— А ты всегда приедешь?

Я кивнул. Без шуток. Без условий.

— Всегда.

Она обняла меня, ткнулась носом в шею.

Я сидел на ковре, прижимая к себе Варю, чувствуя, как её дыхание понемногу выравнивается, а маленькие пальцы расслабляются на моей руке.

Эти моменты — самые хрупкие. Когда ты понимаешь, что твой смысл жизни — не в бизнесе, не в статусе, не в деньгах, а в детских обнимашках, скомканных фразах и липких ладошках.

— А можно ты сегодня не будешь работать? — спросила она, не поднимая головы.

— Можно, — ответил я сразу. — Сегодня будет папин день.

Только ты и я.

Она подняла голову и прищурилась подозрительно:

— Прямо совсем?

— Прямо совсем.

— Даже без звонков?

Я хмыкнул.

— Даже без звонков. Но только если ты пообещаешь не падать больше с горки.

— Ну я не специально, — буркнула она, — она была скользкая. А я была в тапках. Пап, нам нужны ботинки! Прямо для приключений.

— Записал, — улыбнулся я. — Ботинки, шлем, крылья — всё, что скажешь.

Она фыркнула и, кажется, впервые за день окончательно успокоилась. Я провёл ладонью по её волосам, аккуратно поправив одну упрямую прядку, которая всё время лезла ей в глаза.

— Ладно, марш мультики смотреть. Я сейчас.

Варя кивнула и уселась обратно в подушки, мгновенно уткнувшись в экран. Уже снова смеялась. Только слегка потирала пластырь, будто он был её боевой наградой.

Я тихо прикрыл дверь в детскую, прислушался к Вариному хихиканью из-за мультиков — и выдохнул. Кажется, всё действительно обошлось.

Я прикрыл дверь в детскую. Варя снова смеялась — уже над каким-то мультяшным котом, который падал в ведро с краской. Всё было почти спокойно. Почти.

Я вышел в гостиную. Марина уже ждала — с рюкзаком на плече, бутылкой воды в руке и лёгким напряжением на лице. Она всегда чувствовала, когда я был на пределе.

— Всё нормально? — спросила она, кивая в сторону детской.

— Уже да, — кивнул я. — Спасибо, Марин. Серьёзно. Но можешь идти. Сегодня я сам. Хочу немного просто побыть с ней.

— Вы уверены? — уточнила она, не торопясь к двери. — У вас ведь был рабочий день… какая-то важная встреча?

— Был, — коротко ответил я. — Но встреча подождёт. А вот Варя — нет.

Марина чуть улыбнулась.

— Ладно. Я ей на завтрак гречку сварила, она в термосе. В холодильнике овощи, компот, мороженое — прячьте сами. Если что — на связи.

Я проводил её до двери.

— Спасибо тебе, Марин. Без тебя было бы в десять раз тяжелее.

— Вы справляетесь, — ответила она просто. — Только иногда забываете это.

Она вышла, а я остался в тишине.

На кухне — недопитый кофе, на столе — её кружка с котиком. Варя просила не мыть. Говорила, что «это моя счастливая кружка, с неё всё начинается».

Я посмотрел на свой телефон. На экране — непрочитанное сообщение от Алисы так и не появилось.

Потому что я ещё не написал.

Я снова посмотрел на телефон.

Пусто.

Никакого «привет». Никакого «ну и где ты». Даже холодного «всё понятно».

Она молчит.

И я тоже.

И не потому что гордый. Или упрямый. А потому что не знаю, что сказать.

Что ты скажешь женщине, с которой провёл ночь — настоящую, без масок — а потом просто сорвался и исчез без объяснений?

“Извини, у меня дочь”?

“Прости, что ты не в курсе моего прошлого”?

“Я испугался, что всё станет слишком настоящим”?

Как это вообще звучит?

Я сел на край дивана. Варя смеётся в своей комнате — беззаботно, искренне. В её мире всё просто: если больно — плачешь. Если страшно — зовёшь. Если хорошо — обнимаешь.

Почему мы, взрослые, всё усложняем?

Я чувствую, как сильно меня тянет к Алисе. Это больше, чем просто влечение. Это как будто я... хочу рядом человека, перед кем не нужно держать фасад. Кому можно не доказывать, что я справляюсь. Не прятать Варю. Не бояться быть собой.

Но я боюсь.

Боюсь, что если она узнает — уйдёт. Просто скажет: «Мне не нужно. Я не готова». И я останусь — как раньше. Как всегда. Один.

Я уже жил так.

Улыбался на совещаниях. Подписывал контракты. Молча мыл голову пятилетней дочери по вечерам и читал сказки, чтобы заглушить тишину.

А сейчас…

Сейчас появилась она.

И я впервые не хочу оставаться один.

Но если расскажу всё — может быть, именно это и случится.

Поэтому я снова гляжу на экран.

Контакт: Алиса.

Никаких входящих. Никаких исходящих.

Ноль. Пауза. Молчание.

И я не нажимаю «написать».

Потому что не знаю, с чего начать.

Потому что слишком важно — и слишком страшно.

Алиса

— Ты даже не представляешь, какая тут вода, — говорила мама в трубке с восторгом. — Бирюзовая! Ни один фильтр так не покажет. Мы с отцом с утра пили кофе прямо на палубе. Я в халате, он — в панаме. Полный восторг.

Я улыбнулась, вжимая телефон плечом, пока перебегала через улицу.

Сумка билась по бедру, в голове уже вертелось расписание занятий: малыши, потом младшая группа, потом старшие. И всё — на второй день после мини-отпуска.

— Радуюсь за вас. Правда. Только не рассказывай про круассаны, ладно? Я голодная и бегу на работу.

— Ладно, не буду, — засмеялась мама. — Хотя у них тут крем фисташковый… Боже, Алиса, я чуть не умерла.

— Мааам! — простонала я, но с улыбкой.

— Ладно, всё. Я замолкаю. Просто хотела услышать тебя. Как ты?

Я на секунду сбавила шаг.

Как я?

— Сама не знаю, — честно ответила. — Вернулась в город два дня назад. И вроде как должно быть привычно… но внутри странное. Будто я осталась где-то на паузе, а вокруг всё идёт дальше.

— Опять кто-то? — уточнила мама мягко.

Я не сразу ответила. Потом — тише:

— Возможно.

— Серьёзно?

— Пока — непонятно. Мы… просто провели ночь вместе. Но после этого он ушёл. Срочно. И не написал.

— А ты?

— Я тоже нет. Я жду. Как дура.

Мама вздохнула. Где-то на фоне — шум волн, чирик птиц, и голос папы: «Скажи ей, что я скучаю, и пусть ест нормально!»

— Передай ему, что я взрослая и с гречкой у меня всё в порядке, — буркнула я, но теплее, чем собиралась.

— Алиса, — снова заговорила мама, — ты боишься не потому, что он не пишет. А потому что ты почувствовала что-то серьёзное. И тебе страшно признать, что хочешь продолжения.

— Может быть.

— Так не убегай от этого. Дай себе шанс. Даже если он не такой, как ты ожидала.

— Ты у нас теперь философ, да?

— Я на лайнере в Средиземном море, милая. Тут все становятся философами. Особенно с бокалом просекко.

Я рассмеялась. У подъезда уже виднелись мои ученицы — старшие девочки грелись на солнце, кто-то показывал на телефоне тикток, кто-то растягивался у перил.

— Всё, я прибежала. Меня ждут.

— Удачи тебе, Алиска. И... не молчи, если захочется что-то сказать. Даже первой.

— Посмотрим, — тихо ответила я.

Я отключилась и убрала телефон в карман.Открыла дверь студии, и на меня сразу обрушился детский гомон.

— Алиса Юрьевна! — закричала Катя, пятилетняя заводила в розовом трико. — А я дома крутилась и чуть не уронила кошку!

— Надеюсь, кошка выжила, — хмыкнула я, проходя внутрь.

— Выжила, но не разговаривает теперь, — важно сообщила Катя.

Вздохнув, я переобулась, поправила волосы, включила музыку. В зеркале отразились носы, хвостики, колготки с принтами и танцы “в стиле бабочки”.

Всё вроде было как всегда.

Я включилась в процесс, как могла: хлопала в ладоши, показывала движения, хвалила за старание и останавливала тех, кто слишком старался уронить соседей.

— Не падаем на попы! — напомнила я. — Красиво! Как балерины!