Решение по делу Милликена стало поворотным в послевоенной истории расовых отношений, поскольку оно нанесло серьёзный удар по надеждам реформаторов преодолеть фактическую сегрегацию в школах и замедлить динамику, которая ускорялась во многих американских городских районах: «белое бегство» семей в пригороды.[1824] Бегство, в свою очередь, подрывало городские налоговые базы, что ещё больше подрывало школы и другие службы в городах. Вокруг таких городов, как Детройт, затягивалась «белая петля». Судья Тергуд Маршалл, потрясенный решением суда, заявил: «Если наши дети не начнут учиться вместе, мало надежды на то, что наши люди когда-нибудь научатся жить вместе… В краткосрочной перспективе может показаться, что проще позволить нашим великим мегаполисам разделиться на два города — один белый, другой чёрный, — но я предсказываю, что в конечном итоге наш народ отвергнет этот курс. Я не согласен».[1825]
Маршалл пророчески предвидел дальнейшую расовую поляризацию городских районов в будущем. Многие чёрные гетто становились ещё более отчаянными, практически изолируя «низший класс», который там проживал. К 1974 году, однако, судьи уже не были одиноки в том, чтобы бросить гетто на произвол судьбы. Решение Милликена отразило обратную реакцию, которая росла с середины 1960х годов и которую Никсон, Митчелл и другие члены его администрации во многом стимулировали. По этим причинам дело расовой десегрегации продолжало пробуксовывать в начале 1970-х годов. Чёрные лидеры, которые казались угрожающими, такие как «Чёрные пантеры», были подавлены, иногда жестоко. Другие чёрные лидеры оставались разобщенными и деморализованными. Революция гражданских прав, которая в 1960-е годы внушала грандиозные надежды, в 1970-е и последующие годы ушла в оборону.
РАСОВАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ была лишь одним из культурных расколов, усилившихся в годы правления Никсона. Этнические и классовые конфликты также казались более острыми, опровергая пророчества о жаре плавильного котла и приводя (как считали многие) к большей жилищной сегрегации социальных классов в 1970-х годах.[1826] И здесь преднамеренные действия Никсона усилили напряженность. Отнюдь не пытаясь заглушить недовольство многих представителей рабочего и нижнего среднего классов, Никсон раздувал их тревоги в надежде привлечь их, а также южных белых, в Республиканскую партию. Трудолюбивые и патриотичные люди, говорил он в 1969 году, составляли «великое молчаливое большинство» американцев.[1827]
Никто не был более счастлив в реализации этой стратегии, чем Спиро Агню, который в конце 1969 года стал одним из самых заметных вице-президентов в современной американской истории. Через четыре дня после массового антивоенного протеста в октябре он начал обстреливать широкий круг врагов: «Преобладает дух национального мазохизма, поощряемый эфетным корпусом наглых снобов, называющих себя интеллектуалами». Люди, выступающие за мирные демонстрации, были «идеологическими евнухами». Пресса, добавил он две недели спустя, была «крошечным и закрытым братством привилегированных людей», которые занимались «мгновенным анализом и язвительной критикой». Агню, полагаясь на спичрайтеров, любил громкие аллитерации. Он обличал оппонентов как «болтливых набобов негативизма» и как «безнадежных ипохондриков истории». Он сетовал, что «парализующая философия вседозволенности пронизывает каждую политику, которую они [антивоенные демонстранты] поддерживают».[1828]
Хотя основными мишенями Агню были противники войны, он разбрасывался более широко, в какой-то момент прицелившись в Easy Rider и Jefferson Airplane. Как и Уоллес в кампании 1968 года, он с удовольствием нападал на самозваных экспертов, которых он обвинял в поощрении вседозволенности в американской жизни. Его мишенями были самые разные люди: противники школьной молитвы, сторонники автобусного сообщения, хиппи, контркультурщики, радикальные феминистки, настырные чернокожие, избалованные студенты университетов и интеллектуалы.
Возмущенные либералы и журналисты отвечали на выпады Агню своими нападками. Но Агню, подстрекаемый Никсоном, не стал бежать в укрытие. Более того, Никсон разрабатывал собственную жесткую тактику. Он был полон решимости уничтожить самых критически настроенных своих врагов, такие группы, как Weatherman и «Чёрные пантеры». В середине 1970 года он одобрил план, разработанный по его инициативе молодым помощником Томом Хьюстоном. Так называемый «план Хьюстона» должен был увеличить финансирование ЦРУ и ФБР и разрешить этим и другим агентствам заниматься целым рядом незаконных действий, включая тайное вскрытие почты и гораздо более масштабное прослушивание и прослушку. Только противодействие главы ФБР Гувера, который опасался, что план повредит репутации его ведомства (и ожидал конкуренции со стороны Хьюстона), помешало Никсону приступить к реализации плана. Ирония судьбы заключалась в том, что именно Гувер, который на протяжении многих лет применял тактику неправомерных расследований, должен был противостоять президенту. Возможно, только Гуверу, все ещё блестяще защищающему себя бюрократу, удалось бы это сделать.[1829]
Никсон, хотя и потерпел неудачу в этой попытке, продолжал следовать своей общей политической стратегии: представить своих врагов в как можно более жестоком и непатриотичном обличье. Тем самым он поднял уровень общественной ярости до новых высот в 1970 году. Опасаясь потерять силы в Конгрессе на выборах в межгодичный период, Никсон влил деньги в близкие гонки. В октябре он сам вышел на дорогу, чтобы защитить «закон и порядок» и обрушиться на своих врагов как на поборников «насилия, беззакония и вседозволенности». Он из кожи вон лез, чтобы разозлить демонстрантов, рассчитывая, что они прибегнут к крайностям вульгарности и насилия. Когда же это произошло — в Сан-Хосе протестующие забросали камнями его бронированный автомобиль, — он воспользовался случаем, чтобы на сайте осудить то, что он назвал «порочностью беззаконных элементов в нашем обществе».[1830]
Партизанские усилия Никсона и Агню в 1970 году были одними из самых агрессивных и вызывающих раскол в истории послевоенных политических кампаний. Шеф вашингтонского бюро Times Хью Сайди заметил, что «кампания Никсона была призывом к узости и эгоизму и оскорблением американского интеллекта. Он принизил президентство».[1831] Однако усилия не увенчались успехом. Демократические кандидаты в Палату представителей получили на 4,1 миллиона голосов больше, чем их соперники-республиканцы, что на 3,4 миллиона больше, чем в 1968 году. Они увеличили своё большинство в нижней палате на девять мест. В Сенате республиканцы увеличили своё число на два места, но остались в меньшинстве. Демократы также получили одиннадцать губернаторских постов (но проиграли в Нью-Йорке и Калифорнии, где были переизбраны Рокфеллер и Рейган). Результаты выборов не предвещали ничего хорошего для GOP в 1972 году.[1832]
Эти результаты можно объяснить по-разному, включая отвращение населения к тактике GOP, а также обычную промежуточную реакцию против действующих кандидатов. Однако неопределенное состояние экономики также могло сыграть свою роль. Хотя общий экономический рост казался здоровым, признаки экономической нестабильности, проявившиеся в 1968 году, в последующие два года становились все более тревожными. Уровень безработицы вырос с 1968 по 1970 год с 3,6 до 4,9 процента — более чем на 33 процента. Индекс потребительских цен за тот же период вырос примерно на 11%. Экономические аналитики придумали новый и запоминающийся термин для обозначения происходящего: «стагфляция». Ларри О’Брайен, бывший менеджер предвыборной кампании Джона Кеннеди, возглавлявший Демократический национальный комитет, популяризировал ещё один новый термин — «никсономика». «Все вещи, которые должны расти, — утверждал О’Брайен, — фондовый рынок, прибыль корпораций, реальный доход от расходов, производительность — падают, а все вещи, которые должны падать — безработица, цены, процентные ставки — растут».[1833]
