Больше всего либеральных оппонентов раздражал негибкий и идеологический антикоммунизм Даллеса. Это помогало ему потворствовать инспирированным Маккарти усилиям по очистке Госдепартамента от предполагаемых диверсантов и умиротворителей. Либеральный журналист И. Ф. Стоун назвал его «госсекретарем Маккарти».[702] Хотя это обвинение было неточным, критики были в основном правы, делая акцент на его антикоммунистическом рвении, поскольку Даллес — больше, чем большинство современных политических лидеров, — верил, что коммунистическая идеология (а не стратегические интересы) определяет поведение СССР и что у Советского Союза, следовательно, есть грандиозный замысел.[703] Воспринимая проблемы в идеологических терминах, Даллес мог быть придирчиво легалистичен в общении с другими политическими лидерами. Некоторых из этих лидеров его манера поведения приводила в ярость. Черчилль сказал, что Даллес был «единственным известным мне случаем быка, который таскал с собой свою посудную лавку». Журналист Джеймс Рестон добавил, что Даллес «не натыкается на мины-ловушки; он выкапывает их по размеру, тщательно изучает, а затем прыгает».[704]
Анализ идей и деятельности Даллеса, проведенный историками, несколько смягчил этот кислотный портрет. На самом деле Даллес был политически проницателен. Стремясь избежать очернения со стороны правых членов партии, которое обрушилось на Ачесона, он упорно работал над защитой своих позиций среди консерваторов в Конгрессе, что было очень важно. Очевидно также, что Даллес был не более негибким, чем Ачесон — или чем администрация Трумэна в целом, которая за многие годы не инициировала никаких серьёзных переговоров с Советским Союзом (или Китаем). Стиль Даллеса мог казаться более жестким, но конечный результат был примерно таким же: ещё большее ужесточение холодной войны.[705]
Эти напоминания полезны. Тем не менее мало кто из современников видел в Даллесе гибкую, тонкую сторону. Публично — и на переговорах — он был в основном суров и непреклонен, с жесткостью, с которой не сравнится даже Ачесон. Действительно, Даллес казался охотным представителем новой администрации, которая регулярно осуждала демократов за «мягкость» в отношении коммунизма. Как и антикоммунистические консерваторы на Холме, он, казалось, был готов довести холодную войну до глубокой заморозки, из которой она, возможно, никогда не выйдет.
Центральное разведывательное управление, возглавляемое младшим братом Фостера Даллеса Алленом, было настроено столь же антикоммунистически. Агентство, созданное в 1947 году, до Корейской войны развивалось медленно. Но уже в 1948 году оно получило разрешение на проведение тайных операций и использовало его для вмешательства в итальянскую политику, а в начале 1950-х годов оно быстро росло. К 1952 году его бюджет вырос до 82 миллионов долларов, численность персонала — до 2812 человек (плюс ещё 3142 человека, работающих по контракту за рубежом), а количество зарубежных станций — с семи до сорока семи. При Эйзенхауэре и Аллене Даллесе, курильщике трубки, обаятельном, популярном в Конгрессе и имевшем хорошие связи как в социальной, так и в политической сферах, оно превратилось в важное правительственное агентство.[706] Первое значительное влияние ЦРУ оказало в начале правления Эйзенхауэра. Летом 1953 года оно возглавило успешный переворот в Иране против премьер-министра Мухаммада Муссадега, который заслужил вражду британских лидеров, национализировав их нефтяные интересы в 1951 году. В результате переворота Муссадег был заменен прозападным Мухаммедом Реза-шахом Пехлеви, который согласился на новую хартию, предоставлявшую британским и американским нефтяным интересам по 40% доходов от иранской нефти. Шах получил пакет американской экономической помощи на сумму 85 миллионов долларов.[707] В июне 1954 года ЦРУ снова вмешалось, на этот раз в Гватемале, чтобы помочь повстанцам свергнуть полковника Хакобо Арбенса Гусмана, законно установленного лидера страны. Ошибка Арбенса Гусмана заключалась в том, что он продвигал земельную реформу, экспроприируя (с компенсацией) значительные площади принадлежащей американцам компании United Fruit Company. Не зная об этом, пилоты ЦРУ участвовали в бомбовых рейдах, которые, возможно, помогли перевороту увенчаться успехом. Эйзенхауэр, опасаясь распространения коммунизма в Центральной Америке, был очень доволен результатом. «Боже мой, — сказал он своему кабинету, — только подумайте, что это будет значить для нас, если Мексика станет коммунистической».[708]
Поскольку оба этих переворота были совершены быстро и довольно легко, а участие ЦРУ в них осталось тайной, они не привлекли особого внимания американской прессы. Это было печально по нескольким причинам. Во-первых, перевороты усугубили внутренние разногласия в этих странах, что в долгосрочной перспективе имело катастрофические последствия для их жителей. Во-вторых, перевороты свидетельствовали о готовности репортеров того времени некритично принимать заведомо ложные легенды ЦРУ: только в конце 1950-х годов, когда над Советским Союзом был сбит разведывательный самолет U–2, находившийся под контролем ЦРУ, значительное число репортеров стало проявлять здоровое недоверие к корыстным правительственным подачкам.[709] В-третьих, было очевидно, что перевороты были связаны с хорошо поставленными экономическими интересами. Тщательное публичное обсуждение этих интересов было бы полезно для разоблачения материальных сил, которые помогали управлять поведением Америки в холодной войне. В-четвертых, перевороты убедили ЦРУ и других правительственных чиновников в том, что тайные действия легко осуществимы. В последующие несколько лет оно провело другие подобные акции в Японии, Индонезии, и Бельгийском Конго. Бравада, которую породили эти усилия, в последующие годы оказалась губительной.[710]
Перевороты были показательны и в других отношениях. Американцы, читавшие о них, были в восторге от того, что им было позволено узнать о деятельности ЦРУ. Руководитель ЦРУ в Иране Кермит Рузвельт, внук ТР, был воспет как герой.[711] Американцы, казалось, не беспокоились о том, что эти интервенции нарушают суверенные права. Фостеру Даллесу вряд ли кто возразил, когда после переворота в Гватемале он выступил по радио и телевидению, назвав его «новой и славной главой для всех народов Америки».[712]
Прежде всего, перевороты свидетельствовали о силе идей и действий холодной войны в администрации Эйзенхауэра. Высшие должностные лица утверждали, что за Муссадегом и Арбенсом Гусманом стояли коммунистические элементы, связанные с Москвой. Это было не так. Хотя Муссадег с запозданием обратился за помощью к иранской коммунистической партии, чтобы укрепить свои позиции, по своей сути он был националистом. Арбенз Гусман был реформатором, а не коммунистом. Но братья Даллес легко убедили себя и многих других в том, что в основе международных беспорядков лежит коммунизм. Перевороты в Иране и Гватемале показали, что ключевые фигуры в администрации Эйзенхауэра, воспринимавшие мир в черно-белых тонах, в лучшем случае смутно осознавали привлекательность национализма и антиколониализма во всём мире. И тогда, и позже американские чиновники будут демонстрировать это глубокое непонимание.
Ничто так не подчёркивало жёсткий образ администрации Эйзенхауэра, как заявление Фостера Даллеса о политике «массированного возмездия» в январе 1954 года. По его словам, «свободный мир» правильно пытался сдержать коммунизм с помощью таких мер, как план Маршалла, Берлинский воздушный мост и отправка войск в Корею. Но это были неадекватные, «чрезвычайные» меры. Более того, «свободный мир» не мог сравниться с «могучей сухопутной мощью коммунистического мира». Вместо этого он должен взять инициативу в свои руки и полагаться на «массивную силу возмездия». Нация должна «зависеть в первую очередь от огромной способности наносить ответный удар, мгновенно, средствами и в местах по нашему выбору». Это будет означать «большую базовую безопасность при меньших затратах». Далее Даллес сказал, что предупреждения о таком массированном возмездии — ядерном оружии — заставили китайцев смириться в Корее в 1953 году. Казалось, министр предлагает администрации применять ядерное оружие в случае столкновения с врагом.[713]
