Манич дал свисток: «Стой!» Расслабясь, положил щеку на нагревшийся при выбросе уголь и почувствовал свинцовую усталость. Он был весь мокрый от пота. Проникшая сквозь одежду угольная пыль въелась в кожу и вызывала нестерпимый зуд. Влажный, горячий респираторный воздух, казалось, прилипал к гортани и отдавал болотной тиной. Манич подумал: в дыхательном мешке скопился углекислый газ и раздражает легкие. Нажал на аварийный клапан-байпас. Промывка респиратора кислородом облегчения не принесла. Тело горело, словно находился он на верхней полке парной. Вытащил из нагрудного кармана электротермометр. Стрелка показывала 32 °C. Но Манич был уверен: причина не только в повышенной температуре. «Мы находимся, — рассуждал он, — в атмосфере, из которой метаном полностью вытеснен кислород. Поэтому его поступление в кровь через кожу исключено, а легкие восполнить этот источник не могут. Надо уменьшить физическую нагрузку. Если тут, в «мертвой» среде да в такой тесноте, кто-нибудь ослабеет или плохо себя почувствует, — считай, хана».

Стал рассматривать респираторщиков — кто может не выдержать? Каждого перебирал придирчиво, обстоятельно. И успокоился: никто из них по силе и выносливости ему не уступает.

Манич посветил вперед. Метрах в пяти щель перекрывали серые глыбы. Разгребая теплый бархатистый порошок, подполз к завалу. Металлические верхняки были скручены, лежавшие на них железобетонные плиты-затяжки — исковерканы. Купол обрушения уходил в сторону лавы, его границы не просматривались. Манич набросал в блокноте эскиз завала, определил место, с которого он начинался, дал два свистка — назад! И все повторилось снова, лишь в обратном порядке. Сперва, извиваясь, ползли, проталкивая респираторы впереди себя, потом, закинув их за плечи, встали на четвереньки, а затем — и на ноги. Шли, перегнувшись пополам, касаясь руками хрустящего черного наста, и, наконец, поднялись в полный рост.

Там, где из откоса выброшенного угля показались воздухопровод и противопожарная магистраль, Манич остановился, начал выстукивать условный код. Но никто не отозвался. Выйдя на квершлаг, на ходу выключился из респиратора, скомандовал отделению:

— На базу!

На стене перед телефонисткой, под небьющимся стеклом, висит длинный список должностных лиц, организаций, и учреждений, которые вызываются на шахту, если на ней произошла авария, или оповещаются об аварии. Те, кого вызывают, являются к главному инженеру и поступают в полное его распоряжение. Те же, кого оповещают, прежде чем прибыть на шахту или послать на нее своего представителя, звонят руководителю аварийными работами, требуют — выложи до самых что ни на есть подробностей: где, что, когда и почему произошло; сколько застигнуто людей, где они находятся и что им угрожает; когда начаты и скоро ли закончатся спасательные работы? Требуют — вынь да положь! — сведений, которыми руководитель еще не располагает, в которых сам нуждается в тысячу раз больше, чем те, кто их запрашивает, за которые, не раздумывая, в эти минуты он отдал бы полжизни. Выразив недовольство его неосведомленностью и нерасторопностью, оповещенные докладывают о случившемся своей вышестоящей организации, которая в свою очередь сведения, полученные ей, передает в две (область, столица республики) — три (область, столица республики, Москва) инстанции. Но каждая инстанция хочет иметь информацию не из вторых рук, а из первых. И вот из областного центра и столиц на шахту обрушивается лавина телефонных звонков.

Телефонная атака на Колыбенко разразилась именно в тот момент, когда, разгоряченные быстрой ходьбой, поодиночке и группами на командный пункт хлынули начальники участков, механики, энергетики, связисты, геологи, маркшейдеры и десятки других специалистов. Едва переступив порог, они громко называли свою должность и фамилию, еще громче объявляли: «Прибыл за получением задания!» Но требовательные, отрывистые звонки обрывали, заглушали их. Порой звонили сразу все четыре телефона.

«Для доклада министру прошу сообщить…»

«С вами говорит работник республиканского комитета профсоюза угольщиков…»

«Ответьте заведующему промышленным отделом горкома…»

Вызванные нервничали: на выполнение оперативных заданий устанавливаются короткие, порой прямо-таки слишком короткие сроки, и каждый из них надеялся, что чем быстрее он получит задание, тем больше будет иметь времени на его выполнение. Поглядывая на руководителя ликвидацией аварии, они переминались с ноги на ногу, вполголоса переговаривались между собой, беспрерывно курили. На командном пункте колыхалось сизое марево табачного дыма, стоял беспорядочный гул.

В редкие промежутки между телефонными разговорами, наверстывая упущенные минуты, Колыбенко торопливо отдавал короткие распоряжения. Получившие их, оказавшись за дверью КП, бросались к первому свободному телефону, чтобы дать указание своим подчиненным. Вместо покинувших командный пункт на нем появлялись новые, неподвластные главному инженеру люди — председатель райисполкома, городской прокурор, начальник милиции, начальник районной горнотехнической инспекции, технический инспектор теркома профсоюза…

Вскоре примчались генеральный директор производственного объединения «Синёвскуголь» Фрол Иванович Килёв, его технический директор Олег Михайлович Виктин, оказавшийся в Синёвске начальник управления горного округа. Фрол Иванович прошел к столу, взял схему вентиляции и молча погрузился в ее изучение. Суров, непроницаем, он втягивал голову в плечи, сутулился, отчего казалось, что его почти двухметровая фигура старается сжаться, уменьшиться, чтобы не привлекать к себе внимания. Технический же директор являлся полной противоположностью Килёву. Низенький, щупленький, с глубоко запавшими утомленными глазами и чуть сдвинутым вправо хрящеватым носом, он напоминал болезненного подростка. Несмотря на очевидную немощность, Виктин, напротив, был деятелен, неугомонен. Перебирая короткими ножками, расталкивая острым плечиком загородивших ему дорогу, Олег Михайлович бочком протиснулся к Колыбенко и — скрипуче, с хрипотцой заядлого курильщика — спросил:

— Что нового?

— После нашего последнего разговора — ничего…

— Как, то есть, ничего? Разве горноспасатели еще не обследовали «Гарного»?! — недоумевая и возмущаясь, воскликнул Виктин. — С этим надо разобраться! — метнул он взгляд-намек на городского прокурора.

Оставить без ответа выпад Виктина Тригунов не мог, а отповедь, какую ему хотелось бы дать техническому директору объединения, лишь усилила бы сумятицу на командном пункте. Поэтому он ограничился краткой справкой.

— До «Гарного», Олег Михайлович, три с половиной километра. Первые отделения направились на него пешком. Возможно, они уже и обследовали участок, но с восточным крылом нет связи.

Виктин резко повернулся к Тригунову. Гнев так и распирал его. Но, почуяв готовность командира отряда к отпору, дал понять, что доводы его считает убедительными, и снова подступил к Колыбенко.

— Вы, Петр Евдокимович, разве не знали, что на выбросоопасном пласте разрезку лавы и работы на штреках одновременно вести нельзя, что такое совмещение категорически запрещено? Кто же позволил вам рисковать жизнью проходчиков? Кто дал вам право, товарищ главный инженер, не выполнять моих указаний? — перешел на истерический крик Виктин.

Колыбенко оторвался от плана горных работ, медленно поднял голову, негромко, трудно, но с какой-то особой отчетливостью заговорил:

— Вы нуждаетесь в подтверждении? И именно здесь, сейчас, немедленно? Подтверждаю: ваше указание получил, читал, знаю. Что я должен засвидетельствовать еще?

Лоб, щеки, подглазья Колыбенко налились нездоровой желтизной. Пальцы лежавших на столе рук мелко задрожали. До приезда Виктина лишь в тот момент, когда подписывал задания горноспасателям, у него мелькнула мысль об ожидавшей его тяжелой ответственности. Мелькнула и исчезла, вытесненная чередой обступивших сверхсрочных дел. Он был безраздельно поглощен одним: сделать все возможное и невозможное и спасти, непременно спасти попавших в беду шахтеров. И вот технический директор объединения словно вынул из него душу. В груди Колыбенко ощутил холодную пустоту. Его охватил страх за Леночку, Ксеню, маму. «Что будет с ними, когда тебя посадят? — спрашивал он себя. — Мама вряд ли выдержит, а Ксеня…»