Имение светлейшего княжеского рода Щербатовых, несмотря на почтенный возраст, выглядело ухоженным и живым — ни ужасных облупившихся кусков штукатурки, ни покосившегося и погнившего забора, столь характерного для многих европейских дворянских гнёзд, медленно умирающих вместе со своими хозяевами. Здесь чувствовалось рука хорошего управляющего.

Я, снизив скорость, наблюдал за приближающимся особняком с холодноватым интересом — я ехал сюда не по своей воле, а по обстоятельствам, по расчётам, и потому даже красота этих мест не вызывало во мне ничего, кроме классической отстранённости.

Машину остановил перед парадным входом, где уже выстроилась домовая прислуга — лакеи в ливреях, горничные в белых передниках, старый дворецкий с морщинистым невозмутимым лицом, на котором читалась вся спесь рода, пережившего множества царей и бог знает сколько князей. Я устало вышел из машины на выметенный до блеска гравий, ощути под ногами лёгкий хруст. Воздух здесь был наполнен ароматом свежескошенной травы, цветущих роз из ближайшего розария и чего-то неуловимого.

Меня встретили с подобающей случаю торжественностью, но без лишней суеты — видимо семейство Щербатовых, несмотря на высокое положение, не считали нужным устраивать шумные приёмы по поводу такого деликатного визита. Дворецкий, склонив голову, проводил меня в холл имения, где уже ждала хозяйская рука дома — сама княгиня Мария Васильевна Щербатова, бывшая вдовой последнего из почивший сыновей старого князя, мать той самой девушки, ради которой, собственно говоря, всё и затевалось. Женщина лет пятидесяти, в строгом, без излишеств, дорогостоящем платье, с высокого поднятой головой и взглядом, в котором читались и вёрткий ум, и страшная усталость, и та особенная стойкость, которая бывает только у такой редкой когорты людей, кто слишком долго держал тяжёлые удары судьбы.

— Игорь Олегович, — женщина протянула вперёд кисть для приветственного поцелуя, — мы рады вашему визиту.

Я почтительно склонился, слегка коснувшись губами её тонких пальцев, носом уловив лёгкий запах лаванды и кардамона.

— Благодарю за приём, княгиня.

Дальнейшие церемонии протекали в строго установленном порядке — сначала краткая беседа в гостиной, где подавали чай из тонкого китайского фарфора, затем прогулка по парку, во время которой мне предстояло наконец увидеть свою потенциальную невесту. Парк, разбитый ещё в стародавние времена, раскинулся на несколько гектаров — здесь были и аккуратные, сочные, зелёные газоны, и заросли яркой сирени, и пруд с изящной беседкой, и даже небольшой грот, сложенный из дикого камня.

Княгиня Мария шла рядом, ведя размеренную, неторопливую беседу о погоде, о последних столичных новостях, о происходящем в культурной сфере страны — обо всём, кроме того, ради чего я сюда и приехал.

И вот, наконец, поворот аллеи, и перед мной возникла нежная девичья фигура. Он сидела в тени столетнего дуба, чьи узловатые ветви создавали живой шатёр из листвы, погружённая в чтение. Поза её, одновременное изящная и непринуждённая, выдавала в ней привычку к долгим уединённым занятиям — спина идеально прямая, но расслабленная, одна рука удерживала раскрытую книгу, другая лежала на коленях, время от времени перебирая ткань платья.

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, рисовали на ее лице подвижный узор из света и тени. В эти мгновения можно было разглядеть все оттенки ее необычной красоты — фарфоровую бледность кожи, слегка тронутую золотистым загаром от верховых прогулок, тонкие брови, темнее волос, придававшие взгляду особую выразительность. Губы, не полные, но четко очерченные, слегка шевелились, когда она читала про себя особенно важные места.

Платье простого покроя из серовато-голубого шелка, казалось, вобрало в себя все оттенки окружающего пейзажа — и серебристую зелень листвы, и холодноватую синеву неба. На груди мерцал единственный драгоценный акцент — тот самый кулон с каплей необработанного золота, лежавший на кружевном воротничке.

Волосы, собранные в небрежный узел, кое-где выбивались из прически, и один упрямый локон, более светлый, чем остальные, качался у виска в такт легкому ветерку. Когда особенно сильный порыв тревожил листву, Ольга Алексеевна машинально поднимала руку, чтобы поправить непослушную прядь, но глаза при этом не отрывала от книги — движение получалось каким-то рассеянным, почти механическим.

Ольга поднялась, с хлопком закрыв книгу, — Князь Ермаков, — произнесла она, слегка кивнув, — мне говорили о вашем визите.

Её голос был ровным, без волнительной дрожи, но и без особенной женской теплоты.

Я поклонился, поймав себя на мысли, что эта девушка, вероятно, не столь сильно желает этого брака. Однако правила игры были установлены не нами, а тем, кто возвышался за нашими спинами — Великим Князем.

— Княжна Ольга, — начал я, слегка склонив городу и слыша, как сопровождающая меня гипотетическая тёща удаляется, — Ваше имя часто упоминают в светских кругах, но ни один рассказ не передаёт всей… глубины впечатления.

Её губы дрогнули в лёгкой улыбке, но глаза оставались холодными, словно озёрный лёд ранней весной.

— Лесть, князь? — Она положила книгу на скамью, и я успел разглядеть название — «Трактат о политической экономии» Джона Стюарта Милля. Неожиданно. Большинство девиц дворянского круга ограничивается бульварными романами и рядовыми сборниками стихов.

— Наблюдение, — поправил я. — Хотя, признаюсь, не ожидал встретить здесь столь… серьёзное чтение.

— А что вы ожидали? «Страдания юного Вертера» или очередной сборник сонетов? — голос девушки звучал ровно, но в нём явно читалась насмешка.

— Возможно. Принято считать, что дамское образование редко выходит за рамки изящной словесности.

— Принято ошибаться, — она провела рукой по корешку книги. — Но мы оба знаем, что этот разговор — лишь формальность. В конце концов, не книги свели нас здесь.

Я почувствовал, как в воздухе повисает невысказанное. Она была права — наш брак был делом не сердец, а расчёта. Великий Князь желал укрепить союз наших семей, и ни её мнение, ни моё не имели значения.

— Вы удивительно проницательны. — заметил я, смотря во внимательные глаза девушки.

— Это не простая проницательность, князь. Это самая простая логика. — Ольга скрестила руки на груди и солнечный блик отразился от золотого кулона, — Вы — один из очень странных, но сподвижников Александра Александровича. Я — старшая внучка моего престарелого дедушки, а значит ключ к управлению всеми родовыми богатствами на ближайшие десять лет.

Меня на мгновение вывело из равновесия её знание деталей. Обычно женщины её круга даже не интересовались политикой, а уж тем более — тонкостями придворных интриг.

— Вы… хорошо осведомлены, — произнёс я, тщательно подбирая слова.

— Образование, князь, — она слегка наклонила голову, — не ограничивается вышиванием и французским языком. Мой отец считал, что дочь должна понимать мир, в котором живёт. Даже если этот мир решает её судьбу без её согласия.

В её голосе не было ни горечи, ни злости — только холодная констатация факта. И в этот момент я понял, что княжна Ольга — не просто пешка в этой игре. Она видела доску лучше, чем я предполагал. Вполне возможно, что даже лучше, чем я.

— Тогда, возможно, — я сделал паузу, — нам стоит говорить откровенно.

— О чём, князь? О том, как мы будем изображать счастливую семью при дворе? Или о том, что ни я, ни вы не хотим этого брака, но вынуждены подчиниться? — Она подняла глаза, и в них мелькнуло что-то, напоминающее вызов.

— О том, — я улыбнулся, впервые за этот разговор искренне, — что, возможно, нам удастся найти общий язык. Хотя бы ради взаимного комфорта.

После того, как первые лёгкие формальности были соблюдены, а холодная вежливость между мной и княжной Ольгой сменилась на нечто, отдалённо напоминающее взаимопонимание, нас пригласили в кабинет княгини Марии Васильевны. Это было просторное помещение, обставленное с той роскошью, которая отличала старые аристократические семьи: дубовый итальянский стол с резными ножками, книжные шкафы, заполненные томами в кожаных переплётах, и портреты предков, чьи строгие взгляды наблюдали за происходящим.