Тад вдруг рассмеялся.

— Чему обрадовался? — спросил Джомми.

— Прости, Джомми, но…

— Ты выглядишь идиотом, — закончил за него Зейн.

— Ну, а вы оба не похожи, что скоро будете покорять девиц у того фонтана в Кеше, где мы познакомились, — парировал Джомми.

Тад расхохотался ещё громче.

— Девицы! — воскликнул брат Тимоти, беспокойно заёрзав. — О девицах говорить нельзя. Запрещено.

Смех мгновенно стих.

— Совсем нельзя? — недоверчиво переспросил Тад.

— Ни-ни, — замотал головой монах, и его борода заплясала. — Мы-то знаем, каковы юнцы, о да! Пусть наш орден и даёт обет безбрачия, но мы ведь тоже были молоды, хоть и не стоит об этом вспоминать слишком часто. Вот когда я был мальчишкой, до того как услышал зов… — Он многозначительно оборвал фразу. — Нет, никаких девиц. Только учёба, да-да, учёба, да тренировки, много-много тренировок. Но девиц — ни-ни.

Странный маленький монах, кажется, сам запутался в своих рассуждениях.

— Брат, — перебил его Джомми, — что дальше?

— Дальше?

— Что нам делать дальше?

— А-а, что делать дальше! — лицо монаха вновь озарилось весёлой улыбкой. — Учиться, конечно же! И тренироваться!

Тад закатил глаза, а Зейн решил прояснить ситуацию:

— Он спрашивает, что нам делать прямо сейчас. Мы здесь закончили?

— Ах да, да! Возвращайтесь сюда за новыми вещами. Если порвёте одежду или понадобятся новые сапоги, хотя отец не одобряет, когда сапоги снашиваются…

— Какие ещё вещи? — перебил Тад.

— Ах, вещи! — воскликнул маленький монах и снова юркнул вглубь хранилища. Через мгновение он вернулся с тремя кожаными сумками, какие они видели у других студентов. — Вот ваши принадлежности. Это студенческие сумки. Загляните внутрь!

Сумки оказались сшиты из двух кусков мягкой кожи, больший образовывал откидной клапан. Внутри лежали: маленький нож, приземистый пузырёк с пробкой, полдюжины гусиных перьев, стопка бумаги, несколько свёртков в промасленной бумаге, маленькая шкатулка.

Джомми потянулся за шкатулкой, но брат Тимоти остановил его:

— Позже. Разберётесь потом. Просто убедился, что не дал вам пустые сумки. А теперь — учитесь писать мелко.

— Мелко? — переспросил Зейн.

— Чтобы бумаги хватило надолго, — пояснил монах.

— Брат, куда нам теперь идти? — спросил Джомми.

— Идите в жилой корпус. Спросите брата Стефана, он проктор, — монах махнул рукой. — А теперь марш отсюда!

— Брат, — Тад задержался у двери, — а где находится жилой корпус?

— Жилые помещения в другом крыле этого здания. Вернитесь по коридору направо, и у последней двери слева найдёте брата Тимоти. Он позаботится о вас.

Они вышли и направились по указанному пути. В конце коридора обнаружилось просторное помещение без двери — огромный зал, вдоль стен которого стояли кровати. У изножья каждой располагался деревянный сундук.

По проходу между сундуками шел ещё один монах, на этот раз безбородый.

— Вы новички. — Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.

— Да, — ответил Зейн, поспешно добавив: — Брат.

— Я — брат Стефан, проктор. Отвечаю за всех студентов вне занятий, молитв и иных поручений. За мной.

Он провёл их в самый конец зала. Указав на отдельную кровать справа, сказал:

— Один из вас будет спать здесь. — Затем показал на две кровати слева: — Двое — там.

Мальчики переглянулись, пожали плечами. Тад и Джомми направились налево, а Зейн — к правой кровати. Когда Зейн собрался присесть на край, монах рявкнул:

— Не садись!

Зейн выпрямился как по струнке:

— Прости, брат.

— Осмотрите содержимое сундуков.

В каждом лежали: щётка для сапог, гребень, грубое льняное полотенце, бритва и кусок твёрдого мыла.

Зейн потянулся к гребню, но монах резко остановил:

— Руками не трогать!

На лице Зейна отразилась мука.

— Прости, брат… снова.

— Запомните расположение предметов. Каждое утро вы будете заправлять кровать, идти в умывальню, мыться, причесываться, бриться, после чего отдавать полотенце слуге в обмен на сухое. Затем вернётесь сюда. Одежда должна быть аккуратно сложена с вечера. Одевшись, вы разложите остальные предметы точно как сейчас. За неправильное расположение — пять ударов тростью. За утерю — двадцать. Понятно?

— Да, брат.

— Садиться на кровать разрешено только после вечерней молитвы, за час до сна. За нарушение — пять ударов.

Он окинул их взглядом:

— Теперь найдите проректора для дальнейших инструкций. Его кабинет — напротив входа.

Зейн задержался, вглядываясь в сундук, прежде чем закрыть крышку. Когда он повернулся уходить, брат Стефан спросил:

— Кто из вас ударил Сервана?

Джомми обернулся с виноватым видом:

— Это был я, брат.

Брат Стефан долго смотрел на него, промолвил:

— Хм-м, — и удалился.

Выйдя из спальни, Тад спросил:

— Зейн, что ты там так разглядывал?

— Пытался запомнить расположение. Не хочется мне отведывать той трости.

— Привыкнешь, — пожал плечами Джомми. — К тому же, сегодня перед сном у тебя будет возможность целый час пялиться в этот сундук.

— Вот радость-то, — без энтузиазма буркнул Зейн.

Трое мальчишек задавались вопросом, во что же втянул их названый отец.

Валко приготовился к схватке.

Воин, стоящий перед ним, был стар, его шрамы выглядели как знаки отличия, а осанка выдавала в нём не старейшину, ожидающего, пока сын отправит его на последнюю службу Тёмному Богу. В этом человеке ещё оставалось много битв.

Он стоял в центре просторного зала, устроенного точно так же, как тренировочный полигон в Зале Испытаний замка отца Валко, но во много раз больше. На галереях могли разместиться пятьсот всадников, а на арене одновременно могли сражаться дюжина бойцов. Валко бросил взгляд направо, затем налево и увидел других юных дасати, также готовых к бою.

Старый воин был облачён в доспехи Опустошителя, почти идентичные тем, что носили всадники Садхарин: тёмно-серый шлем с открытым лицом, нагрудник, наручи и поножи, но вместо высокого плюмажа Садхарин его шлем венчал шип с двумя длинными лентами кроваво-оранжевой ткани. Когда он заговорил, его голос звучал властно, хотя он и не повышал его:

— Вы умрёте. — Несколько юношей напряглись, а некоторые сжали рукояти мечей. — Но не сегодня.

Он медленно прошёлся перед шестнадцатью молодыми воинами, стоявшими полукругом, глядя каждому в глаза, пока говорил:

— Вы пришли ко мне, потому что пережили своё первое испытание. Выживание — это хорошо. Вы не сможете служить ТеКаране, если будете мертвы. Вы не сможете зачать сильных сыновей и умных дочерей, если не выживете. А вам нужны сильные сыновья, которые однажды встанут здесь, чтобы начать обучение, и умные дочери, которые спрячут ваших внуков, пока те не будут готовы к испытанию.

— Таков путь дасати.

— Таков путь, — ритуально повторили юные воины.

— Вторая по славе вещь, которую вы можете сделать, — это храбро умереть за Империю, когда все другие возможности исчерпаны. Самая славная вещь — заставить врагов Империи умирать за нас. Любой дурак может глупо погибнуть. Глупость — это слабость. Нет славы в смерти дурака.

— Таков путь дасати.

— Таков путь.

Старый воин продолжил:

— Я — Хиреа, Всадник Опустошителей. Некоторые из вас — сыновья Опустошителей.

Несколько юношей выкрикнули в ответ.

— Больше нет, — голос Хиреа слегка повысился, выражая недовольство этой выходкой. — Вы больше не Опустошители. Вы не сыновья Садхарин. Вы не Калмаки, ни Чёрный Гром; здесь не стоят ни Тёмные Всадники, ни Кровавый Прилив, ни Ремалу. Какими бы вы себя ни считали по прибытии — это в прошлом. Теперь вы мои, пока я не решу, что вы достойны вернуться к отцам, или пока не ляжете мёртвыми на песок у своих ног. — Он ткнул пальцем в песок для убедительности. — Здесь вы можете заслужить своё наследие истинных Рыцарей Смерти, служа отцам или Тёмному Богу. Я с равным удовольствием отправлю вас к тем или другим.