Оливье Ролен, тоже принадлежащий к поколению авторов, не являющихся фактическими свидетелями, в документальном романе «Метеоролог» (2014) возлагает на себя задачу фиктивного свидетельствования о жизни и страданиях одного узника лагеря на Соловках[562]. Вместе с Ириной Флиге, Вениамином Иофе и Юрием Дмитриевым он, как до этого Александр Эткинд, посетил мемориал Сандармох и подробно его описал. В частности, он рассматривает документально подтвержденную предысторию находки и рассказывает историю казней, одной из жертв которых стал его протагонист – метеоролог Алексей Феодосьевич Вангенгейм, историю, имеющую реальную основу, однако в его тексте превратившуюся в рассказ ужасов. Ролен (можно сказать, случайно) наткнулся на этот материал, давший ему повод реконструировать одну из жертв лагерей как личность. Осторожное преобразование документально подтвержденных фактов в повествование, периодически прерываемое общей информацией о практиках преследований, арестов, допросов, расстрелов, претворяет шок в меланхолию. Сдержанность этого языка, лишь изредка позволяющего себе «вспышки», чувствуется и в немецком переводе. Случай Вангенгейма Ролен представляет и как опирающийся на источники историк, и как писатель, интерпретирующий и художественно реконструирующий историю.

Речь идет о синоптике и климатологе Алексее Феодосьевиче Вангенгейме, чьи жизнь и смерть – предмет этого документального романа. Свое повествование Ролен начинает на легкой ноте, с отсылками к Прусту и Сандрару, упоминает свое пребывание в Архангельске, где ему, как именитому лектору, оказывают почетный прием, и рассказывает о полете на Соловецкие острова в обществе священника, держащего в руках электронную книгу в кожаном футляре с иконой Богородицы, которую тот горячо целует. В этом островном царстве Ролен оказывается уже во второй раз: во время первого посещения красота, архитектура и духовная история этих монастырских островов так пленили его, что вместе с другими заинтересованными людьми он задумал снять фильм. Этот план и привел его теперь в это место, где он неожиданно получает альбом с письмами и рисунками Вангенгейма. Тот факт, что они вкупе с перепиской дали толчок к трактовкам и комментариям, кажется чем-то самоочевидным и читателю (сейчас держащему в руках книгу с иллюстрациями). Полученная от «Мемориала» дополнительная информация и дальнейшие изыскания подготовили Ролена к написанию этой документальной биографии как по существу, так и в эмоциональном плане.

Опираясь на этот альбом и предоставленные «Мемориалом» сведения, Ролен реконструирует жизнь, арест, заключение и обстоятельства убийства Вангенгейма, а также местонахождение его останков. Аукториальная перспектива чередуется с перспективой от первого лица, причем рассказчик от первого лица иногда говорит голосом Вангенгейма – происходит отождествление рассказчика, за которого отвечает Ролен, с человеком, о котором он пишет, – благодаря чему возникает «волнующая» близость между Вангенгеймом и читателями, как бы слышащими его голос.

Свой текст Ролен делит на части, стилистически колеблющиеся между информативностью и вовлеченностью в предмет изложения, возможной благодаря смешению повествовательных перспектив.

Он переносится в эпоху Вангенгейма, читая документы и обрабатывая информацию, которая может позволить туда заглянуть; стремится к едва ли не всеобъемлющей реконструкции дней, которые предшествуют аресту Вангенгейма, особенно того дня, когда тот, по-видимому, успел еще просмотреть «Правду», чьи новости Ролен реферирует, того дня, который заканчивается на Лубянке, пока жена ждет его перед зданием оперы, куда они собирались на «Садко» Римского-Корсакова. После многочисленных публикаций на эту тему сжатость, с которой Ролен еще раз пишет о механизмах доносов, арестов, абсурдности признаний вины, о превратившемся в общее место осуждении за вредительство как врага народа, производит поразительный эффект.

Близость, которую устанавливает между самим собой и своим объектом Ролен, заметна не только благодаря использованию приема двойной перспективы от первого лица, но и тому обстоятельству, что в 2012 году автор находится там же, где с 1934‑го вплоть до расстрела в 1937 году вынужден был оставаться Вангенгейм. В некоторых отрывках возникает своеобразная синхронность между пребыванием на Соловках Ролена и временем, к которому относятся его изыскания, то есть событиями, навсегда изменившими жизнь Вангенгейма.

Такие пассажи чередуются с повествовательной позицией, осознающей себя в контексте, в котором занимают свое место русские авторы и возникает впечатление фигуры сведущего рассказчика, прекрасно знакомого с искусством, литературой и культурной историей страны, темная сторона которой выступает предметом рассказа. Ролен также ссылается на известные тексты о лагерной системе: Шаламова, Марголина (во французском переводе полная редакция его отчета стала доступна в 2010 году), Евгении Гинзбург, Маргариты Бубер-Нойман. Если для Киша отчеты прошедших через ГУЛАГ стали поводом перенести лагерные события в художественные тексты, то Ролен, обращаясь к письмам казненного человека и документам, доступ к которым был предоставлен десятилетия спустя, раскрывает механизм системы уничтожения на примере конкретного случая.

Скупые сообщения о голоде на Украине, вина за который частично лежит на Сталине, с тремя миллионами погибших, о хозяйственных ошибках с разрушительными последствиями, с одной стороны, и о технических успехах СССР – с другой используются в этом насыщенном повествовании в аффективно-стилистическом ключе, вызывая замешательство или заинтересованное изумление. Как видно из заключительного слова, Ролен среди прочего стремился, учитывая ошибочные суждения Сартра и Арагона о Советском Союзе, назвать своими именами забытые, не принятые к сведению или неправильно оцененные исторические события XX века, важную часть которых составляет происходившее в советских концентрационных лагерях.

Для Ролена, как и для читателя, важна предыстория постигшей Вангенгейма участи. Изыскания показывают, что Вангенгейм происходил из дворянской помещичьей среды и рано проявил естественно-научные интересы, университетское образование получил еще при царе, а после революции, питая явную склонность к новой системе, сделал карьеру в метеорологии, создав первое всесоюзное Бюро погоды. Ролену важно указать на заслуги Вангенгейма, его роль в подготовке первого полета в стратосферу, успешно осуществленного Советским Союзом раньше американцев, его точные метеорологические измерения, положившие начало целой школе, охват его статистики, климатологические сочинения и авторитет в метеорологии, чтобы подчеркнуть всю абсурдность его ареста, осуждения и ликвидации.

На примере этой реконструированной Роленом в контексте Большого террора биографии легко продемонстрировать непонятные для других стран методы истребления собственного населения из любых профессиональных слоев. Случай Вангенгейма выглядит образцовым: лояльный системе заслуженный ученый, занимающий руководящую должность, обладающий важнейшими практическими и теоретическими знаниями, в 1934 году становится жертвой доноса.

При помощи экскурса в историю советской геофизики, связанную с Главным управлением Северного морского пути (Главсевморпуть) и его начальником – геофизиком и математиком Отто Юльевичем Шмидтом, Ролен показывает место Вангенгейма в его эпохе, выявляя связи с другими людьми и помещая его в широкий общественно значимый контекст, отчего тем сильнее поражает внезапный разрыв этих уз, резкое исчезновение ученого. Из этой контекстуализации перед читателем встает образ Вангенгейма. «Последние мгновения славы он пережил во время полета стратостата СССР-1» (R 35; Ролен использует здесь кириллицу). В этом опять-таки проявляется парадокс, рассмотренный в главе 5: исследовательский энтузиазм, утопизм, колоссальные технические успехи, прославляемые «герои Арктики, герои стратосферы, герои авиации», герои во всех мыслимых областях – и одновременное уничтожение человеческого материала. Или, выражаясь иначе, воодушевление от реальных успехов – и отчаяние преследуемых. Изучив новости в «Правде» за 8 января 1934 года, Ролен рисует образ читающего или просматривающего этот номер газеты Вангенгейма. Там отмечались заслуги работавших в Мавзолее бальзамировщиков (Ролен иронически комментирует, что Ленин «свеж как роза»), заметка о которых появилась как раз в день ареста. Из прослеживания этих временны́х параллелей вырисовывается закономерность, которую повторяет и автор, реконструирующий события 1934 года в 2012‑м. Среди новостей того дня, которые мог прочесть Вангенгейм, было и сообщение о высокой оценке Советского Союза бывшим главой французского правительства Эдуаром Эррио. О том, как того ввели в заблуждение при помощи «потемкинских деревень» и спешного превращения бывших церковных зданий обратно в храмы, писал еще Карл Штайнер. Упоминание этой новости тоже неслучайно, поскольку она типична для того механизма лжи, который погубил и Вангенгейма.