Состоявший из тринадцати человек специальный комитет Сената, возглавлявшийся Клэем, подготовил проект, представлявший собой пакет следующих предложений: принятие Калифорнии в состав США; образование двух территорий (Нью-Мексико и Юта) без ограничений на ввоз рабов; разрешение приграничного спора с Техасом в пользу Нью-Мексико, предоставление Техасу компенсации в 10 миллионов долларов, которые бы покрывали его прошлые долги. Саркастически названный президентом Тейлором «омнибус-биллем», этот пакет имел целью привлечь большинство представителей обеих группировок, побудив их принять те пункты, которые они одобряли, вкупе с теми, которые были им не по душе. Этот прием, казалось, обещал, что конвент «пламенных ораторов», собравшихся в Нашвилле 3 июня, выстрелит вхолостую. За зиму пыл сторонников сецессии понемногу угас. Из шести рабовладельческих штатов делегаты не приехали вовсе, а еще из двух они прибыли в неофициальном качестве. Особенно бросалось в глаза отсутствие вигов. Осознав, что полномочий на радикальные действия у него нет, конвент занял выжидательную позицию. Делегаты приняли резолюцию, одобрявшую продление линии по 36°30′ с. ш. до Тихого океана, и разъехались, решив собраться снова после того, как узнают о реакции Конгресса[129].
Но чем дольше работали законодатели в Вашингтоне, тем яснее становилось, что стратегия «омнибуса» приводит к обратному результату. Ее поддерживал блок сторонников Компромисса, сформировавшийся из вигов Верхнего Юга и демократов Нижнего Севера, но их число не превышало одной трети от каждой Палаты. Большинство конгрессменов выражали намерение голосовать против пакета, чтобы нанести поражение противной стороне. Трехсторонний раскол в партии вигов стремительно увеличивался. Тейлор и большинство северных вигов делали упор на прием одной только Калифорнии, полагая, что (потенциальное) распространение рабства в Нью-Мексико и Юте подорвет престиж партии на Севере. Виги Старого Юга были стойкими противниками свободной Калифорнии. Виги Клэя из числа сторонников Компромисса стойко переносили камни и стрелы, летевшие с обеих сторон. Враждебность Тейлора по отношению к Клэю и Уэбстеру становилась особенно острой.
В конце июня в такой изменчивой атмосфере разразился новый кризис. Горстка штатских и военных лиц собралась в Санта-Фе, чтобы составить конституцию свободного штата. Она была принята на голосовании, в котором участвовало меньше 8000 человек. Тейлор хотел принять Нью-Мексико в состав США на тех же условиях, что и Калифорнию, тем самым нанеся вторую пощечину интересам Юга. Тем временем губернатор Техаса угрожал применить силу для защиты своих прав на Санта-Фе и остальную территорию Нью-Мексико к востоку от Рио-Гранде. Столкновение между техасцами и федеральной армией казалось неизбежным. По мере приближения 4 июля южане все чаще угрожали выступить на стороне Техаса. «Все свободные люди от Делавэра до Рио-Гранде [придут] на помощь», — пискнул Александр Стивенс со всей воинственностью, которая только могла вместиться в его 90 фунтах веса. И «когда Рубикон будет перейден, дни такой Республики будут сочтены»[130]. Тейлор и бровью не повел. Отдав приказ гарнизону Санта-Фе держаться до последнего, он провел День независимости, слушая речи на недостроенном памятнике Вашингтону. Утолив голод и жажду большим количеством свежих овощей, вишни и ледяного молока, президент на следующий день почувствовал себя плохо и 9 июля скончался от острого гастроэнтерита.
К счастью или несчастью, смерть Тейлора послужила поворотным пунктом кризиса. Новый президент Миллард Филлмор был нью-йоркским вигом, который враждебно относился к фракции Сьюарда в своем родном штате. Являясь сторонником Компромисса, этот северянин прислушивался к Югу примерно в той же степени, как и южанин Тейлор — к Северу. Филлмор положил в долгий ящик просьбу Нью-Мексико о вхождении в состав Соединенных Штатов и выразил свою поддержку «омнибусу». Тем не менее, Сенат потратил целый месяц, принимая поправки и отменяя их, прежде чем отклонил пакет Клэя на заседании 31 июля. Измотанный и разочарованный, потерявший общее уважение Клэй покинул Вашингтон и отправился врачевать раны в Ньюпорт, в то время как его более молодые коллеги остались в кипящем котле Капитолия склеивать оставшееся по кусочкам.
По кусочкам был принят и сам Компромисс. В третьем акте этой драмы блистал представитель нового поколения — Стивен Дуглас. Человек, чью страсть к выпивке превосходила лишь его работоспособность (сочетание обеих страстей одиннадцать лет спустя сведет его в могилу в возрасте 48 лет), Дуглас был прозван «маленьким гигантом» за свое выдающееся мастерство политика, чей дух томился в теле ростом в 5 футов 4 дюйма. Всегда относившийся скептически к стратегии «обнибуса», Дуглас разделил это варево на ингредиенты и обеспечил большинство по каждому из них. Северяне из обеих партий, а также пограничные виги подали голоса за принятие Калифорнии, запрет работорговли в округе Колумбия и выплату 10 миллионов долларов Техасу (быстро на это согласившемуся), что разрешило пограничный конфликт с Нью-Мексико. Многие северные демократы присоединились к южному крылу обеих партий, поспособствовав принятию более жесткого закона о беглых рабах и образованию территорий Юта и Нью-Мексико, на которых не действовали ограничения по рабовладению. Филлмор также внес свою лепту, убедив многих северных вигов воздержаться от голосования по законопроектам о беглых рабах и статусу территорий, чтобы позволить принять их. По всем этим вопросам разногласия носили преимущественно географический, а не партийный характер, что являлось еще одним доказательством того, что двухпартийная система рушилась под тяжестью рабства[131].
Как бы то ни было, казалось, что усилиями Дугласа выход из тупика, парализовавшего государство и угрожавшего республиканским принципам с 1846 года, был найден. Скальпель Дугласа вскрыл нарыв, вызревший в Конгрессе во время одной из самых долгих и напряженных сессий в его истории. Большинство жителей страны издали вздох облегчения. В столице шампанское и виски текли рекой. Подвыпившая толпа кричала: «Союз спасен!» и провозглашала здравицы в честь спасших его политиков. Как писал один наблюдатель: «Каждый, кого я вижу, счастлив. Победители ликуют, все, кто колебался, примкнули к победителям, а проигравшие ведут себя тихо». Президент Филлмор назвал Компромисс «окончательным решением» (final seulement) всех межрегиональных проблем, и вскоре это определение стало символом ортодоксальности в политике. Эту окончательность подвергли сомнению только сторонники Кэлхуна и фрисойлеры[132].
Однако на какое-то время это брюзжание справа и слева удалось пресечь. Когда Нашвиллский конвент снова собрался в ноябре, туда приехала только половина делегатов из семи штатов. Даже эти упрямцы, казалось, осознали тщетность своих усилий. Они, конечно же, приняли резолюции, отвергавшие Компромисс и подтверждавшие право штатов на сецессию, но единственным их конкретным предложением стал созыв нового конвента — пока без определенной даты и места. «Пламенные ораторы» из Южной Каролины вернулись из Нашвилла убежденные в том, что в следующий раз им не стоит топтаться на месте с другими штатами, которые привносят в буйную палитру красочных резолюций одно лишь мертвое философствование. Нет, действовать нужно самостоятельно, рассчитывая, что прочие штаты последуют за ними[133].
Фрисойлеры также осудили «доведение до логического конца беззаконий этой наиболее позорной из всех сессий Конгресса» — как выразился Чарльз Фрэнсис Адамс. Салмон Чейз полагал, что «вопрос о рабстве на территориях был обойден. Никакого решения принято не было»[134]. Он оказался прав. В своей конечной редакции положение о статусе Юты и Нью-Мексико гласило, что при их принятии в качестве штатов «они должны быть включены в состав Союза либо рабовладельческими, либо свободными от рабства, каковой статус должен быть закреплен в их конституциях на момент принятия». Здесь ничего не говорилось о рабстве, когда эти земли еще являлись территориями. Такое «упущение» было преднамеренным. Конгресс снял с себя ответственность, передав вопрос о территориальных законах в компетенцию Верховного суда. Сложилось так, что с этих территорий туда не поступило ни одного запроса, связанного с рабством. Несколько рабовладельцев перевезли своих рабов в Юту, где губернатор Бригам Янг и легислатура территории вошли в их положение, узаконив рабство в 1852 году (тогда же, когда мормоны открыто высказались за полигамию). В Нью-Мексико в 1859 году также был принят закон, разрешавший рабовладение, однако ни одна из этих территорий реально не усилила позиции Юга в Конгрессе. Согласно переписи 1860 года, было зарегистрировано всего лишь 29 рабов в Юте и ни одного в Нью-Мексико — да и в любом случае, до принятия их в состав Соединенных Штатов было далеко. В Калифорнии же имел место парадокс, который, возможно, успокоил мятежный дух Кэлхуна. По решению суда этого штата, рабовладельцам было разрешено «временное пребывание» на его территории (иногда в течение нескольких лет) вместе со своей собственностью. На протяжении 1850-х годов в Калифорнии проживало едва ли не больше рабов, чем в Юте и Нью-Мексико вместе взятых. Таким образом, новообразованный свободный штат не склонил чашу весов в Сенате в сторону Севера, так как сенаторы от Калифорнии были демократами абсолютно «мягкотелого» образца[135].
