К середине дня, как раз когда обоз медлил на подъёме, с крика впереди началось.

— Падло!.. — раздалось хрипло. — Копытом задело! Кровь!..

Я спрыгнул с телеги, махнул Грише — и побежал к скоплению людей.

У обочины, в колее, сидел молодой воин. Его левая нога была подогнута под неестественным углом, а из бедра хлестала алая кровь.

— Оступился, — сказал один из спутников. — Конь шарахнулся, он на землю, а другой копытом — прямо по ноге.

Я уже был рядом.

— Раступитесь!

Достал жгут, перетянул выше бедра. Он заорал. Значит, жив. Хорошо.

Быстро достал нож — разрезал штаны. Кровь пульсировала. Глубокий разрыв бедренной мышцы.

Возможно, и сосуд. Плохо.

— Гриша! — крикнул я. — Шины. Воду. Спирт!

Немой не заставил себя ждать. Через полминуты уже стоял с котомкой, тряс пузырьком.

Я промыл рану, обработал остатками спирта, обжёг края. Мужик кричал, хрипел, бился.

— Держи! — шепнул я одному из солдат. — За плечи.

Ножом вычистил осколки ткани.

Пульс — слабеет. Лицо — белеет.

Бинт. Давящая повязка. Жгут ослабил — кровь не хлестает. Пока держим.

— Кто ты?.. — прохрипел воин. — Кто…

— Спи, — сказал я. — Лекарь.

Он закрыл глаза.

Всё заняло минут пять.

Но пять минут — это целая жизнь, когда кровь хлещет из артерии.

Я встал, вытер руки. Глянул на окружающих.

Теперь они смотрели иначе.

Уже не как на чужого. А как на того, кто может спасти, когда все остальные просто стоят.

Андрей подошёл, молча глянул на лежащего.

— Выживет?

— Если не заражение — выживет.

Он кивнул.

— Поехали дальше. А его — в телегу, к тебе. Твоя ответственность.

Так я получил первого раненого. И свою походную лазаретку.

Мы остановились ближе к ночи — у лесной опушки, где можно было поставить телеги кругом, как щит. Загнали лошадей, разожгли костры. Я выбрался из повозки весь в сукровице и пыли.

Раненого звали Олекса. Лежал он бледный, потел и бредил. Лоб обложил мокрыми тряпками, под голову — свернул плащ.

Пульс слабый, но ровный. Кровотечение остановлено. Значит, теперь — главное: время и чистота.

Гриша помогал. Менял тряпки, кипятил воду. Он действовал без слов, по взгляду, по жесту. И с каждым шагом я всё больше понимал: с ним можно в пекло.

Ночью я не спал. То проверял повязку, то щупал лоб. Температура поднималась. Уже не шок, а реакция организма. Нужен был антибиотик — но его не было. Зато был — спирт и серебро. Я обжёг иглу и ввёл настойку коры и водки рядом с очагом.

Ближе к рассвету стало легче.

Олекса перестал стонать. Заснул по-настоящему.

Я сел у костра, достал тетрадь. Записал:

День 64.

Первая кровь.

Ранение бедра, сильное кровотечение.

Жгут, промывка, настойка.

Пока жив.

Гриша — молодец.

Полевые условия — жестоки.

Главное — не паниковать. И не дать другим это сделать.

Пламя костра плясало, отражаясь в металле ножа и каплях на рукаве.

Я понял, что теперь началось настоящее испытание.

Без аптек, без палат, без электричества.

Только руки, разум — и всё, что успел унести из XXI века.

Утро встретило нас дымкой и хрустом под ногами. Я встал раньше остальных. Проверил Олексу — дышит спокойно, глаза осмысленные. Даже хрипло поблагодарил, когда я поменял повязку.

— Ещё держимся, — сказал я ему.

Он слабо кивнул, но в глазах было то самое: жить хочу.

Колонна снова тронулась. Мы двигались медленно — дорога размокла, телеги вязли. Кони фыркали, воины злились, обозный ворчал, что хлеб намокнет, а мясо скиснет.

К полудню случился второй случай.

Молодой парень, видно, ещё не нюхал крови, упал с лошади прямо на острый пенёк у обочины. Проткнул бок — неглубоко, но рвано. Кровь пошла прилично.

Я оказался рядом.

— Уложить! — скомандовал.

Снял рубаху, оголил рану. Грязь, листва, кусок ткани из-под кольчуги. Всё вычистил.

— Потерпи, брат, сейчас будет больно.

Обработал водкой, зашил суровой ниткой. Прямо в поле. Даже руки не дрожали. Удивительно. Или уже привык. Или просто некогда бояться.

На третий случай — растяжение плеча от падения — я уже отреагировал молча, даже не матерясь. Шина, бинт, покой. Сразу сказал:

— Лечь в повозку. Не геройствуй, до свадьбы заживёт.

Гриша уже действовал, как настоящий фельдшер. Без слов — подносил, кипятил, ждал команды.

К вечеру у меня было трое в повозке. Один с рассечением, второй с простуженным горлом и температурами, третий — с рвотой, то ли от воды, то ли от нервов.

Я осматривал их по очереди, промывал, следил, чтобы не лезли в общие котлы. Пытался ввести гигиену на колесах. Даже уговорил Андрея выделить мне отдельное ведро и запас мыла.

— Если сдохнут — боевые потери. А если заразят десяток других — ты кого хоронить будешь? — сказал я ему.

Он только кивнул. Понял.

В ту ночь я снова записал:

День 65.

Три случая.

Олекса жив. Новый боец — бок, ещё один — плечо. Плюс понос.

Организация важнее, чем лечение.

Мораль высокая, пока никто не умирает.

Молюсь, чтоб так осталось.

Гриша — мой ангел без слов.

Пока мы не видели врага. Но я уже понимал: бой — это не только меч. Это грязь, болезни, страх.

И если я здесь — значит, кто-то ещё сможет вернуться домой живым.

Утро следующего дня встретило меня мерзким запахом. Не дым, не кони, не мокрая солома.

Понос. Повсеместный. Резкий, водянистый, с вкраплениями крови. Один, второй, третий… потом уже десятый.

Я сглотнул. Посмотрел на ведро с водой, из которого вчера пили из одной кружки. Всё стало ясно.

Подошёл к Андрею. Говорил тихо:

— Это… дизентерия.

— Если срочно не остановим — половина дружины сляжет до первой схватки. А половина из тех, кто сляжет, не встанет.

Он побледнел.

— Что делать?

— Пять дней привала. Кипятить воду. Отдельные горшки. Отдельные кружки.

— Кто с симптомами — в изоляцию. В лес, но не к общему стану.

— Давать… чёрт, у меня нет ни фталазола, ни нормального сорбента.

— Придётся делать уголь. Активированный. На месте.

Я вздохнул.

— Нужно дерево. Берёза.

— Обжечь в закрытой ёмкости, перемолоть, просеять. Давать по щепотке с водой каждые пару часов.

— И это поможет?

— Поможет не сдохнуть.

Княжеский человек принял решение быстро.

Колонна остановилась у брода, разбили лагерь. Заболевающих отправляли к отдельному костру.

Я с Гришей построил простейшую установку из глиняной посуды. В одной обжигали, в другой собирали. Получился чёрный мелкий порошок, как сажа.

Я давал его разведённым в тёплой воде, заставлял пить. Кто не мог — заливал шприцем прямо в рот.

За первые сутки вылетели ещё трое. Один не встал. Старый, истощённый.

Первая санитарная потеря. Без боя.

Я записал:

День 66.

Дизентерия.

Грязная вода. Привал на 5 дней.

Первая смерть. Старый, не вынес.

Обожжённый берёзовый уголь действует. Становится легче.

Олекса — на поправку.

Сила не только в мечах. Сила — в костре, кружке, и чьих-то мозгах.

Теперь ко мне относились иначе. Даже не уважительно.

С тревогой.

Я не просто "лекарь" — я тот, кто видит смерть, пока другие ещё шутят.

Пятый день стояли у брода. Сначала злились. Потом молчали. Теперь — слушались.

Поначалу были ропоты: «что за паника», «время теряем», «кто он такой, чтобы приказывать».

Но когда один из здоровых слёг прямо посреди ночного караула, а второй скончался к утру, спорить перестали.

Теперь каждый, кто подходил к котлу с водой, ждал, пока я сам покажу, что пить можно.

Каждый заболевший — под присмотром. Изоляция, как у прокажённых, но спасительная.

Олекса поправлялся.

Даже начал шутить, что его скоро снова в бой. Я покачал головой.

— Сначала — поход в сортир, без крови. Вот тогда и поговорим о битвах.