Резолюция Дикинсона создала почву для новых полномасштабных дебатов, и хотя она была представлена как компромиссная мера, Джон К. Кэлхун быстро пришёл к выводу, что это вовсе не компромисс. По его мнению, если правительство территории может в любой момент объявить рабство вне закона, то ни один рабовладелец не осмелится перевезти рабов на такую территорию, а в отсутствие миграции рабовладельцев все территории станут свободными.[102] Таким образом, в оперативном плане предложения Дикинсона привели бы к результату в виде свободных земель, так же как и Провизо Уилмота. Поэтому южане стали настаивать на том, чтобы Дикинсону пришлось нелегко, тем более что в январе он утверждал, что «народ территории имеет во всём, что касается его внутреннего состояния, те же суверенные права, что и народ штата». В феврале он уступил этому давлению и принял поправку, которая оставляла сомнение в том, что территории могут исключить рабство до получения статуса штата.[103] Таким образом, он восстановил двусмысленность, которой Кас придерживался с самого начала. Несмотря на эту уступку, он подвергся нападкам с обоих флангов: поправку о свободных землях предложил Джон П. Хейл из Нью-Гэмпшира, а поправку о невмешательстве — сторонник Кэлхуна Дэвид Юли из Флориды.[104] 17 февраля все резолюции и их заменители были отложены без голосования.[105] Что происходило за кулисами, неясно, но готовность, с которой сторонники народного суверенитета отказались от борьбы, говорит о том, что они знали, что у них не хватит сил принять резолюции Дикинсона.

Три месяца спустя демократы выдвинули Каса в президенты и тем самым в некотором смысле сделали двусмысленную политику народного суверенитета партийной доктриной. В этот момент, когда от Полка, естественно, можно было ожидать решительного перехода на позиции народного суверенитета, он, наконец, несколько необъяснимым образом перешел к полной поддержке Миссурийского компромисса. На него произвела глубокое впечатление необходимость поиска основы для урегулирования, поскольку в июне нью-йоркские демократы-беспочвенники вышли из партии и выдвинули Мартина Ван Бюрена в президенты на платформе Уилмота Провизо. Кроме того, в Орегоне началась индейская война, что подчеркивало острую необходимость организации в этом регионе. Тем временем Конгресс, казалось, безнадежно зашел в тупик. В этот момент 24 июня 1848 года Полк и его кабинет единодушно решили, что «принятие Миссурийского компромисса — единственное средство унять волнение и решить вопрос». Полк попросил сенатора Ханнегана из Индианы «выдвинуть и настаивать на принятии линии Миссурийского компромисса» в качестве решения для Орегона; вскоре он призвал полдюжины сенаторов поддержать этот план, а 27 июня фактически продиктовал сенатору Брайту из Индианы предложение, которое Брайт внес в тот же день, внеся поправки в Орегонский билль, указав применение линии 36°30′ в качестве основы для исключения рабства. Наконец-то администрация твёрдо встала на сторону продления Миссурийского компромисса.[106]

Ближе к концу сессии Сенат окончательно принял меру Брайта, а Палата представителей её отклонила. Но в течение долгого времени, пока это не произошло, напряженность в Конгрессе неуклонно нарастала. Дебаты становились все более ожесточенными, а перспективы достижения согласия приближались к нулю. Над Вашингтоном нависло ощущение серьёзного кризиса, и в этот момент мудрецы Сената собрались с мыслями и решили посмотреть, чего может добиться специальный комитет.

Соответственно, 12 июля Джон Миддлтон Клейтон предложил передать территориальный вопрос на рассмотрение избранного комитета из восьми человек, разделенных поровну между вигами и демократами, причём каждая из этих групп из четырех человек, в свою очередь, была разделена поровну между Севером и Югом. Клейтон представлял Делавэр, наименее южный из рабовладельческих штатов, и сам по себе был олицетворением средней позиции. Его предложение было принято 31 голосом против 14, причём все голоса против были поданы северными сенаторами, а девять — жителями Новой Англии.[107]

К этому времени тупиковая ситуация между секциями достигла драматической точки. Похоже, это был самый тяжелый кризис с тех пор, как Южная Каролина приняла свой Ордонанс о нуллификации, и внимание общественности было приковано к событиям в Конгрессе. Комитет приступил к работе в атмосфере чрезвычайного положения, усердно и добросовестно трудясь. В самом начале обсуждения Дэвид Атчисон из Миссури внес предложение об урегулировании в духе Миссурийского компромисса, и это предложение было принято 5 голосами против 3, причём Джон К. Кэлхун голосовал большинством. Но когда дело дошло до применения духа Миссурийского компромисса в конкретной форме, сторонники не смогли добиться ничего лучшего, чем равенство голосов 4:4. После двух неудачных попыток реализовать первоначальное решение комитет отказался от Миссурийского компромисса и обратился к плану, который оставлял статус рабства на территориях на усмотрение судов.[108] Согласно законопроекту, который Клейтон представил 18 июля, Конгресс не устанавливал никаких ограничений на рабство; Орегон, когда будет организован, сохранит законы против рабства, принятые временным правительством; а территориальным законодательным органам Калифорнии и Нью-Мексико будет отказано в праве принимать законы, касающиеся рабства. Однако важнейшей особенностью законопроекта было положение о том, что любой раб, прибывший на эти территории, мог подать иск в федеральные суды, чтобы определить правовой статус рабства на территории, куда он был доставлен.[109]

Зловещим свидетельством глубины разногласий, сложившихся к этому времени, стало то, что Конгресс больше не мог прийти к согласию ни по одной мере, условия которой понимались обеими сторонами одинаково. Короче говоря, он не мог достичь подлинного согласия. В отсутствие такого понимания он мог лишь голосовать за меры, достаточно двусмысленные по своему смыслу или неопределенные по своему действию, чтобы получить поддержку от людей, которые надеялись на противоположные результаты. Именно такой дуализм придал тактическую привлекательность народному суверенитету, и он проявился в компромиссе Клейтона, поскольку предложение Комитета Клейтона было рассчитано на поддержку как южан, которые верили, что суды поддержат доктрину Кэлхуна, так и северян, которые считали, что будет применяться мексиканский закон, запрещающий рабство. Но любая формула, достаточно двусмысленная, чтобы возбудить надежду у обеих сторон, была также способна вызвать страх у обеих сторон. Так, Александр Х. Стивенс из Джорджии пессимистично полагал, что судебное решение будет в пользу Севера, а такие северяне, как Джон П. Хейл и Томас Корвин, опасались доминирования южан в судебной системе. Конгрессмены редко находились в таком замешательстве, что не понимали, что делают, и, возможно, это свидетельствует об отчаянном настроении, царившем в стране, что сенаторы, несмотря на своё недоумение, упорно настаивали на принятии закона. Они упорно дискутировали чуть больше недели, а затем, 27 июля, в конце двадцати одночасовой сессии, приняли компромисс Клейтона голосами 33 против 22. Сенаторы от рабовладельческих штатов подали 23 голоса в поддержку и 3 — против, а сенаторы от свободных штатов — 10 голосов в поддержку и 19 — против.[110]

После этих мучений Сенат был ошеломлен необычной антиклимаксом в Палате представителей. На следующий день после завершения сенатской драмы, ещё до того, как в палате прозвучало хоть слово дебатов, Александр Х. Стивенс предложил отложить законопроект Клейтона. Он и семь южных вигов вместе со 112 конгрессменами из свободных штатов проголосовали за отклонение, в то время как семьдесят шесть южан и двадцать один северянин проголосовали хотя бы за обсуждение этой меры. Таким образом, предложение Клейтона было уничтожено, а силы компромисса разбиты и истощены.[111]