Судьба ОЕО наглядно показала, что может произойти, если правительственная программа станет восприниматься как опасная для хорошо организованных интересов. Хотя боевики получили контроль лишь над несколькими программами общественных действий, их деятельность вызвала в 1965 году такую бурю протеста среди городских чиновников, в большинстве своём демократических, что Джонсону пришлось направить вице-президента Хамфри на срочные посреднические миссии. Однако демократические силы, такие как мэр Чикаго Ричард Дейли, не хотели успокаиваться, если администрация не обещала им контроль над деньгами. Джонсон, нуждавшийся в их поддержке, быстро смирился, как и демократы в Конгрессе. Начиная с 1966 года Конгресс начал изменять расширительные понятия о «максимально возможном участии» бедных. Руководство программами по борьбе с бедностью было возвращено традиционному союзу городских политиков и социальных работников, но не раньше, чем война с бедностью расколола Демократическую партию.

Критики, порицавшие Джонсона за то, что он не стремился к равенству социальных условий, также были несколько несправедливы. Несмотря на риторику, подобную той, что он использовал в своей речи в Говарде, он не делал вид, что выступает за перераспределение, которое это повлекло бы за собой. Он был избран как либерал — как защитник глубоко укоренившихся американских идей о достоинствах равенства возможностей, — а не как сторонник серьёзных структурных изменений в американской жизни. Либералы, действительно, ясно понимали, как мало политической поддержки было в стране для таких усилий, которые, как минимум, потребовали бы повышения налогов для среднего и высшего классов. Требовать равенства условий, продолжали считать многие американцы, означало обременять нацию налогами, регулированием и бюрократией, угрожать процветанию и наносить ущерб предпринимательской жилке и индивидуализму, которые лежат в основе американской мечты.

Последняя претензия к Джонсону — о том, что он слишком преувеличивал значение Великого общества, — и верна, и понятна. Именно так поступают политические лидеры, чтобы заставить законодателей и избирателей купить то, что они создают. Джонсон, мастер продаж, не мог сдержать себя, особенно когда ему на помощь пришло ставшее повсеместным телевидение. Продажи, часто с пышными расцветами, были частью американского стиля, не только политики, но и похотливой коммерческой цивилизации, частью которой она являлась.

Тем не менее, преувеличение оказалось неудачным для Джонсона и для американского либерализма. Он значительно укрепил мощные установки, в частности, рост грандиозных ожиданий, которые набирали силу с 1950-х годов и начали доминировать в культуре в начале 1960-х. Перепродажа ещё больше усилила популярное чувство, что Соединенные Штаты могут иметь все и делать все — что нет пределов тому, насколько комфортными и могущественными, здоровыми и счастливыми могут быть американцы. Этот заразительный оптимизм — по поводу опыта, правительства, «льгот» — стимулировал Революцию прав, которая ещё долго звучала впоследствии. Но оптимистам не хватало смирения, и они недооценили грозные расовые, классовые, региональные, гендерные различия, которые сохранялись в Соединенных Штатах. Либеральная вера ЛБДж и других в 1960-е годы была привлекательной и благонамеренной, но она была обречена на серьёзные неприятности в будущем.

Как и многие техасцы его поколения, Линдон Джонсон был воспитан на истории об Аламо, где храбрые люди сражались насмерть, чтобы противостоять нападению. Став президентом, он рассказывал людям, что его прапрадед погиб там, хотя его утверждение не имело под собой никаких оснований. Вьетнам, — воскликнул он, обращаясь к советникам в Совете национальной безопасности, — «прямо как Аламо».[1477]

Это один из многих анекдотов, которые критики LBJ рассказывают о его подходе к внешней политике. Они изображают его невежественным в отношении мира, властным, коварным до крайности и быстро нажимающим на курок. Его поведение во время войны во Вьетнаме, подчеркивают они, демонстрирует все эти черты. Когда он сидел с послом Лоджем сразу после убийства Кеннеди, он персонифицировал войну. «Я не собираюсь проигрывать Вьетнам», — сказал он. «Я не собираюсь быть президентом, на глазах которого Юго-Восточная Азия пойдёт по пути Китая».[1478] Для многих американцев тогда и позже борьба во Вьетнаме была просто «войной Джонсона».[1479]

Хотя Джонсон был более искушенным во внешней политике, чем можно предположить из этих анекдотов, нет сомнений в том, что при нём участие Соединенных Штатов во Вьетнаме чрезвычайно обострилось. В конце 1963 года во Вьетнаме находилось около 17 000 американских военных «советников». Через год их было уже 23 000. Затем последовала огромная эскалация. После нападения на американскую базу в феврале 1965 года самолеты США начали бомбить Северный Вьетнам. К концу марта американские морские пехотинцы регулярно участвовали в боевых действиях. В конце 1965 года во Вьетнаме находилось 184 000 американских военнослужащих, к концу 1966 года — 450 000, к началу 1968 года — более 500 000. Число американских потерь (убитых, раненых, госпитализированных и пропавших без вести) выросло с 2500 в 1965 году до 33 000 к концу 1966 года, до 80 000 к концу 1967 года и до 130 000 к концу 1968 года — пику американского участия.[1480] С 1965 по конец 1967 года американские самолеты сбросили на Вьетнам больше бомб, в том числе напалмовых, чем на всех театрах Второй мировой войны.[1481] Токсичные химические дефолианты, такие как Agent Orange, сброшенные для уничтожения вражеского прикрытия, поразили миллионы акров земли во Вьетнаме и уничтожили половину лесных массивов на юге страны.[1482] Девиз бомбардировочных бригад гласил: «Только вы можете предотвратить гибель лесов».

К началу 1968 года американские и южновьетнамские огневые средства уничтожили, по достаточно достоверным оценкам, около 220 000 солдат противника. Это примерно в шестнадцать раз превышало число американцев (13 500), убитых во Вьетнаме за тот же период.[1483] Потери среди гражданского населения, хотя и были меньше в процентном отношении, чем в Корейской войне (где процентные показатели достигли рекордных высот), также были многочисленны.[1484] По оценкам, за десять лет американского участия в войне было убито около 415 000 гражданских лиц.[1485] Примерно треть населения Южного Вьетнама в те годы покинула свои дома в качестве беженцев.[1486]

Эскалация не отпугнула противника. К середине 1964 года северовьетнамцы под руководством Хо Ши Мина и его генерала Во Нгуен Гиапа взяли на себя контроль над большинством военных операций на Юге, изменив тем самым характер войны. Они частично полагались на партизанскую тактику, многие из которых проводились южными союзниками по Фронту национального освобождения, и все больше с конца 1965 года — на обычные бои, в которых северовьетнамская армия обычно имела значительное преимущество в живой силе.[1487] Эти бои, как показывают цифры потерь, дорого им обошлись: за время войны они потеряли около миллиона солдат. Соединенные Штаты имели огромное преимущество в огневой мощи, они контролировали воздушное пространство, а их солдаты, вопреки последующим обвинениям в неумелости, сражались хорошо, особенно до 1969 года. Американские солдаты выиграли большинство таких сражений. Но потери Хо Ши Мина были далеко не фатальными. Население Северного Вьетнама быстро росло, в 1965 году оно составляло около 19 миллионов человек (по сравнению с 16 миллионами на Юге), и каждый год во время войны в боевой возраст вступало около 200 000 молодых мужчин. В войну было брошено столько, сколько требовалось. Север также получал значительную военную помощь от Советского Союза и Китая (около 2 миллиардов долларов в период с 1965 по 1968 год), но полагался прежде всего на себя и на FNL на Юге.[1488] Хо Ши Мин управлял диктаторской системой, которую он использовал безжалостно, чтобы одержать верх над империалистическими захватчиками из самой могущественной страны мира и требовать от них только того, чтобы в конечном итоге объединить Вьетнам под своим контролем. Как никакой другой фактор, непреклонная решимость противника, как с Севера, так и со стороны сторонников Хо на Юге, подточила американскую приверженность, которая оказалась гораздо менее решительной, и сорвала усилия Джонсона.