За этими шагами скрывалось более широкое видение того, какими должны быть Соединенные Штаты: кооперативное общество, в котором основные группы, такие как корпорации, профсоюзы и фермеры, отбросили бы свои особые интересы, чтобы способствовать внутренней гармонии и экономической стабильности. Государство, по мнению Эйзенхауэра, могло бы служить арбитром в этом кооперативном содружестве, действуя для объединения чрезмерных особых интересов и сдерживая их требования. Однако, как и в случае с Маккарти, Айк не хотел вмешивать президентский пост в спорные вопросы. Лучше, по его мнению, стоять над схваткой и тем самым сохранять своё политическое положение. Кроме того, «партизанщина» была для Айка таким же грязным словом, как и «особые интересы». Он жаловался, что Трумэн использовал «тактику военачальника и сильной руки», которая не сработала и снизила престиж президентства. Он добавил: «Я не отношусь к тем, кто бьет по столу, и кому нравится, когда выпячивает челюсть и выглядит так, будто он руководит шоу. Я не думаю, что в функции президента США входит наказывать кого-либо за то, что он проголосовал так, как ему нравится».[675]
Придерживаясь такого уиггистского взгляда на роль президента, Эйзенхауэр действительно сохранил свой личный престиж и популярность. Если бы он попытался провести крупное внутреннее законодательство, то наверняка вызвал бы решительную оппозицию. Современные показатели общественного мнения указывали на то, что большинство американцев среднего класса (и политически влиятельных) в начале 1950-х годов, особенно после Корейской войны, не ждали от правительства больших перемен. Они устали от гневных споров конца 1940-х и начала 1950-х годов. Возлагая все большие надежды на своё личное будущее, они стремились максимально использовать те значительные экономические и образовательные достижения, которые им предстояло получить. Группы влияния также сопротивлялись изменениям, угрожавшим их положению. Просто аисторично думать, что Эйзенхауэр, который был избран как умеренный, мог или должен был требовать серьёзных реформ в начале 1950-х годов.
В начале 1950-х годов Конгресс был, пожалуй, ещё менее заинтересован в рассмотрении крупных социальных реформ.[676] Это особенно проявилось после неожиданной смерти Тафта от рака в июле 1953 года. «Мистера республиканца» вряд ли можно было назвать либералом, но и реакционером он не был, а ответственность за работу на президента-республиканца впервые за всю его карьеру в конгрессе укрепила его чувство коллективизма. Перед смертью они с Айком стали довольно хорошими друзьями и даже вместе играли в гольф. Его уход искренне расстроил президента, который держал за руку миссис Тафт и повторял: «Я не знаю, что я буду делать без него; я не знаю, что я буду делать без него».
После этого лидером республиканцев в Сенате стал Уильям Ноулэнд из Калифорнии, без юмора и гораздо более консервативная фигура. Эйзенхауэр счел Ноулэнда и правое крыло GOP, которое отныне доминировало в Сенате, глухими к его «Современному республиканству», и постепенно отчаялся преодолеть идеологические расколы в своей партии. Однажды он признался в своём дневнике о Ноуленде: «В его случае, похоже, нет окончательного ответа на вопрос: „До какой степени глупости вы можете дойти?“».[677]
По всем этим причинам в первый срок Эйзенхауэра было принято мало значимых внутренних законов. Помимо расширения системы социального обеспечения, которая пользовалась поддержкой все более организованного лобби пожилых людей, единственным важным законом, принятым в 1956 году, был Закон о межгосударственных автомагистралях. Он значительно увеличил федеральные субсидии на строительство автомагистралей по всей стране.[678] Многие критики были потрясены этим законом, в том числе Льюис Мамфорд, который жаловался: «Самое милосердное, что можно предположить об этом действии, — это то, что они [Конгресс] не имели ни малейшего представления о том, что они делают».[679] Расширенная в последующие годы, эта строительная программа зачастую имела радикальные последствия для качества воздуха, потребления энергии, экологии городов, расчистки трущоб и жилья, массового транспорта и железных дорог.[680] Однако эта идея пришлась по душе простым американцам, особенно миллионам людей, которые все больше владели автомобилями. Она сулила огромные экономические выгоды широкому кругу интересов, включая автомобильную, грузовую, строительную и нефтяную промышленность, не говоря уже о застройщиках недвижимости, сетях мотелей и ресторанов, предпринимателях торговых центров, инженерах и многих других практически в каждом округе конгресса. Пользуясь большой популярностью в Конгрессе, он обещал дать что-то почти каждому. Он имел огромное долгосрочное значение, заложив основу американской транспортной системы на весь остаток двадцатого века и далее.[681] В остальном Конгресс действовал сдержанно. Он отказался расширить охват минимальной заработной платой или ограничить субсидирование фермерских хозяйств, от которого выигрывали крупные коммерческие операторы. Излишки урожая продолжали накапливаться, и миллионы мелких фермеров и сельскохозяйственных рабочих, включая миллионы чернокожих, пополнили и без того значительную Великую миграцию в перегруженные города. Конгресс также мало что сделал для решения проблем бедности, образования или нарастающих городских проблем. Он казался особенно глухим к тому, что вскоре должно было стать величайшим внутренним противоречием: расовым отношениям.[682] Многие из этих вопросов, оставшись без внимания, вызвали к концу 1950-х годов все более сильные социальные и политические разногласия. В 1960-х годах они стали доминировать в законодательной повестке дня, которая стала гораздо более активной.
Сказать, что американцы были особенно довольны внутренней политикой Республиканской партии во время первого срока Эйзенхауэра, было бы преувеличением. Демократы вернули себе обе палаты Конгресса на выборах 1954 года, после чего группы интересов продолжали занимать центральное место на Капитолийском холме. Но мало кто сомневался, что американцы продолжали любить Айка лично; его тщательно культивируемая популярность оставалась на необычайно высоком уровне. Кроме того, большинство американцев из среднего класса, с нетерпением ожидавших будущего, после 1954 года, казалось, больше интересовались частными проблемами, чем внутренними реформами. Корейская война исчезала из памяти, Маккарти замолчал, экономика процветала. Хотя Эйзенхауэр не сделал многого, чтобы способствовать некоторым из этих событий, в частности, падению Маккарти, ему приписывали окончание войны и успокоение разбушевавшейся партийности, которая будоражила нацию в годы правления Трумэна. Для миллионов людей в середине 1950-х годов он оставался восхитительной, даже героической фигурой.
10. Мировые дела, 1953–1956
1 марта 1954 года Соединенные Штаты испытали первую в мире водородную бомбу на атолле Бикини на Маршалловых островах. Она оказалась в 750 раз мощнее бомбы «А», сброшенной на Хиросиму, чем предполагали ученые. Радиоактивные осколки от взрыва разлетелись по 7000 квадратных миль Тихого океана, включая обитаемые острова, и окутали небольшое японское рыболовное судно Fukuryu Maru (Lucky Dragon), которое в тот момент находилось примерно в девяноста милях к востоку от Бикини. Радиоактивный пепел обрушился на рыбаков. У некоторых пропал аппетит, их стало тошнить. Их кожа потемнела, а на пальцах и шее, подвергшихся наибольшему воздействию радиации, появились язвы. Когда через две недели судно вернулось в Японию, оказалось, что двадцать три человека из экипажа страдают от лучевой болезни. Рыбаки с других японских судов, вернувшихся в порт, также жаловались на заражение. Возникла волна возмущения, которая достигла своего пика через шесть месяцев, когда умер Айкити Кубояма, рыбак с судна Lucky Dragon. Американские власти заявили, что он скончался от гепатита, полученного при переливании крови, но в его органах были обнаружены ярко выраженные последствия радиации. Адмирал Льюис Штраус, председатель Комиссии по атомной энергии, заявил, что рыбаки принадлежали к «красной шпионской организации».[683]
