьей натуры? Прежде я был весьма равнодушен к жизни других людей: никогда не прислушивался к сплетням на работе, не следил за «звёздными» новостями или скандальными ток-шоу. По воспоминаниям, и Василий Матвеевич не отличался любознательностью, если это не касалось работы. Почему же попадание в кошачье тело разбудило во мне такой интерес к этому миру? Ещё одна загадка.

Я принялся не спеша одеваться и тут заметил у когтедралки какую-то пуговку. Её точно не было раньше, когда я давал выход стрессу. Ох, неспроста всё это! Пришлось в ускоренном темпе завершать свой туалет. Приведя себя в надлежащий вид, я решительно направился в административное крыло, чтобы разыскать следователя, уверенный, что та пуговица — подлая подстава.

На ловца и зверь бежит. Я не успел далеко отойти от своей двери, как показался знакомый черный дознаватель.

— Доброе утро! Как раз хотел к вам обратиться, — пошёл я ему навстречу. Он несказанно удивился.

— Я вчера весь вечер был занят в методкабинете и библиотеке. А у меня кто-то побывал. — Я провёл мохнатого представителя закона в комнату и указал на пуговку на полу. — Раньше этого здесь не было.

Следователь пристально посмотрел на меня, потом склонился над находкой:

— Интересно, — протянул он, поднимая вещицу.

«Значит, до отпечатков пальцев ещё не додумались, — я посмотрел на свои подушечки пальцев, — подсказать потом? Устрою прорыв в криминалистике».

— Вы знаете, откуда это? — строго спросил меня чёрный кот.

— Нет, хотя могу предположить.

— И?

— Пуговка Семёна Валериановича.

— О как! Допускаете, вас хотят подставить?

— Именно. Увы, у всех нас есть недоброжелатели.

— И знаете своего?

— Я бы подумал в первую очередь на Бориса Борисовича Борисова.

— Вроде вы должны друзьями быть, — хмыкнул следователь.

Я промолчал. Обсуждать длину моего хвоста не хотелось, а смущение и раздражение, которые я ощутил, напугали меня — получается, тело или просто отголоски Василия Матвеевича имели влияние на моё сознание. Чёрт, только вот битвы за кошачье тело мне не хватало! Видимо, эмоции отразились на моей морде, но были истолкованы по-своему.

Следователь внимательно огляделся в комнате, пожелал хорошего дня и ушёл. Было слышно, как он постучал в одну из соседних дверей. А я растерянно сел на кровать. Неужели постепенно угаснет моё человеческое «я», а Василий Матвеевич никуда не делся, а только затаился на время в глубине общего мозга или чего-то ещё? Где гарантия, что мы поменялись с Кошанским?.. А если бачок пробил мою голову и я умер… точнее тело, а сознание подселилось в чужое, задвинув Василия Матвеевича? И теперь он потихоньку приходит в себя… Нет, что за бред!

Мне опять стало очень жутко и неуютно, но я знал, как обрести душевное спокойствие. Я долго со вкусом драл столбик, пока паника не покинула меня. Затем отправился в уборную. Закапывая результаты своей деятельности в свежие опилки, я заставил себя переключиться на моего недоброжелателя. Что мне о нем известно?

Борисов происходил из баронского рода Мурмуркиных, был старшим и очень долгожданным сыном. Первые две супруги барона оказались бесплодными. Отсутствие даже намёка на хвост у котёнка стало страшным ударом для всей семьи. Отец тут же отрёкся от уродца — появление такого отпрыска опозорило его перед всем светом. Отсутствие хвоста считалось не просто недостатком, а зримым порицанием высшими силами. Часть друзей тут же прервала всяческие отношения с Мурмуркиными, чтоб на них самих не пала немилость небес.

Мать с новорождённым сыном вернулась к своим родителям Мурлиным. Кстати, отчество и фамилия, совпадающее с именем, как раз и демонстрировали, что Борис отвергнут своим отцом. Однако семье, нажав на все рычаги, которые только можно, удалось записать малыша в дворяне. Дядя Бориса уже тогда занимал высокую должность при дворе, после смерти отца он оставил несчастной сестре с племянником родовое поместье, а затем добавил пару букв к фамилии и стал Мурлилиным.

Борис учился дома, сдавая в Хомячинской гимназии только экзамены. По странной прихоти судьбы, то поместье располагалось неподалёку от нашего фамильного имения. Бедняга был на треть седмицы старше меня, и мои родители воспользовались опытом соседей: я получил аттестацию в той же гимназии, не посещая очные уроки.

Ходили слухи, что Борисов родился без хвоста за грехи своей бабушки Мурлиной, которая навела венец бесплодия на первых жён барона, чтобы в итоге выдать за него свою внучку. Как и я, учиться в университете Борис не мог, но его дяде каким-то чудом удалось добиться высочайшего разрешения для племянника сдать все экзамены экстерном и получить диплом учителя краеведения в заштатной академии Второй восточной провинции. А затем по протекции всё того же дядюшки-царедворца Борисов стал преподавать в столичной академии.

Поскольку во всех бедах «М» по умолчанию были виноваты «К», Борис ненавидел всех потомков Кыськиных. Но меня особенно, потому что мои родители меня не скрывали и не стыдились, а другие знатные семьи губернии жалели, но не сторонились. Пусть мне и моему отцу эта жалость была тоже весьма неприятна.

До появления в академии я видел Бориса буквально считаные разы: его никогда и никуда не приглашали. Даже в церковь не водили — он по умолчанию считался отлучённым от неё.

Первые пару лет работы мы старались не замечать друг друга. Всё равно «М» и «К» демонстративно занимали разные стороны в столовой, учительской и так далее. Однако затем моё ходатайство о соискании научной степени одобрили, а Бориса — отклонили. И в его глазах я стал врагом номер один. Правда, Василий Матвеевич был слишком занят преподаванием, диссертацией и тайной группой, чтоб обращать внимание на выпады недруга, да и всё ограничивалось мелкими пакостями: украденным тематическим планом, залитыми молоком контрольными работами или пятном на сюртуке. Сильная волна ненависти накатила на Бориса с этого учебного года, когда рядом со мной стали крутиться новички — Эдик и Дусик. Ведь Борисова все сторонились как прокажённого, даже просвещённые преподаватели; ни одной лишней фразы, не касающейся деловых вопросов, к нему никогда обращено не было. Он был словно кот-невидимка.