Летом и осенью на выборах в различные штаты и муниципалитеты «Незнайки» добились поразительных успехов, часто выдвигая тайных кандидатов, чьи имена даже не были напечатаны в бюллетене. Наконец, на ноябрьских выборах они одержали несколько ошеломляющих побед. Особенно в Массачусетсе, где они набрали 63% голосов и избрали всех сенаторов штата и всех, кроме двух, из 378 представителей. Они получили более 40 процентов голосов в Пенсильвании и 25 процентов в Нью-Йорке, несмотря на то, что в этом штате по-прежнему сильны были виги. Значительное меньшинство людей, избранных в национальную Палату представителей, были «Незнайками». За этими победами, можно добавить, последовали в 1855 году новые триумфы в трех других штатах Новой Англии, а также в Нью-Йорке, Пенсильвании, Калифорнии и на Юге. В этих условиях предсказание газеты New York Herald о том, что в 1856 году президентство достанется «Незнающим», выглядело вполне правдоподобным.[429]

Антирабовладельческие и нативистские группы часто избегали противостояния друг с другом по той веской причине, что обе они апеллировали к одним и тем же элементам населения. В конце двадцатого века может показаться парадоксальным, что те же люди, которые выступали против угнетения расового меньшинства, также поддерживали дискриминацию религиозного меньшинства, но история часто бывает нелогичной, и факт заключается в том, что большая часть сельского, протестантского, пуританского населения Севера симпатизировала антирабовладельческому, умеренному и нативистскому движению и не симпатизировала крепко пьющим ирландским католикам. Политики, конечно, понимали, что можно объединить поддержку республиканцев, «знающих» и групп умеренности, чтобы создать выигрышную политическую комбинацию. Так и получилось, что в 1854 году нативизм и антирабовладение чаще действовали сообща, чем в оппозиции. Когда был избран новый состав Конгресса, в нём было около 121 члена, которые были избраны при поддержке «Незнайки», и около 115, которые были избраны как антинебраскинцы, поддерживающие рабство. Около 23 были противниками рабства, но не нативистами; около 29 были нативистами, но не противниками рабства (большинство из них были южанами); но около 92 были одновременно противниками рабства и ассоциировались с нативизмом. Такая ситуация означала, что большинство нативистов были противниками рабства, а большинство антирабовладельцев в той или иной степени были нативистами. Как ни странно, можно было сказать, что большинство в Палате имели люди, выступавшие против Небраски, а также что большинство в Палате было у «знающих».[430] На тот момент казалось очевидным, что антирабовладение будет тесно связано с нативизмом, и единственный вопрос, по-видимому, заключался в том, какая из этих сил будет преобладать в коалиции.

Американские историки не спешат признать связь между «Незнайкой» и республиканцами в 1854 году. Возможно, отчасти это объясняется тем, что они были сбиты с толку сложной ситуацией, почти уникальной в американской истории, когда две разные партии могли законно претендовать на победу на выборах. Но также им было психологически трудно, в силу их преимущественно либеральной ориентации, справиться с тем, что борьба с рабством, которую они склонны идеализировать, и нативизм, который они презирают, должны были действовать в партнерстве.

Сходство нативизма и антирабовладельческого движения поразительно, даже если не считать того факта, что оба черпали свою силу в одних и тех же религиозных и социальных кругах.[431] Оба, например, психологически отражали драматизированный страх перед могущественной силой, которая стремилась заговорщическим путем подмять под себя ценности республики: в одном случае это была рабовладельческая власть с её «повелителями плети», в другом — Римская церковь с её хитрыми священниками и коварными иезуитами. И те, и другие отражали в своей пропаганде нескромное увлечение предполагаемыми сексуальными излишествами рабовладельцев и священников. В эпоху, когда сексуальные репрессии были широко распространены, а тема секса в большинстве литературных произведений была табуирована, «разоблачение» зла давало санкцию на сальные описания сексуальных проступков. В пышной и сенсационной литературе двух движений излюбленными темами были разврат священников и кровосмешение рабовладельцев. Подвергающееся опасности целомудрие — будь то прекрасные девушки-окторуны или девственные монахини — было важной частью послания реформ. Если побег девушки-мулатки стал кульминацией «Хижины дяди Тома», то побег монахини из монастыря стал кульминацией «Ужасных разоблачений Марии Монк». Если дядя Том превзошел Марию, то Мария превзошла все остальное и была названа, возможно, с большей значимостью, чем предполагалось, «Хижиной дяди Тома». Если Уэнделл Филлипс говорил, что рабовладельцы превратили весь Юг в «один большой бордель», то американский протестант И’индикатор утверждал, что неженатое священство превратило целые народы в «один огромный бордель».[432]

Признание этих параллелей не должно заслонять принципиальную разницу между антирабовладением и нативизмом — разницу, на которую указывал Линкольн, говоря: «Как может тот, кто отвергает угнетение негров, выступать за унижение классов белых людей?.. Как нация, мы начали с того, что провозгласили: „Все люди созданы равными“. Теперь мы практически читаем это как „все люди созданы равными, кроме негров“. Когда „Невежды“ возьмут власть в свои руки, это будет звучать так: „Все люди созданы равными, кроме негров, иностранцев и католиков“».[433] Но хотя рациональные призывы нативизма и антирабовладельческого движения могли быть совершенно разными, иррациональные призывы этих двух идей, особенно для людей с высоким уровнем страха или тревоги, были в некотором роде одинаковыми.[434]

В таких обстоятельствах казалось вероятным, что оба движения останутся взаимодополняемыми. Там же, где был силен компонент иррациональности, не было никакой уверенности в том, что более рациональный крестовый поход будет продолжительным, а менее рациональный — преходящим. В некоторых отношениях антикатолический импульс, казалось, обладал большим психологическим напряжением, чем импульс против рабства. Число погибших и раненых в ходе антикатолических беспорядков в «Кровавый понедельник» в Луисвилле в 1855 году намного превысило потери в результате рейда Джона Брауна.[435] Безусловно, оба вопроса обладали достаточной силой, чтобы сделать коалицию антирабовладельцев и нативистов весьма целесообразной, и даже Авраам Линкольн публично хранил молчание о своём неодобрении «Незнайки».[436] Если нативизм не вытеснит антирабовладельческую партию совсем, то антирабовладельческой партии, как оказалось, придётся, по крайней мере, принять нативистские планы в свои платформы и нативистских кандидатов в свои избирательные списки. Но чтобы заручиться поддержкой нативистов, ей придётся смириться с клеймом нативистской нетерпимости.

Такова была ситуация, когда Конгресс собрался в декабре 1855 года. Однако шесть месяцев спустя, когда были названы кандидаты в президенты 1856 года, ни в одном из них не было ни одного антирабовладельческого нативиста, а северные «всезнайки» поддержали Джона К. Фремонта, человека, который никогда не состоял в ложе «всезнаек» и чей брак с дочерью сенатора Бентона был заключен католическим священником.[437] История о том, как это произошло, — один из неясных и забытых аспектов американской политической истории.

Начнём с того, что в июне 1855 года нативисты узнали, что, будучи организацией, состоящей из двух сект, они обладают не большим иммунитетом от разрушительного воздействия вопроса о рабстве, чем их предшественники, виги. Они стремились возвеличить национализм в вероучении ордена, как оплот против секционных сил, и даже ввели в свой ритуал «степень Союза». По оценкам, эту степень приняли 1 500 000 членов, поклявшихся вместе противостоять сектантским силам Севера и Юга. Но как только Орден занялся национальной политикой, ему пришлось занять позицию по вопросу Канзас-Небраска, и в этом вопросе северные и южные нативисты обнаружили, что общие тайные ритуалы не помогли им прийти к согласию. Когда Национальный совет собрался в Филадельфии в июне 1855 года, южные делегаты воспользовались возможностью провести резолюцию, известную как Двенадцатый раздел, в которой говорилось, что существующие законы должны быть сохранены в качестве окончательного решения вопроса о рабстве.[438] Это косвенное одобрение закона Канзаса-Небраски заставило делегации всех свободных штатов, кроме Нью-Йорка, Пенсильвании, Нью-Джерси и Калифорнии, отказаться от участия в заседании и собраться в отдельном конклаве, чтобы выразить свой протест.[439]