Динамик поперхнулся и затих, словно тот, кто должен был назвать работавших там, этого сделать не осмеливался. Наконец, решился. Откашлялся:

«Комарников Егор Филиппович, бригадир проходчиков».

Хрустнули переплетенные пальцы. Полина Дмитриевна выпрямилась, все в ней было подчинено одной мысли: не расслабиться. «Расслабишься — сломаешься, — про себя твердила Полина Дмитриевна. — А ты не должна, не имеешь права…»

Если бы не выдержала жена коммуниста, партгрупорга, учительница, воспитывавшая у детей шахтеров, многие из которых сами стали шахтерами, стойкость и мужество, если бы сломилась она — как бы могли устоять остальные? И Полина Дмитриевна повторяла и повторяла: «Ты не должна, не имеешь права…» Эти несколько раз, как заклинание, мысленно произнесенные ею слова помогли ей осилить слабость, чуть не подкосившую ее.

«Чепель Матвей Артемович, проходчик», — донеслось из динамика.

— Матюшенька! — встрепенулась Маша Чепель и зашлась беззвучным плачем.

О том, что с Матвеем и Егором Филипповичем случилась беда, она заподозрила после встречи с крепильщиком, но ей хотелось верить, что, говоря: «Порядок», тот не солгал, Маша почти поверила в это и вот ее надежда пропала…

«Тихоничкин Максим Мартынович, проходчик».

Бриллиантова — высокая, все еще статная, красивая — не дрогнула, бровью не повела. В «тупичок» привела ее не тревога за судьбу мужа — не хотела давать лишнего повода для пересудов. Где-то в глубине души, в самых темных ее закоулках, сразу, как только Агния услышала об аварии на «Гарном», шевельнулось желание, в котором она не хотела себе признаваться. Но родившись, желание росло, нашептывало: «Так было бы лучше для всех…» Бриллиантова понимала: то, о чем она думает, бесчеловечно. Хотела хотя бы выдавить слезу, и не смогла. Правда, ей удалось заглушить мстительную радость, она перестала повторять про себя: «Это тебе за вчерашнее!..»

«Манукова Марина Михайловна, помощник начальника участка вентиляции», — торопливо выдохнул Глотков.

— Доченька… — глухо простонал Мануков и, сняв шапку, низко опустил голову.

«Ляскун Пантелей Макарович, забойщик».

— Це ж мий хазяин! — всплеснув руками, заголосила Мотря.

— Голубушка, — взмолилась едва стоявшая на ногах Хомуткова, — вы радио заглушаете, ничего не слышно. Я прошу вас…

«Жур Ермак Тихонович, забойщик».

В «тупичке» никто не отозвался: был Ермак холостым, родители жили в другом городе.

«Хомутков Марк Орестович, насыпщик».

— А-а-а! — жутко завопила Христина Владимировна и начала заваливаться, падать навзничь. Полина Дмитриевна едва успела подхватить ее. В «тупичке» поднялась суматоха. Бриллиантова пыталась привести Хомуткову в чувство, но, очнувшись, та снова теряла сознание. Вскоре ее забрала «скорая помощь».

«На «Гарный»-восток направлены горноспасательные части, — обрела уверенность речь Глоткова. — Приняты другие действенные меры. Руководство аварийно-спасательными работами обращается ко всем трудящимся шахты, членам их семей, к родным и близким, друзьям и знакомым застигнутых выбросом.

Дорогие товарищи!

Не приходите без надобности на шахту, не задерживайтесь после работы в служебных и технических зданиях. Не создавайте сутолоки и нервозности, не отвлекайте горноспасателей, рабочих, инженеров от исполнения ими своего первостепенного, святого долга. Информация о ходе аварийно-спасательных работ нашим радиоузлом будет передаваться в семь, четырнадцать и двадцать два часа, а в случае получения важных сведений — немедленно в любое время суток».

Глоткова сменила диктор. Она разделила его выступление на «Сообщение» и «Обращение». Еще раз прочитав первое, через каждые четверть часа стала повторять второе. Нарядная опустела. Небольшая группка людей осталась лишь в «тупичке».

Полина Дмитриевна знала шахту не по рассказам. В сорок третьем она приехала в Донбасс по комсомольской путевке. Орудуя ломом и лопатой, в стужу разбирала руины взорванной и сожженной гитлеровцами красавицы «Первомайки», построенной в канун Великой Отечественной войны. Потом очищала от ила штреки, грузила обвалившуюся породу. Восстановили шахту — осталась на подземных работах. Прежняя, наскоро восстановленная «Первомайка» была опаснее теперешней, но Поля спускалась в нее так же уверенно, как вот уже два десятка лет заходит в школьные классы. Мужу, бывшему фронтовику-разведчику, его профессия тоже не внушала страха, и он не давал Поле повода бояться за него. Правда, в первые годы их совместной жизни, когда Егорушка частенько перебирал и уходил на шахту с несвежей головой, опасения порой закрадывались в ее душу, и Поля, если работали в одной смене, выдумав причину, наведывалась в его забой, чтобы удостовериться — «отклыгал» ли? не прошибло ли с похмелья?

Но Егорушка имел завидное качество: как бы не перебрал накануне, достаточно было ему только ступить в клеть — обретал силы и ясную голову. И дурные предчувствия постепенно навсегда покинули Полину Дмитриевну. Потому ли, что мысль о внезапной гибели мужа более четверти века не закрадывалась ей в душу, или потому, что она охотнее верила в хорошее, чем в плохое, отчаяние, охватившее ее после выступления Глоткова, мало-помалу угасло, сменилось уверенностью, что все закончится благополучно. И Полина Дмитриевна уже беспокоилась о Маше Чепель, оставшейся для нее прежней хлопотуньей-школьницей, о готовой на безрассудство Мотре Ляскун. Но больше всех ее тревожила Бриллиантова. Услышав, что Максим попал под выброс, она как отошла к окну, да так и застыла около него.

А Бриллиантова, обосабливаясь, хотела одного: скрыть от других свои истинные переживания. Но когда она осталась наедине с собой, все, что, казалось, прошло мимо сознания, вдруг обступило ее, вошло ей в душу. Бросивший в озноб вопль Хомутковой, беззвучный плач Маши Чепель, громкие, навзрыд, причитания Мотри Ляскун, глухой стон Манукова как бы расплавили ожесточившееся сердце Агнии. «Как ты могла желать гибели мужу и отцу твоих детей? — допрашивала она себя. — Не ты ли сделала его таким, каким он стал? Ведь ты никогда не любила Максима и женила его на себе, опасаясь остаться в старых девах. Ты притворялась, а он верил, что любишь его, и все, что ты хотела, а он мог, делал для тебя. Потом ты начала трепать хвостом и тушить его ревность спиртом, который приносила о медпункта. Так продолжалось год, два, пять… Ты сделала его таким, каким он стал, ты, ты, ты!»

Агния закрыла лицо руками, и пальцы ее стали мокрыми. Потом безучастно смотрела в окно. Перед ней мельтешили, роились красные, синие, оранжевые, зеленые звездочки…

Тригунов еще ниже склонился над эскизом аварийного участка, продолжая наносить на него результаты разведки.

Наблюдая за мимикой и жестами Тригунова, взвешивая содержание вопросов, которые тот изредка задавал Маничу, пристально вглядываясь в условные обозначения и цифры, щедро рассыпаемые командиром отряда по ватманскому листу, Колыбенко отчетливо представил картину, какую увидели горноспасатели там, под землей, и, уверенный, что слова Тригунова мало что могут изменить в ней, не торопил его, а ждал, пока тот соберется с мыслями.

Позвонил командир взвода. И карандаш Тригунова снова забегал по шероховатой поверхности ватмана, покрывая цифрами и условными знаками уже не откаточный, а вентиляционный штрек. Но вот рука его замерла:

— Ясно, товарищ Гришанов. Оставайтесь на вентиляционном. До особого распоряжения. Записали? — обратился он к Репьеву, слушавшему разговоры командного пункта с шахтой по параллельно подключенному телефону. Получив утвердительный ответ, развернул эскиз в сторону Колыбенко.

— Откос выброшенного угля на откаточном начинается на сто десятом и заканчивается сплошным завалом на пятисотом метре в створе с лавой. На штреке находится, — Тригунов произвел несколько манипуляций счетной линейкой, — полторы тысячи тонн угля. Содержание метана в начале штрека — взрывоопасное, у завала, видимо, достигает предельной концентрации. Вентиляционный штрек полностью разрушен, нажим пород на крепь продолжается. На стук по трубам, породе, углю ответа не последовало. Считаю необходимым… — Тригунов перевел дыхание. — Первое. Установить вентилятор, проложить став железных труб, организовать отсасывающее проветривание откаточного, очистку его от угля. Второе. Принять меры по поддержанию вентиляционного штрека. Третье. После уборки угля начать проходку по завалу, имея конечной целью выход в опережение откаточного штрека, где, согласно наряду, должны находиться Комарников, Чепель, Тихоничкин. Четвертое. С той же целью одновременно приступить к очистке, а в случае его завала — к восстановлению просека. Пятое. После подкрепления вентиляционного штрека сделать попытку проникнуть с него в лаву и разведать верхнюю ее часть. Шестое. Если разведка окажется невозможной или не даст положительных результатов, приступить к выпуску угля из лавы и поискам оставшихся в ней Мануковой, Ляскуна, Жура. Седьмое. Все работы в загазованной среде выполнять силами горноспасателей. Ответственный — командир отряда. На свежей струе — силами шахты. Ответственный — главный инженер. Вот, в общих чертах, оперативный план спасательных работ. Как вы на него смотрите?