— Идиот ты, Игорь Олегович. На кой чёрт тебя понесло в ставку напрямую?

Его купе было завалено бумагами. На откидном столике стоял полевой телефон, рядом — три револьвера.

— А ты догадливый, но не всегда. — Лыков пару раз хлопнул меня по плечу. — Немецкая разведка к нам проникла глубже, чем могло бы показаться. — Контрразведчик усмехнулся. — Тебя почти объявили дезертиром, Игорь Олегович. В ставке некоторые считают, что ты сошёл с ума от раны. Смирнов из госпиталя отправил уже три телеграммы, и все на имя великого князя.

— Тогда почему ты здесь?

Лыков налил мне стакан водки из большой гранёной бутылки.

— Потому что я единственный, кто тебе верит. И потому что через сорок восемь часов 5-я армия войдёт в Кёнигсберг. А потом…

Он достал из портфеля карту. На ней, аккурат вокруг города, было начерчено красное кольцо.

— … потом на них выпустят газ. Кёнигсберг они наверняка удержать не смогут. У нас серьёзное превосходство по артиллерии, живой силе и бронемашинам. У них нет нормальной возможности удерживать город долго. Пока ты в больнице был, то город накрывали из всех возможных орудий. Единственная защита, которая у них теперь есть — только лишь старинные укрепления. Правда, там форты девятнадцатого века, но в голом поле явно значительно хуже сражаться, чем под защитой пусть и каменных, но стен. Долго сопротивляться не будут.

— Значит, будем прятаться?

— Да. Есть большие шансы, что нас будут искать опричники, которых успели подкупить. Когда донесём приказ, тогда и перестанем прятаться.

Город встретил нас предрассветной мглой. Поезд замедлил ход, подползая к закопчённому вокзалу, где даже в этот час толпились люди — раненые на носилках, женщины с узлами, офицеры связи с портфелями. Лыков схватил меня за рукав прежде, чем я успел шагнуть к выходу.

— Не через станцию, князь. Нас там ждут совершенно точно.

Мы выбрались через холодный тамбур багажного вагона прямо на насыпь. Промозглый октябрьский ветер ударил в лицо, заставив инстинктивно втянуть голову в плечи. Где-то в темноте заскулила собака.

— Куда теперь? — спросил я, поправляя планшет с документами.

Лыков, не произнося ни слова, стремительно двинулся вдоль железнодорожных путей. Мы шли мимо составов, гружённых до последнего углем, мимо санитарного эшелона с громадным красным крестом на боку, откуда доносились стоны, мимо тяжёлого стального бронепоезда, чьи орудия зловеще чернели в предутреннем сумраке, а пулемёты торчали по бокам.

Штаб Западного фронта располагался в здании бывшего губернского правления — массивном особняке с колоннами, который теперь охраняли пулемётные гнёзда и два отделения солдат с винтовками и примкнутыми к ним штыками. Но Лыков свернул в переулок вместо того, чтобы зайти с главного входа.

Он указал на невзрачный трёхэтажный дом с зарешеченными окнами. На табличке у входа значилось: «Управление военных сообщений».

Внутри пахло свежей краской и табаком. Дежурный офицер, щурясь от света керосиновой лампы, лениво поднял голову. Увидев нас, он сделал несколько быстрых надписей в бумажном журнале.

— Полковник Лыков к генералу?

— Так точно. С докладом.

Нас пропустили без проверки документов.

Кабинет оказался крошечным, с голыми стенами и железным сейфом в углу. За столом сидел человек в поношенном кителе без знаков различия.

— А, князь Ермаков и даже не запылённый. Живой. — Он поднял на меня усталые глаза. — Хотя по бумагам вы уже неделю как дезертир.

Лыков швырнул на стол мои документы:

— Генерал Зарубин подписал приказ о задержании ещё вчера. Основание — «психическое расстройство на почве ранения».

Человека за столом звали генерал-майор Дмитрий Ковалевский. Он был мужчиной серьёзным, бородатым и с такой отполированной лысиной, что от сверкающих лучей, отражающихся от лысины, можно было легко ослепнуть.

— Зарубин идиот. Однако он связан с военным министром. Поэтому придётся действовать немного иначе. — Он открыл сейф и достал карту. — Пятая армия берёт Кёнигсберг завтра на рассвете. Немцы отступают к порту — это ловушка. Они затопили в гавани цистерны с фосгеном. При отливе газ вырвется наружу.

Я схватился за спинку стула. В ушах зазвенело.

— Как вы узнали?

— От нашего агента в Кёнигсберге. Он умер вчера, передавая это. — Ковалевский показал крошечную капсулу с запиской внутри.

Лыков мрачно усмехнулся:

— Теперь понимаете, почему Зарубин хотел вас арестовать? Он знал. Ему важно как можно быстрее овладеть городом, несмотря на все опасности и потери, которые могут ожидать войска на месте. Да, часть воинов будет отправлена боевым газом, но затем подойдут подкрепления и смогут удержать город.

— Сколько остаётся до начала штурма?

— Штурм начнётся не раньше полудня, но прилив… — Ковалевский посмотрел бумаги. — Прилив, по моим данным, начнётся примерно в половину третьего дня. Если наши синоптики не обманывают, то в то же время будет сильный ветер в сторону города. Немцы подорвут бочки, и газ накроет сразу весь город. В Кёнигсберге пехотные полки ещё не успели получить противогазы в должной мере, и даже если бы успели, то подготовки было бы банально недостаточно.

— Однако противогазы бы позволили сберечь людей. — Я сильно потёр руками лицо, стараясь согнать усталость, несмотря на боль в руке. — Впрочем, какой смысл сейчас об этом спорить. Нужно отдать приказ о том, чтобы отсрочить наступление. Заложенные фосгеновые бомбы принесут по-настоящему катастрофические потери. Нужно писать великому князю.

— Он сейчас в Москве на приёме у императора. — Мотнул головой Ковалевский, положив ладони на гладко выбритую макушку. — Будь он сейчас в ставке, то никаких бы проблем не было.

— Я так полагаю, что против Зарубина у нас нет никакого слова? Либо сам император, либо великий князь, но оба сейчас в столице на обсуждении хода войны. Телеграф? Радиосвязь?

— Возможно, но единственная радиостанция, которая имеет прямое радиосообщение со столицей и узлом императорской канцелярии, находится в ставке, а Зарубин такая сволочь, что он не согласится совершить подобный манёвр либо без личного приказа, подкреплённого печатью Рюриковичей.

— Даже если ему передадут приказ по радио? — Я посмотрел на контрразведчика с сомнениями. — Против слов его императорского высочества он же не попрёт?

— Приказ ты не передашь. Не получится. Можно было бы отправить посыльного, но сначала нужно послать в Минск гонца, который передаст послание на радиолинию. Мы просто не успеем.

— Тогда, получается, что есть другой выход. — Я хлопнул себя по коленкам. — У вас есть винтовка с оптическим прицелом. Желательно наша.

— У немецких патрон не хуже, а оптика и того лучше будет. — Засомневался Лыков. — Ты предлагаешь нейтрализовать Зарубина?

— Именно. Дайте мне винтовку и посылайте вестового в Минск. Без главнокомандующего армией наступление на такой крупный город организовать не получится, а потому несколько часов будут нами выиграны.

— Это подсудное дело, князь. — Мотнул головой Лыков. — Вас могут отдать под трибунал военно-полевым судом. Решение большинства даже не нужно будет, так что поставят тебя, Игорь Олегович, к кирпичной стенке, зарядят десяток винтовок и пальнут вам в спину единым залпом, так что через вас можно будет воду пропускать со всеми удобствами.

— Радикально, но может сработать. — Ковалевский кивнул. — Я распоряжусь, чтобы вам выдали винтовку и пару десятков лучших боеприпасов. Только поймите, пожалуйста, что нам необходим выстрел наверняка.

— С четырёхсот метров я попаду даже пулемётным боеприпасом в голову, так что можете быть спокойны и выделите нам транспорт, чтобы мы спокойно могли занять позицию. Смерть одного генерала спасёт десятки, если не сотни тысяч жизней.

Рассвет застал меня на чердаке полуразрушенного дома напротив штаба. Сквозь разбитое слуховое окно открывался идеальный вид на парадный вход — массивные дубовые двери, охрана у подъезда, флаги с двуглавыми орлами. В руках у меня была винтовка «Арисака» — японская снайперская, которую Лыков достал из своих тайников. «Только не промахнись, князь» — его последние слова звенели в ушах, пока я в неотъёмный магазин патрон за патроном. Пять патронов. Пять шансов остановить предательство, один из которых было обязательно реализовать.