— А зря. Там ещё скидки на натяжные потолки были. Очень познавательно.

Он снова — улыбнулся.

Вот так, спокойно, почти дружелюбно. И чертовски красиво.

Я в ответ выдохнула что-то невнятное и снова захлопнула дверь, потому что больше просто не могла на него смотреть.

Подошла к зеркалу, облокотилась о раковину и прошептала самой себе:

— Господи. Я голая. Он — висит. И мы обсуждаем кошек. Что происходит?

Из-за двери послышался его голос:

— Я могу отвернуться, если хочешь. Или улететь вниз — тоже вариант. Но предупреждаю: страховка сработает не сразу, будет громко.

Я закатила глаза.

— Не драматизируй. Просто отвернись. Мне нужно… полотенце. Из комнаты.

— Уже отвернулся. Даже почти глаза закрыл.

— Почти?!

— Один оставил, чтобы, если что, заметить приближение шампуня.

— У меня есть гель для душа в тяжёлой упаковке!

— Тогда всё. Я — камень. Ледяной. Без эмоций. Я вздохнула. Медленно, с усилием.

Что за день.

Я просто хотела купить гречки.

Виктор

Когда ты висишь на тросах посреди петербургской жары, между солнцем, кирпичом и тонной пыли — последнего, чего ты ждёшь, — это голая девушка в открытом окне.

Но вот она — появилась.

И да, это было эффектнее любого кофе с утра.

Она стояла в комнате — вся такая мокрая, распаренная после душа, с водой, стекающей по плечам.

И смотрела на меня так, будто я вторгся в её душу и оставил след от ботинка.

Всё длилось секунду. Может, две.

Но мозг зафиксировал каждую деталь.

Я бы, конечно, отвернулся.

Но мне сначала надо было понять — это вообще реальность или последствия обезвоживания.

Она завизжала и исчезла за дверью.

Я даже не успел ничего сказать. Просто остался висеть — один на уровне пятого этажа, с кистью в руке и непрошеными мыслями в голове.

Да, это был необычный рабочий день.

Секунд через пятнадцать она выглянула — из-за двери, только лицо.

— Ты кто вообще такой?! — голос яркий, уверенный. Злой. Но в нём уже не было паники.

Я объяснил, как мог:

— Виктор. Реставрация.

Она взорвалась.

Выглядела… потрясающе даже через щёлку двери. Красная от злости, но такая живая, настоящая.

Типичная городская девчонка — шумная, быстрая, не теряется даже без одежды.

Когда она обвинила меня в том, что я, возможно, маньяк, я чуть не рассмеялся.

Маньяк на тросах.

Ну-ну.

Но она была серьёзна. И права по-своему. Влетела в квартиру, разделась, пошла за полотенцем — и вот тебе, сюрприз: мужик в каске в окне.

Я сказал, что объявление было в подъезде. Да, повесили неделю назад — сам видел. Но понятно, что никто его не читает.

Особенно такие, как она. Живые, уставшие, с головой в делах.

Потом — этот её голос. Уже не визг, не паника.

Чуть ниже по тону, но всё ещё напряжённый.

— Не драматизируй. Просто отвернись. Мне нужно… полотенце. Из комнаты.

Шаги стали чуть громче. Она уже в коридоре — я это понял по скрипу паркета.

Они шли быстро, целеустремлённо.

Вот только в следующий момент всё резко изменилось.

Раздался топот, короткий вскрик…

…и глухой удар.

Я дёрнулся.

— Всё в порядке?! — крикнул я в окно, не открывая глаз.

Хотя ладно — теперь уже открыл. В одно мгновение. стал спорить, не стал шутить. Просто закрыл глаза.

Она сидела на полу в начале комнаты — голая, слегка ошарашенная, волосы растрёпаны, кожа сияет от влаги и жары, а на щеке прядь, прилипшая от падения.

Я застыл.

Она была как… картина.

Случайная, живая, скомканная, но невероятно красивая.

Ноги поджаты, руки прикрыли грудь, взгляд — в лоб.

Ослеплённый, загипнотизированный, я даже не сразу понял, что у меня отвисла челюсть.

— Ну шикарно, — пробормотала она себе. — Сидишь голая, перед окном, перед мужиком… А теперь ещё и на полу.

Я не сдержался:

— Прости. Но… ты великолепно упала.

Она вскинула взгляд — и, кажется, если бы могла — испепелила бы.

— Ты всё это видел?!

— Ну… скажем, я всё это оценил.

Она вздохнула и осторожно встала, придерживая полотенце, которое наконец ухватила с кресла.

Я, ради приличия, снова прикрыл глаза. Полностью. Ну, почти.

— О, — сказала она, голос уже спокойнее, но с ноткой колкости. — Теперь ты решил закрыть глаза?

— Просто показалось, что момент требует джентльменства, — ответил я, стараясь говорить ровно.

— Конечно, — усмехнулась она. — Сначала посмотреть на меня во всей красе, а потом… джентльмен.

— Ну, справедливости ради — картина была внезапной, но эффектной.

— Ты невыносим.

Я рассмеялся.

— Да ты просто ревнуешь к своему же отражению, — добавил я и рискнул открыть один глаз.

Она уже стояла у окна, вся укутанная в полотенце, волосы всё ещё влажные, щёки горели — от жара или от всего произошедшего, не знаю. Но смотрелась она…

Слишком красиво для понедельника.

Она чуть повернулась ко мне боком, собираясь задвинуть шторы, и бросила:

— И не вздумай теперь болтать об этом на каждом этаже.

— Слово строителя. Всё, что вижу с уровня пятого — остаётся на пятом.

Она хмыкнула, уже почти закрывая окно.

— Ещё хоть одна шуточка — и я заявлю в управляющую, что вы подглядываете за жильцами.

— А потом будешь жалеть, что больше не видела моего лица.

— Пф. Я и так уже увидела слишком много.

И с этими словами она — бах — закрыла окно.

Но, честно говоря, внутри у меня уже теплилась одна мысль:

Надо завтра снова работать на пятом.

Алиса

Я ненавижу утро. Особенно после таких вот вечеров.

Ты вроде бы уже успокоилась, уже почти забыла лицо мужчины за окном… и тут вспоминаешь, что была абсолютно голая.

И он это видел. В деталях.

А потом ещё и прокомментировал.

Спасибо, Виктор. Сон теперь никогда не будет прежним.

В итоге я заснула под утро — а в восемь уже подскочила от звука будильника.

Сегодня у меня две группы: малыши от четырёх до шести, и ребята постарше — от шести до двенадцати.

Каждый раз — как в бой. Только вместо брони — спортивные леггинсы, хвост и коврик в рюкзаке.

Студия находится недалеко от Лиговки — светлая, с огромными окнами и зеркалами по всей стене.

Сквозняки там гуляют даже зимой, но летом — настоящее спасение.

Первыми в зал вбегают малыши. Они кричат, путаются в сменке, спрашивают:

«Алиса, а у тебя есть собака?», «А мы будем сегодня как лягушки?», «А можно станцевать как робот-динозавр?!»

— Можно всё, — улыбаюсь я. — Но сначала — круг, дыхание и ноги врозь!

Потом приходят старшие — шумные, уверенные, с телефоном в одной руке и жвачкой в другой.

С ними проще, но хитрее.

Они делают вид, что всё знают. Но искоса всё равно следят — как я двигаюсь, как говорю, как улыбаюсь.

Я включаю музыку, показываю связку, и мы начинаем.

Но что бы я ни делала — мысли снова и снова возвращаются к утру.

К его взгляду. Его голосу. Его плечам.

И к тому, как он улыбался, будто между нами уже что-то было.

— Алиса! — зовёт кто-то из детей. — А мы можем попробовать прыжок как в мультике?

— Конечно. Только сначала выдох, потом прыжок, ладно?

Я подхожу, поправляю стойку девочке с белым бантом, делаю вместе с ними поворот…

После занятий с малышами — двадцать минут до следующей группы.

Я вытянулась на скамейке в раздевалке, приложив ко лбу бутылку с холодной водой.

Никакой медитации не нужно, когда ты провела сорок минут с пятилетками, прыгающими по залу как кузнечики под энергичную попсу.

В этот момент в дверь заглянула Полина.

— Принцесса потных кед, ты где? — услышала я её голос.

— Здесь, умираю. Без сахара, кофеина и смысла жизни, — пробормотала я.