И вот в отеле Willard’s в двух кварталах от Белого дома началась «последняя печальная попытка предотвратить войну».[1043] В конечном итоге на заседании присутствовали 132 делегата из 21 штата. Радикальные республиканцы, такие как Салмон П. Чейз из Огайо, и настроенные на отделение южане, такие как Джеймс А. Седдон из Вирджинии, прибыли лишь для того, чтобы выступить в роли наблюдателей. Возможно, едва ли не большинство воспринимало свою комиссию всерьез и считало себя в некотором смысле новой версией квазиправового съезда, который спас Союз, восстановив его в 1787 году в Филадельфии. Они тоже посадили в кресло председателя выдающегося виргинца, приняли решение о необходимости голосования по штатам и закрыли свои заседания для прессы и общественности. Вермонтский делегат по имени Люциус Э. Читтенден, сознательно подражая Джеймсу Мэдисону, неофициально вел самые полные записи заседаний.[1044]

Но Джон Тайлер как председатель не был похож на Джорджа Вашингтона ни по влиянию, ни по целям, и если при разработке Конституции доминировали люди в возрасте от тридцати до сорока лет, то слишком многие компромиссные лидеры, собравшиеся в Уилларде, были уже в расцвете политических сил. По составу и атмосфере это был действительно «съезд старых джентльменов», не предложивший ничего нового. После трех недель работы Мирная конференция рекомендовала поправку к Конституции, состоящую из семи частей, которая мало чем отличалась от компромисса Криттендена. Решающий раздел 1, продлевающий линию Миссурийского компромисса, сначала был провален. Затем он был принят 9 голосами против 8, поскольку делегация Иллинойса переключилась с отрицательного на положительное решение, что на мгновение создало ложное впечатление, что Линкольн вмешался в дело в пользу компромисса.[1045] Представленная Конгрессу 27 февраля, всего за три дня до окончания сессии, эта поправка не могла быть принята. По сути, это был последний церемониальный жест, который генерал Скотт стильно отсалютовал удаляющимся делегатам стопудовым салютом.

Тем временем в Монтгомери, штат Алабама, съезд из тридцати восьми человек, представлявших шесть штатов, быстро и эффективно решал задачу создания новой американской республики. В нём чувствовались исторический драматизм и революционная изюминка. Всего за неделю работы, с 4 по 9 февраля, делегаты приняли временную конституцию и избрали временного президента и вице-президента. К 18 февраля состоялась инаугурация Джефферсона Дэвиса и Александра Х. Стивенса, и, когда съезд был преобразован во временный законодательный орган, Конфедеративные Штаты Америки стали действующим правительством, в то время как Авраам Линкольн все ещё совершал свой медленный путь из Спрингфилда в Вашингтон.[1046]

Остатки федеральной власти на глубоком Юге стремительно исчезали по мере того, как власти штатов захватывали контроль над различными фортами, таможнями, почтовыми отделениями и другой государственной собственностью. Кроме форта Самтер, важным исключением был форт Пикенс в Пенсаколе, штат Флорида, где в конце января было заключено неофициальное перемирие. По его условиям небольшой федеральный гарнизон мог получать припасы, но не подкрепления, а лидеры Флориды обещали не нападать на защитников.[1047] Тем не менее большинство связей с Союзом было разорвано, и, когда февраль сменился мартом, отделившиеся штаты продолжали удерживать инициативу, демонстрируя ясность цели, которой так не хватало на севере.

Неопределенность царила особенно на верхнем Юге, где не только штаты, но и многие люди были болезненно разделены в своих симпатиях. От Вирджинии и Северной Каролины до Миссури и Арканзаса сецессия была отвергнута,[1048] но это были промежуточные и условные решения. Юнионизм Юга теперь существовал в основном на двух ожиданиях — что Север предложит существенные уступки по вопросу рабства и что Север воздержится от «принудительных» мер против нижнего Юга. Если бы первое ожидание не оправдалось, большая часть верхнего Юга, вероятно, склонилась бы к отделению. Если же второе ожидание не оправдается, то сецессионизм, как оказалось, не только мгновенно охватит большую часть верхнего Юга, но и завоюет значительную поддержку даже в свободных штатах.[1049]

Таким образом, половина рабовладельческого Юга оказалась в подвешенном состоянии, все ещё условно являясь частью Союза, но ожидая, когда произойдет что-то решающее. Ничто лучше не олицетворяло положение дел, чем съезд в Вирджинии, который собрался 18 февраля и не проявил склонности ни к немедленным действиям, ни к немедленному отступлению. Его выжидательное большинство, которое в момент избрания считалось триумфом юнионизма, с течением времени выглядело все более угрожающим. Но поскольку проблема фортов на данный момент стабилизировалась, а прогресс сецессии на данный момент приостановился, были и те, кто считал, что Конгресс ещё может создать основу для примирения.

Надежда по-прежнему возлагалась на фигуру семидесятичетырехлетнего сенатора от Кентукки. Криттенден вынес свой компромиссный план на заседание Сената 3 января, дополнив его самым новаторским предложением за всю сецессионную зиму. Признав, что вносить план на рассмотрение Сената напрямую не имеет смысла, он предложил вместо этого резолюцию, призывающую представить его на рассмотрение избирателей в виде консультативного плебисцита. Таким образом, республиканцев больше не просили голосовать за компромисс Криттендена, а только позволить народу вынести решение по этому поводу на избирательных участках. Неудивительно, что эта драматическая попытка прибегнуть к прямой демократии получила горячую поддержку великого сторонника народного суверенитета. «Почему бы не дать народу шанс?» — спросил Дуглас. Он предсказывал, что даже избиратели-республиканцы «ратифицируют предложенные поправки к Конституции, чтобы убрать эту агитацию за рабство из Конгресса, восстановить мир в стране и гарантировать вечность Союза».[1050]

Хотя мы должны полагаться на впечатления, а не на научные выборки общественного мнения, кажется вероятным, что компромисс Криттендена получил бы одобрение в ходе народного голосования. Даже Гораций Грили позже говорил об этом.[1051] Но предложение о проведении общенационального референдума было слишком новаторским и, по мнению некоторых сенаторов, неконституционным. Законопроект, призванный быстро привести его в действие, внесенный Уильямом Биглером из Пенсильвании, вообще не имел успеха.[1052]

Однако суть плана Криттендена оставалась главным вопросом, стоящим перед Конгрессом, и к концу января он стал бенефициаром замечательного общественного настроения. Саймон Камерон, например, признался, что «ежедневно получает по почте большое количество писем… все они поддерживают предложение сенатора от Кентукки». Кроме того, был такой поток петиций, какого не было со времен первых дней организованного аболиционизма. Сьюард представил один прокомпромиссный мемориал от 38 000 жителей Нью-Йорка, который, если бы была полностью растянут, «пересек бы палату Сената по её крайней длине восемнадцать раз».[1053] Неудивительно, что Криттенден и другие миротворцы начали думать, что прилив сил, возможно, наконец-то пошёл в их пользу.

Тем не менее в Конгрессе республиканцы почти сплошным фронтом противостояли омнибусу Криттендена, а их относительная численность значительно возросла после отзыва делегаций из отделившихся штатов. Умеренные люди, такие как Сьюард и Кэмерон, могли много говорить о компромиссе, но при голосовании по важнейшим вопросам они неизменно следовали примеру своих радикальных коллег. Несмотря на все давление, оказываемое на них в целях спасения Союза, большинство республиканцев были как никогда полны решимости взять правительство в свои руки 4 марта, не выкупая своего права на это. «Сначала инаугурация — потом корректировка», — настаивал Салмон П. Чейз. Снова и снова республиканская тактика затягивания не позволяла плану Криттендена пройти голосование ни в одной из палат. В результате сторонники компромисса стали возлагать свои надежды на Вашингтонскую мирную конференцию, которая, однако, закончила свою неинтересную работу почти накануне отставки Конгресса.[1054]