Это постановление, чья законность вызывала сомнения, а расчеты приводили в замешательство, тем не менее достигло своей цели. После многократных оттяжек «последних сроков» властям большинства штатов удалось набрать необходимое сочетание «трехлетних» и «девятимесячных» новобранцев. К концу 1862 года в армию были отправлены 421 тысяча «трехгодичников» и 88 тысяч ополченцев, в результате чего план набора, будучи пересчитан по формуле Стэнтона, оказался превышен на 45%. Большинство волонтеров нанимались путем образования новых полков, в каждом из которых насчитывалось по тридцать с лишним офицеров, искавших выгодных синекур. Некоторые новые полки к 1863 году превратились в отборные части, но в процессе становления столкнулись с большими потерями, будучи обречены идти тем же путем проб и ошибок, как и их предшественники в 1861 году.

В некоторых штатах призыв ополченцев остался необходим, так как по квотам образовался недобор. Кое-где призыв встречал ожесточенное сопротивление, особенно в шахтерских районах восточной части Пенсильвании, населенной католиками-ирландцами, в округах Огайо и Индианы, населенных «серыми», и в поселках немцев-католиков в Висконсине. Разъяренные толпы убили двух вербовщиков в Индиане и ранили уполномоченного в Висконсине. Правительство вынуждено было послать армию во все четыре штата, чтобы навести порядок и завершить призыв. 24 сентября Линкольн выпустил прокламацию, приостанавливающую действие права habeas corpus и обрекающую на преследование по законам военного положения «всех, кто препятствует набору волонтеров, сопротивляется призыву или виновен в нелояльности, оказании помощи мятежникам и укрывательстве их». Военное министерство энергично взялось за проведение этого указа в жизнь. Стэнтон создал целую сеть военных полицейских, которые арестовали и заключили в тюрьму без суда и следствия несколько сотен уклонистов и антивоенных активистов, включая пять редакторов газет, трех судей и несколько второстепенных политиков[888].

Большинство из арестованных были демократами, однако это не служит доказательством того, что республиканская администрация решила избавиться от политических противников, а, скорее, отражает тот факт, что практически все, кто осуждал призыв и сопротивлялся ему, действительно были демократами. Они представляли наиболее консервативное крыло партии по таким вопросам, как освобождение рабов, призыв и финансовое законодательство, принятое республиканским Конгрессом в 1862 году. Противодействие этим мерам было наиболее сильным среди ирландских и немецких католиков, а также среди «серых», живших в южных округах Среднего Запада, чье материальное положение было существенно хуже, чем у среднего жителя Севера. Эти социальные группы протестовали против призыва и вывешивали плакаты такого рода: «За Конституцию, как она есть, и за Союз, каким он был» и «Мы не будем сражаться за черномазых»[889].

Такие лозунги помогают понять как мотивы противников призыва, так и реакцию республиканцев. Фракция «медянок» из числа северных демократов противилась превращению Гражданской войны в тотальную, в войну за уничтожение устоев Старого Юга вместо восстановления прежнего Союза[890]. В глазах республиканцев, оппозиция их военным целям значила и оппозицию войне как таковой, следовательно, все оппоненты провозглашались пособниками мятежников и подлежали аресту военной полицией. Большинство арестов в 1861 году пришлось на пограничные штаты, где распространены были симпатии к Конфедерации. В 1862 году многие из арестованных были северными демократами, чье разочарование войной было вызвано республиканцами, объявившими освобождение рабов одной из целей войны.

К началу 1862 года ход войны выделил три условных группировки в составе Республиканской партии по вопросу о рабстве. Наиболее энергичной и определившейся была фракция радикалов, разделявшая убеждения аболиционистов о том, что рабов можно освободить, если воющая держава конфискует собственность врага. Другое крыло формировала меньшая группировка консерваторов, надеявшаяся на неминуемое исчезновение рабства, но предпочитавшая при этом добровольные действия южных штатов в сочетании с колонизацией освобожденными рабами заморских земель. В центре находились умеренные, которых возглавлял Линкольн, разделявший отвращение радикалов к рабству, но опасавшийся межрасовых последствий полного освобождения рабов. Однако в свете событий первой половины 1862 года умеренные перешли на радикальные позиции.

Одним из признаков такого развития событий было растущее влияние аболиционистов. «Никогда еще аболиционистов не уважали так, как в эти дни», — торжествовал один из них в декабре 1861 года. «Нелегко осознать ту поразительную перемену, что произошла в отношении к нам», — размышлял другой[891]. Самый радикальный из всех, Уэнделл Филлипс, зимой и весной 1862 года читал лекции в переполненных залах по всему Северу. В марте он прибыл в Вашингтон (куда еще год назад едва ли мог явиться без риска для жизни) и трижды выступил перед большой аудиторией, включавшей, в частности, президента и многих конгрессменов. Также Филлипс удостоился редкой чести официально открыть заседание Сената. «Вице-президент освободил свое кресло и поприветствовал Филлипса с нескрываемым почтением, — писал репортер New York Tribune. — Внимание сенаторов было весьма лестным для апостола аболиционизма». Отмечая перемену по сравнению с прошлой зимой, когда толпы нападали на аболиционистов, считая их смутьянами, подбившими Юг на сецессию, Tribune сделала наблюдение: «Нечасто бывает в истории, чтобы настроения сменялись столь резко за небольшой промежуток времени… Почтение и уважение, которое сейчас выказывают ему наши лучшие государственные мужи, это дань той идее, которую Филлипс символизирует в большей степени, чем все прочие». Даже New York Times в январе 1862 года предоставила свои страницы аболиционистам, отправив репортера на съезд Массачусетского антирабовладельческого общества. «В прежние годы многое было сказано на таких собраниях и еще больше забавных поступков совершено, — писала газета. — Тот факт, что на этом собрании свободно общаются черные и белые, а мужчины и женщины столь же свободно образуют смешанную аудиторию, дает пищу юмористам и остроумным редакторам. Но такие мотивы не заставили бы присутствовать здесь представителей пятнадцати самых читаемых изданий Севера. Особые обстоятельства придали [собраниям аболиционистов] ту значимость, которой раньше не наблюдалось»[892].

Этими «особыми обстоятельствами» было растущее убеждение республиканцев, что судьба государства неотделима от судьбы рабства. 14 января 1862 года лидер радикалов Индианы Джордж Джулиан произнес в Палате представителей знаменательную речь, задавшую тон политике республиканцев в Конгрессе. «Когда я говорю, что мятеж питается соками рабства, я лишь повторяю избитую истину», — заявлял Джулиан. Четыре миллиона рабов «не могут соблюдать нейтралитет. Если не как солдаты, то хотя бы как обслуживающий персонал они будут либо на стороне мятежников, либо на стороне Союза». Освободив их, Север отвратит эту рабочую силу от поддержки изменников в пользу поддержки Союза и свободы. Это приблизит день триумфа страны, но даже если страна и победит без освобождения рабов, то «простое подавление мятежа будет лишь насмешкой над нашими страданиями и жертвами, ибо рабство и дальше будет разъедать наши внутренности и замышлять свои дьявольские козни»[893].

К середине лета 1862 года все республиканцы, за исключением наиболее консервативных, согласились с подобным выводом. «Ты не можешь даже представить себе, как поменялось здесь мнение по вопросу о неграх, — писал в августе сенатор Джон Шерман своему брату-генералу. — Лично я уже готов к тому, что будет объявлено о полном освобождении рабов». Консервативная бостонская газета признавала, что «самым заметным явлением года может считаться страшное влияние, которое приобрело решение об [освобождении рабов]. Еще год назад люди колебались, идти ли им на такой крайний шаг, [но сейчас] они полностью готовы к нему»[894].