— Передам лично.

Он кивнул и ушёл, не сказав больше ни слова.

Время тянулось мучительно медленно. Туман сгущался, превращаясь в холодную пелену. Ветер шевелил листья на деревьях, и этот шорох казался зловещим.

Наконец прозвучала команда. Легионеры выстроились в колонны. Никто не говорил. Даже шаги были бесшумными — они шли на войну, которой не должно было быть. На войну против своих.

Я взглянул на часы.

— Пошли. У нас всего десять минут.

Через три минуты я стоял на краю болота, чувствуя, как холодная вода просачивается через голенища сапог, и смотрел, как тени легионеров растворяются в тумане.

Легионеры двигались как тени. Ни звона металлического снаряжения, ни случайного кашля — только лишь редкие и резкие жесты в темноте. Словаки шли первыми — они лучше других знали эти места, помнили расположения постов и патрулей по рассказам пленных. За ними следовали чехи и венгры.

Первая из жертв даже не успела понять, что происходит. Часовой у старой ивы зевнул, почесал шею и на мгновение отвернулся — этого хватило, чтобы из темноты вынырнула фигура, одна рука закрыла австрийцу рот, оттягивая голову, а вторая хватанула его лезвием по горлу. Кровь хлынула тёплым потоком, но падающее тело подхватили, не дав ему рухнуть с грохотом.

Я видел, как тени разделяются у каждого поста. Двое отвлекают, третий подбирается сзади. Иногда — глухой удар прикладом в висок, иногда — быстрый укол под ребра ножом или снятым штыком. Австрийцы умирали тихо, даже не успев испугаться. Их вытаскивали в канавы, снимали с них патронные сумки, забирали документы. Разбирали на составляющие моментально, отбирая вообще всё ценное.

Но настоящая работа началась у моста. Там стояли не просто часовые — пулемётное гнездо, прикрытое мешками с песком. Два расчёта, сменяющие друг друга каждые четыре часа. Подобраться к нему было почти невозможно — открытое пространство, лунный свет, отражающийся в воде. Легионеры замерли у последних кустов перед позицией. Я видел, как капрал — тот самый старый чех — жестом остановил своих. Он что-то шепнул Ярославу, и тот медленно пополз вперёд, держа в зубах нож.

Австрийцы курили, смеялись, передавали друг другу флягу. Один из них встал, потянулся и пошёл к краю окопа — справить нужду. Это была ошибка. Ярослав поднялся за ним, как тень. Один шаг — и лезвие вошло в спину, пройдя точно между рёбер. Солдат даже не вскрикнул — только судорожно схватился за куст и медленно осел на землю.

Но второй часовой обернулся. На мгновение время остановилось. Австриец широко раскрыл глаза, его рука потянулась к винтовке…

Раздался хлопок. Не выстрел, но звук удара. Капрал, подкравшийся с другой стороны, ударил его рукоятью пистолета по виску. Австриец рухнул, но шум уже привлёк внимание остальных.

— Тревога! — кто-то крикнул в темноте.

Тогда легионеры перестали скрываться. Они ворвались в окопы, как потревоженный улей. Ножи, штыки, приклады — всё пошло в ход. Пулемётчик успел развернуть ствол, но словак с шрамом прыгнул на него, сбив с ног. Они покатились по грязи, борясь за оружие, пока легионер не всадил клинок в горло врага. Кровь хлестала по земле, смешиваясь с водой в траншеях.

Я вошёл в окопы, когда основное сопротивление было уже сломлено. Австрийцы, застигнутые врасплох, метались в темноте. Некоторые пытались стрелять, но легионеры знали расположение позиций лучше них. Они заходили с тыла, били точно, без жалости.

— Мост наш! — крикнул кто-то.

Но быстрая атака на мост была лишь началом. Город спал, когда первые языки пламени взметнулись над складами. Легионеры, просочившиеся вглубь позиций, подожгли боеприпасы. Взрывы сотрясали землю, ослепительные вспышки на секунды превращали ночь в день.

Австрийцы выбегали из казарм, не понимая, что происходит. Они кричали, спрашивали друг друга, откуда стреляют. Некоторые бросались к оружию, другие — бежали к конюшням, пытаясь спасти лошадей.

И тут ударили наши орудия. Я заранее расположил батарею на холме. Они били не по городу, а по дорогам — отрезая пути отступления. Снаряды рвали мосты, превращали обозы в груду горящих обломков.

— Они бегут! — доложил мне Жданов.

Я видел это сам. Австрийские офицеры пытались построить солдат, но паника была сильнее. Кто-то кричал, что их окружили, кто-то — что чехи и словаки подняли мятеж. Легионеры пользовались этим. Они переоделись в австрийские мундиры, смешались с толпой и сеяли хаос, но при этом практически не стреляли — слишком был велик шанс попасть в одного из своих. Всё больше работали ножами и кинжалами. Подобраться к противнику, убедиться, что он австриец и сунуть нож под рёбра или ткнуть в шею. Всё было удивительно просто. «Нас предали!», «Русские уже в городе!», «Бежим!» — эти крики разносились над старыми городскими улочками, летали между домов, принося ещё большую панику в рядах противника.

Казалось бы, австрийцы должны были оказать хоть какое-то сопротивление, но эффект от такой неожиданной и резвой атаки оказался на удивление серьёзным. Легионеры правили в этом сражении безраздельно, действиями доказывая свою подготовку и право отвоевать землю под солнцем.

Утром легионеры хоронили своих людей. Всего семнадцать человек — ничтожные потери для такой операции. Они вырыли могилы на краю городского кладбища, под старыми дубами, и ставили кресты из сколоченных досок. Ни имён, ни званий — только вырезанные ножами буквы: «Za svobodu».

Я подошёл ближе. Чешский капрал стоял на коленях перед свежей могилой и что-то шептал на родном языке. Его пальцы сжимали потрёпанную фотографию — должно быть, последнее, что осталось от того, кто лежал под землёй. Когда он заметил меня, то не встал, лишь кивнул и сунул снимок за пазуху.

— Они знали, на что идут, — сказал он хрипло. — Но теперь могут узнать и другие.

В городе уже кипела жизнь. Легионеры разбирали захваченные склады, вытаскивали ящики с патронами, мешки с мукой, бочки с порохом. Двое словаков волокли пулемёт «Шварцлозе», снятый с разбитого броневика. Их лица, чёрные от пороховой гари, расплылись в ухмылках — они нашли настоящий клад.

Я прошёл к ратуше, где Жданов уже развернул полевой штаб. На столе лежали карты, донесения, список трофеев.

— Четыре орудия, — отчитался он, тыча пальцем в бумаги. — Два исправных, два отправим на запчасти. Патронов — на несколько боекомплектов для четырёх рот. Муки на месяц хватить должно. Но главное… — Он достал из-под стопки железную коробку. — Шифровальные книги. Полковые печати. Приказы по дивизии. В городе базировался штаб.

— Отправить в штаб фронта. Пусть разбираются.

— А пленных?

Я посмотрел во двор. Там, под охраной чехов, сидели человек пятьдесят австрийцев и венгров — те, кто не успел сбежать, спал в начале боя или был слишком ранен, чтобы можно было сбежать. Некоторые были в крови, другие — в грязи, все — с пустыми, потухшими глазами.

— Отправим их в тыл отдельным этапом. Тех, кто в высшем звании, можно допросить. Только не убивать, а именно допросить.

К полудню прискакал первый гонец из штаба корпуса. Молодой корнет, весь в пыли, едва удерживался в седле от усталости.

— Его превосходительство генерал Сретенский требует доклада! — выпалил он, спрыгивая с лошади. — Что здесь происходит? Штаб в панике! Говорят, австрийцы бегут по всему фронту, кричат о восстании!

Я передал парню одно из знамён венгерских полков, которые стояли в этом городе. Знамя было попорчено осколками, нитки растрёпались, но всё равно оно несло в себе честь погибшего здесь полка.

— Передайте Сретенскому, что вскоре его дивизия может понадобиться. На фронте вскоре начнётся бегство, и на танках мы рванёмся к Вене.

К вечеру пришли новости с фронта.

Первая — австрийцы оставили позиции в тридцати верстах к западу. Целая дивизия отступила без боя, бросив окопы, орудия, даже полевую кухню с ещё тёплым ужином. Говорили, их командир получил донесение о «тысячах мятежников» и приказал отходить, чтобы не попасть в окружение.