С тревогой наблюдая за ним, Тригунов — в который раз! — невольно задумался над вопиющим несоответствием между ролью, отводимой главному инженеру при аварии, и возможностью исполнить ее. Главный инженер, становясь руководителем работ по ликвидации аварии, получает широкие полномочия. В его подчинение поступает весь коллектив шахты, включая директора. В эту пору никто не имеет власти над ним, даже министр. Отстранить его от руководства, правда, могут. Такое право имеют генеральный директор объединения и его первый заместитель. Но заставить делать то, с чем он не согласен, не дано никому! Однако руководитель работ по ликвидации аварии до того, как стать таковым, был просто главным инженером, отвечал за безопасность, и поэтому, как не крути, является одним из главных виновников разыгравшейся трагедии. Помня об этом, он старается ни с кем не обострять отношений, не наживать себе лишних врагов и недоброжелателей, не искушать свою, порой и без того плачевную судьбу.

Тригунову не раз приходилось видеть, как какой-нибудь слабодушный, растерявшийся главный инженер превращался во время ликвидации аварии в мальчишку на побегушках, позволяя распоряжаться собой каждому, кто того пожелает, а недостатка в охотниках покомандовать, не отвечая за последствия своих распоряжений, никогда не было, и начиналось самое страшное — неразбериха. И тогда Тригунов требовал назначить руководителем работ по ликвидации аварии другого специалиста. Опасаясь, как бы не пришлось ему поступить так же в отношении Колыбенко, которого он уважал за широту технического кругозора, напористость, открытый характер, Тригунов решил оградить Петра Евдокимовича от демонстративных наскоков Виктина, и эта решимость сразу же отразилась на его лице. Когда Тригунов находился в обыкновенном для него уравновешенном состоянии, его лицо ничем особенным не выделялось. Но смех, гнев и волнение изменяли его до неузнаваемости. Если Роман Сергеевич смеялся — оно раздавалось вширь, становилось лунообразным, скуластым: нос как бы пластался по щекам, глаза превращались в щелки, а от их уголков во все стороны разбегались лучистые морщинки. Наблюдая, как он смеется, даже самый угрюмый человек начинал улыбаться. А когда Тригуновым овладевал гнев — лицо его вытягивалось и каменело, на правой скуле выступало белое пятно. Казалось, только что на нее поставили новую, из отбеленного полотна заплатку. Это пятно стало появляться после того, как Тригунов попал под вспышку метана. Случилось то более двадцати лет назад. Был командиром взвода. Вел отделение на разведку пожара — горел метан в выработанном пространстве. Подходя к очагу, уловил: в него сильно потянул воздух. Скомандовал: «Ложись!» Упал в кювет, закрыл голову руками. Раздался глухой удар, и его обдало пламенем. Оно нашло незащищенное место, лизнуло. Ожог был незначительным, скоро зажил, стал почти незаметным. Но стоило Тригунову рассердиться, а порой разволноваться — выступала белая заплатка.

Многие из находившихся на командном пункте хорошо знали Тригунова, не раз встречались с ним при таких обстоятельствах, и когда он, каменея лицом, встал между Колыбенко и Виктиным — поразились: сорвался.

— Фрол Иванович, — обратился он к генеральному директору, — руководить аварийно-спасательными работами в таких условиях невозможно. Я прошу вас помочь нам, — он кивнул головой в сторону Колыбенко, — создать рабочую обстановку.

Поднявшись, Килёв с высоты своего почти двухметрового роста окинул прокуренный, сотрясаемый невнятным гулом кабинет.

— Родные мои, да что же вы до сих пор молчали! — И решительно: — Прошу всех перейти в кабинет директора. Остаются…

— Главный инженер, командир отряда, двое, ведущих оперативную документацию, — продолжил за него Тригунов.

— И, видимо… — взгляд генерального директора объединения остановился на Виктине.

— Если потребуется консультация Олега Михайловича, мы его пригласим… — ответил Колыбенко.

Виктину показалось, что он ослышался, но озадаченность Фрола Ивановича и едва уловимая поощрительная усмешка командира отряда подтверждали: нет, не ошибся, слух его не подвел и понял он то, что услышал, правильно. Но гибкий ум Олега Михайловича все еще не мог постичь: как Колыбенко, в его положении, осмелился выставить — именно выставить! — его с командного пункта? Что он — свихнулся? От страха не помнит, что творит? Или?.. Зрачки Виктина сузились, превратились в черные точки. Он демонстративно вышел вслед за Килёвым.

Тригунов, с любопытством наблюдавший за Виктиным, сдвинул косматые с проседью брови. Колыбенко, то ли догадываясь, о чем он думает, то ли отвечая собственным мыслям, сказал:

— Хрен с ним, пусть побесится.

— Пусть, — согласился Тригунов, — сейчас не до него.

Репьев открыл форточки, распахнул дверь. Сизое марево табачного дыма всколыхнулось, слоями потекло в коридор. Инженер, ведущий оперативный журнал руководителя работ по ликвидации аварии, очистил от окурков пепельницы, привел в порядок разбросанные по столам эскизы, схемы, планы горных работ, выключил верхний свет. На командном пункте посвежело, даже стало как-то уютнее.

— Продолжим начатое? — спросил Тригунов.

— Именно?

— Надо упорядочить связь. Мне и вам должны звонить лишь исполнители наших заданий. Все другие — службе информации.

Создать и возглавить ее Колыбенко поручил своему заместителю по безопасности Глоткову.

— Выставьте, — приказал Тригунов Репьеву, — в приемной пост из шоферов. У автобусов оставьте двух-трех, остальных включите в график дежурства. Кроме горноспасателей и лиц, вызванных главным инженером, на командный пункт никого не пускать.

И наступил «этап неопределенности» — так Тригунов называл промежуток времени с момента, когда все первоначальные меры, предусмотренные планом ликвидации аварий, приняты и все распоряжения, продиктованные этим планом, отданы, до той минуты, пока не будет завершена разведка аварийной зоны и предоставится возможность разработать уже конкретный план аварийно-спасательных работ, учитывающий всю сложность фактической обстановки. «Этап неопределенности» иной раз длится несколько часов. Главный инженер и руководитель горноспасательными работами, если они недостаточно опытны и еще не могут предвидеть возможного развития событий, в течение этого срока испытывают такое ощущение, будто бы у них завязаны глаза. А затем, когда разведка закончена, оперативный план действий определился, и вдруг обнаруживается, что на шахте нет до зарезу нужных материалов, оборудования, а люди, способные выполнять сложные, порой опасные работы, не собраны, да и численность прибывших горноспасательных частей мала, такие руководители теряют голову, впопыхах принимают одно необдуманное решение за другим, и бывает так, что незначительная вначале авария, выйдя из-под контроля, принимает угрожающие размеры. В свое время, по молодости лет, Тригунов тоже допускал подобные промахи, но жизнь научила его использовать «этап неопределенности» так, чтобы вдруг наступившая определенность — она всегда наступает вдруг — не застала врасплох.

— Петр Евдокимович, — пригласил он Колыбенко к эскизу «Гарного», — давайте порассуждаем. Как вы резонно предполагаете, выброс произошел в лаве. Она запечатана, вентиляция полностью нарушена, откаточный загазирован. Как будем его проветривать?

— Вентилятором.

— Имеется?

— Распоряжусь…

— Кроме двух вентиляторов, — рабочего и резервного, — потребуется… — Тригунов приложил к эскизу масштабную линейку, — около пятисот метров железных вентиляционных труб.

— Дам указание…

— Прикажите заодно энергетику направить вместе с вентиляторами кабель и пусковую аппаратуру, подготовить схему ее подключения, проинструктировать исполнителей. Записали? Теперь давайте обсудим такую вероятность: откаточный на значительном протяжении забит углем. Как будем убирать его?

— Породопогрузочной машиной.

— Где она и как ее доставить?

«Механику — породопогрузочную», — пометил себе Колыбенко.