Карта, разложенная на массивном столе из чёрного дерева, напоминала шкуру какого-то фантастического зверя — изрезанную линиями маршрутов, испещрённую пометками и цифрами. Японские острова на ней казались крошечными по сравнению с огромными пространствами Тихого океана, окрашенными в тревожный красный цвет.

Ямагата стоял у карты, его трость с драконьим набалдашником методично выстукивала ритм по краю стола. Каждый удар отдавался в висках — активность последних дней вкупе с усталостью давала о себе знать.

— Здесь, — его трость коснулась точки у берегов Китая, — наш флот соберётся к первому числу.

Я проследил взглядом за линией, тянущейся от Иокогамы до Гонконга. Расстояние — почти две тысячи миль.

— Британцы знают?

Ямагата усмехнулся, его желтоватые зубы на мгновение обнажились в подобии улыбки:

— Они знают только то, что мы позволили им узнать. — Он передвинул трость южнее, к Малайскому полуострову. — Первый удар — по Сингапуру. Одновременно эскадра адмирала Того блокирует Гонконг.

На карте это выглядело просто — красные стрелы, вонзающиеся в британские владения. В реальности же — месяцы подготовки, тысячи тонн угля, одновременная работа сотен умов и тысячи потерянных жизней.

Я провёл пальцем вдоль побережья Индии:

— А здесь?

— Здесь, — Ямагата наклонился, и его дыхание пахнуло чем-то горьким, как полынь, — ваша часть сделки.

Он выдвинул ящик стола и достал папку с грифом «Совершенно секретно». Внутри — фотографии, схемы, списки кораблей.

— Британцы держат в Бомбее три линкора. Если они успеют перебросить их на восток…

— Они не успеют, — я закрыл папку, чувствуя, как бумага шершавит под пальцами.

Ямагата замер, его глаза сузились до щелочек:

— Вы уверены?

Я указал на крошечный островок в Индийском океане:

— Диего-Гарсия. Здесь их угольная станция. Без неё эскадра не пройдёт и половины пути.

В комнате повисла тишина. Даже часы на стене, обычно громко тикающие, будто затаились.

Ямагата медленно кивнул, его трость снова застучала по столу — теперь быстрее, нервнее.

— А если они пойдут другим путём?

— Тогда, — я откинулся на спинку кресла, — вам придётся сжечь их в море.

За окном внезапно загремел гром — над Токио собиралась гроза. Первые капли дождя забарабанили по стеклу, словно спеша предупредить о чём-то.

Ямагата подошёл к окну, его силуэт на фоне вспышек молний казался почти нереальным:

— Через неделю вы отплываёте, — сказал он, не оборачиваясь. — Ваши люди готовы?

Я посмотрел на карту, где наш маршрут был обозначен синей пунктирной линией — через Индийский океан, мимо мыса Доброй Надежды, домой.

— Они всегда готовы.

— Тогда пусть в море вам сопутствует удача.

Мы были готовы к отплытию, и делегация направлялась в сторону порта, где нас уже ожидал корабль. К тому моменту мне настолько сильно хотелось вернуться домой, что я просто отправился в свой кубрик, надеясь как можно быстрее оказаться там — слишком сильно меня пожирала усталость. Тем более что мне наконец можно было расслабиться, так как дальше моего повсеместного участия не требовалось — на море я уже ничего не решал.

Из собственной каюты я выбрался, когда корабль начал движение. Рука рефлекторно потянулась к кисету с необычными папиросами — подарок одного из молодых офицеров, которому понравился опыт наших штурмовых рот. Это был не табак, а сбор каких-то медицинских трав, известных только местным травникам.

Акира стоял на палубе «Аскольда», его пальцы судорожно сжимали деревянные перила, пока корабль медленно отходил от японского берега. Его лицо было бледным, но не от морской болезни — от осознания того, что он теперь не просто переводчик, а живой гарант договора, кусок мяса, брошенный между двумя хищниками. Я наблюдал за ним, прислонившись к орудийной башне, и думал о том, как странно устроен этот мир, где самые крепкие союзы скрепляются не честью, а заложниками.

Ветер рвал с губ дым от моей папиросы, унося его в сторону исчезающего в тумане берега. Где-то там, в золочёных залах императорского дворца, сейчас обсуждали, как долго продержится этот хрупкий мир до того момента, как японцы официально войдут в разрешительную войну. А здесь, на палубе русского крейсера, его цена измерялась одним молодым японцем с глазами, полными немого вопроса.

Я подошёл к нему, чувствуя, как палуба покачивается под ногами.

— Ты не пленник, — сказал я молодому японцу.

Акира повернулся ко мне, и в его взгляде не было ни страха, ни злобы — только холодная ясность.

— Я знаю, что я такое, князь. И вы знаете.

Он был прав. В политике, где слова ничего не стоят, только кровь и заложники имеют вес. Взять чужого человека — значит показать, что тебе есть что терять. Отдать своего — доказать серьёзность намерений. Так было во времена Рюриковичей, так осталось и сейчас, когда паровые корабли заменили ладьи, а телеграф — гонцов.

В голове появились воспоминания старого обладателя моего тела. Настоящему князю Ермакову в детстве отец показывал старинный договор с печенегами — там, среди витиеватых букв, отдельным пунктом значился обмен сыновьями кочевых правителей. «Вот единственный язык, который понимают варвары», — говорил он, шлёпая ладонью по пергаменту. Теперь я смотрел на Акиру и понимал: ничего не изменилось.

— В Москве тебе будет лучше, чем здесь, — пробормотал я, зная, как фальшиво это звучит.

Акира улыбнулся, но его глаза оставались пустыми:

— Вы забыли, князь, я был в вашей столице. Три года в университете. Там холодно. Не только на улицах — в душах.

Крейсер дал протяжный гудок, прощаясь с Японией или предупреждая её — кто знает. Матросы на палубе спешно укладывали канаты, офицеры сверяли карты. Всё было как всегда, будто мы не везли с собой пороховую бочку, которая может взорваться в любой момент.

Я посмотрел на запад, где за горизонтом лежала Россия, уже втянутая в войну на два фронта. Теперь добавлялся третий — дипломатический, самый опасный из всех. Акира был лишь первой ласточкой. Если наш план сработает, за ним потянутся другие — японские офицеры при русском штабе, наши советники при императорском дворе. Переплетение, которое рано или поздно станет невозможно распутать без ножа, и не хотелось бы мне, чтобы клинок был в крови.

— Ваша светлость! — Ко мне подбежал сигнальщик, держа в руках свежую радиограмму. — Из Владивостока. Срочно.

Бумага была испещрена цифрами — шифровка, которую я научился читать ещё на Карпатах. «Франция пала. Немцы перебрасывают войска на восток. Торопитесь».

Я скомкал депешу и бросил её за борт, наблюдая, как волны жадно поглощают бумагу. Акира смотрел на меня, но не спрашивал — он уже всё понял.

— Сколько дней до Риги? — спросил он вместо этого.

— Двадцать. Если не потопят. Лучше двинемся на поезде. Девять дней, коли нас никто не остановит.

— Долгий путь, — прошептал он, глядя на воду.

Да, долгий. Достаточно долгий, чтобы понять, кто ты — гость, заложник или оружие. Или всё сразу.

Я оставил его одного на палубе — пусть прощается. У меня же были другие заботы. Война не ждала, а наш хрупкий союз с Японией теперь висел на волоске. И на этом волоске болтались не только судьбы двух империй, но и жизнь одного молодого японца, который стоял за моей спиной, сжимая в руках маленький медальон с портретом островного императора.

Ближе к ночи я сидел в каюте, разложив перед собой карты, которые уже успели истрепаться по краям от постоянного использования. Красные линии фронтов теперь напоминали не порядок, а хаос — рваные края, провалы, выступы. Франция, которая ещё месяц назад держалась из последних сил, теперь представляла собой лишь несколько разрозненных точек сопротивления, окружённых серыми клиньями германских и британских армий.

Я провёл пальцем по карте от Парижа до Берлина, мысленно подсчитывая, сколько дивизий немцы смогут перебросить на восток теперь, когда западный фронт для них перестал существовать. Цифры получались пугающими — тридцать, может быть, сорок полнокровных дивизий и по меньшей мере столько же британцев, сотни орудий, десятки тысяч свежих штыков. И всё это вскоре обрушится на наши порядки.