Другие противники расовой дискриминации также признавали, что бойкот мало что сделал для ослабления более масштабной системы «Джим Кроу». Ассоциация улучшения Монтгомери, хотя и была очень хорошо организована и непоколебима, не сильно изменила формальную практику в Монтгомери. Школы, общественные здания, гостиницы, столовые, театры и церкви оставались сегрегированными. При входе в общественные места людей встречали таблички «Белый» и «Цветной». По-прежнему не было ни чернокожих водителей автобусов, ни чернокожих полицейских. И будет ли бойкот в будущем жизнеспособной стратегией? Например, бойкот ресторана или парка, куда уже не пускают, не принесёт пользы. В конце 1956 года, когда бойкот в Монтгомери закончился, было далеко не ясно, какие методы протеста могут разрушить крепость Джима Кроу в будущем.

Также было далеко не очевидно, что бойкот изменил мнение белых за пределами Юга. В ходе предвыборной кампании 1956 года ни Эйзенхауэр, ни Стивенсон, его соперник на президентский пост, не уделяли много внимания гражданским правам. Оба они заявили, что никогда не смогут представить себе ситуацию, которая побудила бы их послать федеральные войска для обеспечения десегрегации. Недовольные демократической партией, конгрессмен-демократ из Гарлема Адам Клейтон Пауэлл-младший и многие другие чернокожие поддержали Айка.[1025] Затем Кинг создал организацию, Южную конференцию христианского лидерства (Southern Christian Leadership Conference, SCLC), чтобы продолжить борьбу с расовой дискриминацией. Однако конференция, в которой доминировали негритянские священники, была плохо организована и вызывала ограниченный энтузиазм за пределами некоторых районов Юга.

После волнений в Монтгомери, продолжавшихся целый год, воинствующая активность в защиту гражданских прав фактически сошла на нет.[1026] Конечно, многие чернокожие люди были вдохновлены; они по-прежнему были возмущены дискриминацией и жаждали перемен. Но большинство белых американцев никогда не обращали особого внимания на судьбу меньшинств — будь то индейцы, азиаты, мексиканцы или чернокожие, — и в оставшееся десятилетие они не слишком старались улучшить расовые отношения в стране. Несмотря на Мартина Лютера Кинга, они, казалось, были больше заинтересованы в том, чтобы наслаждаться благами самого большого бума в истории. Только в 1960-е годы, когда активизировалась деятельность по защите гражданских прав, они были вынуждены обратить на это внимание.

Опросы общественного мнения в конце 1950-х и в 1960 году, напоминает нам один историк, показали, что американцы были «расслабленными, без приключений, вполне удовлетворенными своим образом жизни и беззаботно оптимистичными в отношении будущего».[1027]

Однако некоторые авторы считают, что граждане стали более беспокойными. Ученый Моррис Дикштейн, в то время студент колледжа, вспоминал эти годы как «плодородный период, рассадник идей, которые будут прорастать и жить в более активистском, менее рефлексивном климате, который наступил впоследствии».[1028] Ричард Пеллс, историк, добавляет: «Под спокойной внешностью рядового американца, казалось, таился голод по едкому остроумию, звенящим звукам, деструктивному поведению, вызывающим жестам, возрождению страсти и интенсивности».[1029]

Те, кто считал, что в обществе царит безвременье и оптимизм, указывали на разные явления: несокрушимую популярность Эйзенхауэра, слабость политического давления на социальное законодательство и гражданские права, почти полную дезорганизацию левых. Миллионы американцев по-прежнему с удовольствием слушали «старые добрые песни» Пэта Буна, Дорис Дэй и Фрэнка Синатры, смеялись над приключениями Оззи и Гарриет и стекались посмотреть на кинозвезд вроде Джона Уэйна. Как жаловался Джон Кеннет Гэлбрейт в книге «Общество изобилия» (1958), американцы казались ослепленными блеском «самого большого бума».

Те, кто оспаривал этот безмятежный взгляд на американское общество конца 1950х годов, приводили в качестве аргументов свидетельства культурного беспокойства. «Битники» высмеивали устои среднего класса. Подростки больше, чем когда-либо, наслаждались рок-н-роллом Чака Берри и танцами Элвиса. Комик Ленни Брюс, нецензурный и резкий, нападал на основные ценности. Норман Мейлер в 1957 году написал широко обсуждаемое эссе «Белый негр», воспевающее чудеса свободного, раскрепощенного, «хиппового» образа жизни. Комик Том Лерер — «Пока, мама, я иду сбрасывать бомбу, так что не жди меня» — привлекал восторженные аудитории студентов колледжей, которые с рёвом принимали его блестяще написанные песни, направленные против паранойи холодной войны и ядерной чрезмерности. Антивоенные активисты создали Комитет за разумную ядерную политику (SANE), также в 1957 году.

То тут, то там можно было встретить отчужденных от центристской политики инакомыслящих. В народной школе Highlander на холмах Теннесси бывший организатор социалистической партии Майлз Хортон и Элла Бейкер, которая вскоре должна была стать основательницей Студенческого координационного комитета ненасилия, проводили семинары для южных борцов за гражданские права, включая Розу Паркс. К 1959 году хайлендеры пели преобразованную госпел-песню «We Shall Overcome». В сотнях миль от нас, в Массачусетсе, Роберт Уэлч-младший, отставной производитель конфет, в 1958 году создал Общество Джона Бёрча. Бёрчеры, как называли критики его последователей, приняли ультраправую точку зрения Уэлча, согласно которой Айк был «преданным, сознательным агентом коммунистического заговора». Бёрчеры утверждали, что к 1963 году их численность составляла 40 000 человек.[1030]

Каким наблюдателям конца 1950-х годов верить? Ответ отчасти зависит от того, что именно пытаться найти. Идеалистически настроенные американцы, лелеявшие все более грандиозные народные надежды на создание нового, лучшего общества, в эти годы не давали покоя различным аспектам национальной культуры и политики. В 1960-е годы эти мечтатели начали сотрясать общество.[1031] Однако уже в 1600–1960 годах они не сильно изменили основные направления американской культуры и политики; в 1957–1960 годах умеренные и консерваторы продолжали выигрывать больше сражений, чем проигрывать. Страсти холодной войны оставались особенно острыми. Умеренно-консервативный центр, доминировавший в США в начале и середине 1950-х годов, хотя и ослабел, но все же смог удержаться.

ПОМИМО ПОСЛЕДОВАТЕЛЕЙ рок-н-ролла, «beats» (критики стали называть их «битниками») представляли собой, пожалуй, наиболее публичную форму несогласия с основной культурой в период с 1957 по 1960 год. Самыми известными из них были два бывших студента Колумбийского университета. Один из них, Аллен Гинзберг, окончил университет в 1948 году. Он был поэтом, политическим радикалом, наркоманом и пансексуалом. В 1956 году, в возрасте тридцати лет, к нему пришла слава после публичных чтений стихотворения «Howl», которое он написал под воздействием пейота, амфетаминов и декседрина. В «Howl» предсказывался грядущий апокалипсис: «Я видел, как лучшие умы моего поколения были уничтожены безумием, / голодные истеричные нагишом / таскались по негритянским улицам на рассвете в поисках злобной наркоты». Когда полиция изъяла «Howl and Other Poems» из книжного магазина в Сан-Франциско, начался сенсационный, широко освещавшийся судебный процесс, который привлек внимание всей страны к Гинзбергу и битникам.[1032]

Другим представителем битников был Джек Керуак, которому в 1956 году было тридцать четыре года. (Самые известные битники приближались к среднему возрасту в конце 1950-х годов). В 1951 году Керуак написал длинную рукопись в стиле «поток сознания» о своих беспокойных странствиях. В последующие годы она много раз переписывалась, но в 1957 году вышла в виде книги «На дороге». Один из ранних, часто цитируемых отрывков отражает её тему: «Единственные люди для меня — это безумцы, те, кто безумен, чтобы жить, безумен, чтобы говорить, безумен, чтобы быть спасенным, желает всего одновременно, те, кто никогда не зевает и не говорит обыденных вещей, но горит, горит, горит, как сказочные желтые римские свечи, взрывающиеся, как пауки на звездах».[1033] Книга хорошо продавалась и привлекла к битникам ещё больше внимания. И тогда, и позже «На дороге» стала своего рода священным текстом не только для горстки самопровозглашенных битников, но и для многих других, в большинстве своём более молодых, чем Керуак, кто откликнулся на провозглашенную в книге идею бегства от условностей.