— Подзарядись чуток.

— А ты?

— Уже, — с небрежностью сытого человека сказал он, глотая голодную слюну.

Крошечный бутерброд лишь раздразнил аппетит. Голод рассвирепел еще пуще. Но два глотка теплого кофе приглушили боль в желудке, и на Марину снова накатилась дрема. Сквозь нее, откуда-то издалека-издалека, долетел придушенный разговор:

— Посветить бы…

— Видно и так.

— Что тебе видно.

— Что «фиалка» под задницу подпирает.

— Неуж такая посадка, что никакой утечки?

— Плотная. Когда «коржи» срывал и осаривал[3] эту нашу братскую могилу, заметил… — Помолчав немного, Пантелей Макарович закончил: — Конечно, утечка есть. Не будь ее — уже бульбы пустили б…

— Уменьшь громкость и заупокойные словечки прибереги до следующего раза.

— Твоя правда: и без них ясно.

— А значит, и шушукаться не к чему, — вступила в разговор Марина.

Она включила лампу. И все увидели, что «фиалка» хлещет из-за рештака неудержимым потоком.

— Что будем делать? — Марина поочередно взглянула на Ермака и Пантелея Макаровича.

— Ее превосходительство стихию, — отчеканил Ермак, нажимая на последнее слово, — полагается встречать стоя. Предлагаю встать.

И первым поднялся. Марина и Пантелей Макарович тоже встали.

Отношения между Тригуновым и Клёстиком не заладились еще с первого их знакомства: слишком разными людьми они были. Продвигаясь по служебной лестнице, Тригунов никогда не спешил перескочить на следующую ступеньку, обстоятельно не потоптавшись на предыдущей. И противился, если к этому его понуждали. Проработав около года в должности командира отделения, он стал помощником командира взвода, затем командиром взвода, заместителем командира отряда и, наконец, командиром отряда. И оттого в любой должности чувствовал себя уверенно с первого же дня. По личному опыту Тригунов и молодому специалисту Клёстику, когда он закончил стажировку, тоже предложил начать с должности младшего командира.

— Как? — возмутился тот. — Зачем же я в таком случае институт кончил.

— Именно потому, что имеете диплом горного инженера, и предлагаю отделение.

— Разыгрываете?

— Нисколько. Могу доказать, что и для этой должности вы еще недостаточно подготовлены.

Клёстик буквально взвился. И в сердцах выпалил:

— Вы — техник, потому и зажимаете инженеров. Опасаетесь за собственное положение…

— Не угадали, — сдерживая себя, ответил Тригунов. — Дипломный проект я защищу через три недели и бояться вашего соперничества причин у меня нет. Пугает иное… — И тут Тригунов тоже сорвался, жестко выговорил: — Боюсь, чтобы горноспасательная служба — одна из самых гуманных на земле — не оказалась в руках людей с большим самомнением. Побаиваюсь того, чтобы эта служба не превратилась в конце концов в прибежище карьеристов. Вот что меня страшит!

Клёстика перевели в соседний отряд, назначили командиром взвода, а месяца через два, после его первого выезда на шахту «Чернявинскую», где произошел взрыв метана и угольной пыли, они встретились снова…

Получив задание следовать на вентиляционный штрек «Северной» лавы, Клёстик вскоре был уже возле него, но увидев, что устье этого штрека, как кратер действующего вулкана, выбрасывает клубы черного дыма и горячего пепла, а воздух на подступах к нему взрывоопасен, — повернул на противоположное, не пораженное взрывом крыло. Осмотрев его, доложил:

— «Южная» лава и прилегающие к ней выработки обследованы. Все люди вышли, атмосфера нормальная.

— «Южная?» Что-о? Какая «Южная?» — недоуменно переспросил командир отряда. — Я направлял вас на север. Слышите? На север!

— На юг, товарищ командир, — невозмутимо возразил Клёстик.

— Что вы мне долдоните? — И вовсе вышел из себя командир отряда. — Еще раз повторяю: вы получили задание обследовать вентиляционный «Северной» лавы и оказать помощь… Вот, — зашелестел страницами, — и в оперативном журнале записано…

— И есть в нем моя подпись?

— Прочь из шахты! — загремел командир отряда. — Про-очь!..

— Есть, товарищ командир отряда, выехать из шахты, — как ни в чем не бывало ответил Клёстик, и респираторщики даже не заподозрили, что он сделал что-то не так.

Пользуясь тем, что в первый момент на командном пункте царила суматоха, неразбериха и задания давались в спешке, уверенный, что доказать его вину невозможно, Клёстик держался с завидным самообладанием, и если бы не тяжелые последствия — хитрость сошла бы ему с рук. Но на вентиляционном остались два проходчика, они погибли в двадцати метрах от свежей струи. Была назначена комиссия и ее председателю Тригунову удалось найти свидетелей, находившихся при выдаче того задания на командном пункте… От уголовной ответственности Клёстика спасла экспертиза. Она доказала: смерть проходчиков наступила раньше, чем могли подоспеть горноспасатели. Дело передали суду чести, который постановил: «Просить начальника горноспасательных частей области уволить командира взвода Клёстика за трусость, проявленную в оперативной обстановке». И тот надолго исчез с глаз и из памяти. Тригунов забыл об их тогдашней размолвке, о расследовании, о суде чести и даже фамилию обвиняемого забыл. Читая приказ министра угольной промышленности о назначении нового начальника горноспасательных частей, он остановился на ней, но где и при каких обстоятельствах слышал ее — не вспомнил. И самого Клёстика, когда тот приехал знакомиться с отрядом, сразу тоже не узнал. Да и трудно было найти что-либо общее между задиристым, ненаучившимся кукарекать петушком и ныне уже важной птицей.

Перед Тригуновым предстал упитанный, лет сорока пяти мужчина с отработанной осанкой. Одет он был в светло-серый, с иголочки, форменный костюм, увенчанный петлицами из черного бархата, с трех сторон окантованными золотой оборочкой. На петлицах горели вышитые золотые звезды, выше них — перекрещенные молотки, окаймленные венком из колосьев. Видно было, что обладатель форменного костюма больше всего ценил эти бархатные петлицы, вернее, вышитую на каждой из них пятиконечную звезду. Даже самый невнимательный наблюдатель мог также заметить, что новый начальник еще не успел привыкнуть к своим знакам отличия — нет-нет да и скашивал глаза на петлицы, точно боялся, что они сами по себе могут вдруг куда-то пропасть.

— Командир отряда, — представился Тригунов первым.

— Ваш начальник, — делая акцент на слове «начальник», подал руку Клёстик.

И лишь тогда Тригунов узнал его. Узнал по манере разговаривать. Как и в молодости, говорил он медленно, будто бы любуясь каждым произнесенным словом.

В промежутке между их последней и этой встречей вместилось двадцать лет. Двадцать! Сразу, как только Клёстика уволили, он подался в Москву, добился, чтобы его принял начальник управления. Покаялся и заверил, что ничего подобного больше не повторится. Начальник управления направил Клёстика в Восточную Сибирь. И сделал для него даже больше того, о чем тот просил: распорядился, чтобы о скандальном случае на «Чернявинской» в его личном деле не упоминалось, — будто и не было в биографии Клёстика того случая. И прикатил он в Иркутск как «изъявивший желание продолжать службу в горноспасательных частях Восточной Сибири»… А таких хорошо встречают. Назначили районным инженером. Служил с усердием. Вступил в партию. Через пять лет стал начальником технического отдела, еще через пять — главным инженером, а через десять — последовало самое желанное для него назначение. Оно так обрадовало Клёстика, что опасения каких-то там неприятных встреч и в голову ему не приходили. Встревожился он перед самым отъездом в Донбасс, когда знакомился в отделе кадров с характеристиками поступивших к нему в подчинение командиров, когда в его руках оказалось личное дело Тригунова.

Клёстик хорошо, очень хорошо помнил внешность командира отряда, его манеру держаться и разговаривать. «Удивительно, — отметил про себя, — остался таким же, как был, даже облик почти не изменился. И владеет собой отменно. Делает вид, будто мое назначение его нисколько не тревожит…»