Правда, стоило понимать, что настроения среди легионеров стали сильно разниться. Если венгры сейчас активно наступали по территориям своей будущей страны, то вот остальные желали наступать на совсем другие направления: трансильванцы желали наступления на восток, чехи и словаки — на запад, а хорваты надеялись пойти дальше на юг, чтобы пробраться к водам Адриатического моря. Пока что мне удавалось купировать такие настроения, но не факт, что дальше получится столь же удачно удерживать легионеров, но Будапешт станет ключом к дальнейшему наступлению. Стоит взять столицу Венгрии, как будут открыты возможности наступления на Вену, Прагу, Загреб, а это уже фактически означает поражение австрияк.

Когда мы подобрались к противнику на дистанцию винтовочного выстрела, грамотно воспользовавшись деревьями, то я вытянул руку к небу, с зажатой в ней трубой сигнального пистолета. Короткое нажатие на спусковой крючок — и в небо устремилась красная дымящаяся звёздочка.

— Ложись! — рявкнул я.

Не успели бойцы пригнуться, как за нашими спинами яростно заработала артиллерия. Лёгкие пушки добивали на таком расстоянии скверно, чего нельзя было сказать о танках. Они стреляли навесом, достигая вершины холма и старательно маневрируя на поле боя — танкисты набрались опыта на полях сражений и теперь научились палить прямо на ходу. Конечно, топкая грязь мешала быстро двигаться, но и этого хватало.

— Вперёд! В атаку!

Команда моя раздалась над полем боя и повторилась на множестве языков. Всё больше звучали гортанные крики венгров, звучавшие слишком чужими среди остальных славянских языков, но это было ещё лучше. Сложно было представить, как ощущают себя немцы, сидящие сейчас в обороне холма, покрываемые орудийным обстрелом, когда на них идут несколько широких цепей, кричащих разными голосами.

Противник отреагировал удивительно быстро. Стоило только отправиться в полёт последним танковым снарядам, как застрекотали пулемёты. Я впервые шёл в атаку в рядах пехоты, и страшно было смотреть на бесконечно горящие огоньки пулемётных гнёзд. Свистящие пули внушали такой страх, что всеми силами приходилось заставлять себя не просто идти дальше, а бежать, пригибаясь, но передвигая ногами с такой скоростью, что многие профессиональные бегуны позавидовали бы такой скорости с полной армейской выкладкой.

В моменте я заметил, как бегущих справа от меня венгров срезало длинной очередью. Голову одного разорвало на мелкие кусочки, как переспелую дыню. Кровь брызнула в сторону, а тело повалилось, пробороздив по мокрой земле и оставив глубокую борозду. Я пригнулся, прикрыл глаза от страха, который охватил сердце, и не заметил, как смог ворваться в окоп.

Рухнув в яму, я поймал на себе взгляд немца, который оказался рядом со мной. Глаза его, даже в темноте, сверкали холодным металлом. Казалось, что моему появлению он нисколько не удивился, хотя наша атака вообще не подразумевала, что мы сможем достичь вражеского окопа. Сам солдат старательно засовывал в винтовку обойму, стараясь загнать патроны внутрь. Я буквально видел, как латунные столбики заходили в горловину неотъёмного магазина, понимал, что всего секунда — и во мне появится новая дырка, но тело сработало само по себе. Руки подняли автомат, и палец вдавил спусковой крючок. Оружие затряслось в руках, и из короткого ствола вылетела быстрая очередь. Пули расчеркнули немца от паха до левого плеча, превращая его в фарш.

Окопы под холмом превратились в настоящий ад. Легионеры смогли прорваться к окопам, несмотря на плотный винтовочно-пулемётный огонь, подрывы рассыпанных по полям мин и вездесущую смерть. Мои добровольцы, только оказавшись в окопах, сразу же бросали винтовки и карабины, хватаясь за штыки и кинжалы, намереваясь сокрушить врага в ближнем бою. Это было не просто показателем внутренней ярости, сколько продиктованное условиями решение. В тесных траншеях тяжело было сражаться с полновесными длинными винтовками. Они цеплялись об углы, мешали уклоняться от ударов, а один неудачный удар мог привести к погибели от ответного выпада или выстрела. Потому-то бойцы и обращались к опыту столетий прошлых войн. В полевых мастерских изготавливались дубинки, кистени и булавы, любой пригодный металл затачивали в качестве ножей, да даже имеющиеся штыки зачастую снимали с винтовок, стараясь сделать из них хотя бы подобие пригодного к бою кинжала.

Понимая, что бой идёт значительно лучше, я вытащил трубку сигнального пистолета и сунул в него зелёный патрон. Это был резервный случай, следующий приказ, передающий офицерам на нашей стороне задачу высылать следующие волны. Жизненно необходимо было продолжать наступление, развивать успех, за край которого мы схватились. Нужно было рваться вперёд, громить немцев, пока с другой стороны Дуная не прибыли подкрепления. Мы были обязаны зацепиться за край города, дать передышку силам, сражающимся за его освобождение.

Не успела сигнальная ракета подняться на максимальную высоту, как со стороны Дуная послышались крики «Ура!» — это были донцы, отправленные крюком вокруг холма. Их удар был вовремя — немцы успели вовлечься в сражение с моими легионерами, а потому не имели возможности отправить хотя бы небольшой отряд супротив подступающих южан. Казаки ворвались в траншеи и сразу принялись прорываться к позициям артиллерии — единственному, что мешало подобраться к холму танкам.

Сражение быстро превратилось в мясорубку. На этот раз никто из моих легионеров или казаков не разрывался от мук совести. Им не приходилось раздумывать, кто перед ними. Характерная серая униформа германцев сразу намекала на то, что впереди стоят противники. Возгласы на мадьярском и славянских языках поднимались над холмом со всех сторон, и казалось, что повстанцы захватили холм и остаётся только сдаваться. Я двигался осторожно, проверяя каждый угол траншеи, хотя автомат позволял мне быть эффективным в боях на близких, практически интимных дистанциях.

Не знаю, сколько трупов мне пришлось пройти, сколько трупов переступить в залитых кровью траншеях, но когда забрезжил поздний рассвет, то холм был наш. Над его вершиной развевалось несколько флагов: венгерский, чешский, словацкий, русский и даже стяг донской роты.

Я сидел и смотрел на деревянный ящик, который лежал передо мной на земле. Не сказал бы, что я хорошо разбираюсь в немецком языке, но вот небольшой рисунок с черепом в облаке явно намекал на не совсем привычный тип снарядов.

— Ваша светлость! — в офицерский блиндаж, всё ещё пахнущий порохом и железным запахом крови, ворвался Жданов, — Разведчики вернулись!

— Зови их сюда.

Через минуту в блиндаже было уже несколько солдат. Все потные, уставшие и грязные. Хотелось бы мне видеть в их глазах радость от победы, но грустные лица намекали, что вести они принесли мне отнюдь не весёлые.

— Докладывайте, — приказал я, присаживаясь на потрёпанный стул, — Коротко и по делу.

— Часть города заражена, — быстро начал говорить тяжело дышащий солдат, — Немцы щедро засыпали город снарядами с хлором. Мы нашли много жителей, прячущихся по верхним этажам зданий, где газ их не доставал. Слёзно умоляют забрать их. С ними женщины и дети. Мы смогли передать им немного провизии и чистой воды, но надолго этого не хватит. Австрийцы продолжают бить по городу с западной стороны реки. Нужно как можно быстрее вывозить людей, но противогазов у нас немного.

Немцы поступили подло, забрасывая мирные кварталы бомбами с отравляющим газом. Такое поведение можно было бы назвать подлым и даже преступным, если бы такое мнение вообще могло существовать. Всё же, даже подобия бесполезной Лиги Наций в этом мире не существовало. Нужно было продвигаться дальше, но внутри что-то подсказывало, что нельзя оставлять гражданских в опасной зоне. Их было много, и в будущем они помешают в овладении городом. Конечно, это снизит темпы продвижения, генералы будут недовольны, но иначе поступить было нельзя. Оставлять гражданских в городе — обрекать их на смерть. Газ скоро рассеется, исчезнет, но затем начнутся сражения за Будапешт, а значит, мирное население будет погибать под случайными пулями, осколками, в пожарах или от голода, если сражения будут долгими.