В послании Милларда Филлмора к Конгрессу в декабре 1850 года была озвучена доктрина, которая вскоре была принята защитниками компромисса в качестве статьи веры. По словам президента, меры, принятые на предыдущей сессии, урегулировали некоторые чрезвычайно опасные и волнующие вопросы. Законодательство было «по своему характеру окончательным и бесповоротным», и он рекомендовал Конгрессу придерживаться его как «окончательного решения».[192] Слово «окончательный» быстро стало нарицательным и звучало в залах Конгресса на протяжении двух следующих сессий. Стивен А. Дуглас также озвучил его, когда назвал компромисс «окончательным решением» и призвал своих коллег считать вопрос о рабстве решенным. «Давайте прекратим агитацию», — сказал он, — «остановим дебаты и закроем тему». Вскоре сторонники окончательного решения не ограничились простым обещанием поддержать соглашение, а призвали запретить всех, кто не согласится с ним. В Конгрессе десять членов от свободных штатов и тридцать четыре от рабовладельческих поставили свои подписи под обещанием, что они никогда не окажут политической поддержки тому, кто не будет положительно настроен на соблюдение компромисса. Тем временем сенатор Генри С. Фут представил резолюции, подтверждающие одобрение конгрессом окончательного решения. Он не смог провести их на короткой сессии, но аналогичные резолюции прошли в Палате представителей на следующей сессии 103 голосами против 74, причём 54 северянина и 20 южан высказались против.[193] На той же сессии приверженность окончательному решению возникла и в обеих партийных фракциях, но демократы по тактическим соображениям уклонились от принятия обязательства, а виги приняли резолюцию на фракции, в которой участвовало так мало людей, что её принятие мало что значило.[194]

Но пока сторонники союза делали «окончательность» частью своего кредо, возникали серьёзные сомнения в том, что компромиссные меры действительно будут приняты Севером или Югом. Реакция северян была неопределенной, потому что борцы с рабством, которые с пламенем обсуждали законность рабства на отдалённых территориях, теперь столкнулись с Законом о беглых рабах, который был для них гораздо более оскорбительным, чем любая территориальная ситуация. С другой стороны, на Юге радикальные лидеры в течение многих месяцев призывали народ готовиться к воссоединению, и были сомнения, что движение за отделение можно будет остановить довольно ограниченными уступками, которые предлагал компромисс.

Фактическая опасность воссоединения в 1850 году до сих пор вызывает споры среди историков. Одни считают, что несколько штатов стояли на грани отделения, другие — что в сецессионном волнении было больше шума, чем сути.[195] Споры по этому важному вопросу в некоторой степени отвлекли внимание от не менее важного факта, что идея отделения как возможного выхода впервые получила широкое признание на Юге во время затянувшегося тупика 1846–1850. К моменту принятия Провизо Уилмота доктрина, согласно которой каждый штат сохраняет свой полный суверенитет, уже была широко распространена, основываясь на резолюциях Вирджинии и Кентукки 1798–1799 годов и гораздо более сложных теориях Кэлхуна. Кроме того, несколько одиноких духов, таких как Роберт Дж. Тернбулл и Томас Купер в Южной Каролине, а позже Беверли Такер и Эдмунд Раффин в Вирджинии, Роберт Барнуэлл Ретт в Южной Каролине и Уильям Л. Янси в Алабаме, действительно выступали за отделение как направление действий.[196] Но даже самые ярые защитники прав штатов обычно признавали, что понятие «дезунионизм» несет на себе клеймо, и избегали его. Кэлхун, например, защищал нуллификацию, утверждая, что она предотвратит воссоединение. Жители Южной Каролины с горечью вспоминали, что их штат стоял в одиночестве во время кризиса нуллификации, и они знали, что остальной Юг продолжает не доверять их усилиям по руководству секциями.[197] Уже в 1846 году южане обычно ассоциировали воссоединение с изменой. Какой бы привлекательной ни была эта абстракция, они с патриотическим отвращением относились к сецессии. Только под воздействием сильных эмоций они упоминали о нём как о возможном варианте — обычно с каким-нибудь отказом от ответственности, которым они, так сказать, перекрещивали себя, чтобы искупить возможный грех. Часто они использовали такой эвфемизм, как «сопротивление до последней крайности», или сопровождали слово «воссоединение» спасительной фразой, например, «Пусть Бог навсегда избавит нас от необходимости», или предполагали, что допускают эту ужасную возможность только потому, что альтернативой было нечто ещё худшее, например, «деградация» или «бесчестье». Тот факт, что подобный язык стал общепринятым, сам по себе свидетельствует о том, что прорабовладельческий Юг в 1846 году все ещё оставался просоюзным.[198]

Но за четыре года, предшествовавшие 1850 году, произошли огромные перемены. К декабрю 1849 года Александр Х. Стивенс сообщал своему брату: «Я вижу, что среди членов Южного союза чувство, что Союз может распасться — если антирабовладельческие [меры] будут доведены до крайности, — становится гораздо более общим, чем вначале. Сейчас об этом начинают всерьез говорить люди, которые двенадцать месяцев назад едва ли позволяли себе думать об этом». Почти в то же время Джеймс Дж. Петтигрю из Северной Каролины согласился: «Я поражаюсь, когда вижу, каких стремительных успехов добился дух воссоединения во всех кругах в течение года. Никого не удивляет, что этот вопрос обсуждается в спокойном тоне, тогда как несколько лет назад, прежде чем произнести слово, нужно было разгореться до бешеной страсти».[199] Эти замечания, действительно, казались оправданными такими выражениями, как у сенатора Джеремайи Клеменса из Алабамы, когда он осуждал «жалких шелковых червей, которые в мирные времена зарабатывают дешевую репутацию патриота, исповедуя безграничную любовь к Союзу», или такими, какие использовал Роберт Тумбс, когда утверждал, что политическое равенство Юга «стоит тысячи таких союзов, как у нас», и говорил о клятве своих детей «на вечную вражду с вашим подлым господством».[200]

Как оказалось, и Клеменс, и Тумбс решили поддержать компромисс, но многие другие южане согласились с Кэлхуном в том, что меры Клея были поверхностными. Они считали, что Юг в конечном итоге должен сделать выбор между Федеративным союзом и институтом рабства.[201] Поэтому некоторые были готовы отвергнуть компромисс и давление на сецессию. В штатах Джорджия, Миссисипи и Южная Каролина эти сепаратистские группы были грозными, и первое время после компромисса шла ожесточенная борьба между ними и юнионистами.

Сепаратисты готовились к удару без промедления. 23 сентября 1850 года губернатор Джордж У. Таунс из Джорджии, действуя в соответствии с инструкциями, принятыми ранее законодательным собранием штата, призвал избрать в ноябре специальный съезд штата, который должен был собраться в декабре. В конце сентября губернатор Миссисипи Джон А. Куитман созвал законодательное собрание своего штата на специальную сессию в ноябре. Тем временем губернатор Южной Каролины Уайтмарш Б. Сибрук воздержался от созыва специальной законодательной сессии только потому, что Таунс предупредил его, что излишняя поспешность с его стороны может вызвать традиционный страх Джорджии перед экстремизмом Южной Каролины, но в любом случае легислатура провела очередную сессию в ноябре, и мало кто сомневался, что Южная Каролина готова идти до самого конца. Более того, все три губернатора ясно дали понять, что ожидают отделения своих штатов.[202]