Стихотворения, воспроизведенные в копии писарской рукой, снабжены многочисленными пометками цензора и поправками Баратынского. Некоторые поправки сделаны Баратынским независимо от требований цензуры и представляют собой стилистическую правку. В «Сумерки», однако, вошли не все. В ряде случаев Баратынский вернулся к первоначальному тексту копии.

Отсутствие на копии цензурного разрешения свидетельствует, что она не была пропущена цензурой и возвращена Баратынскому для требуемых исправлений. Сборник, несомненно, вторично представлялся в цензуру в другой копии, до нас не дошедшей. Можно заключить, что эта копия рассматривалась уже другим цензором, так как ряд непропущенных Флеровым мест вошел в «Сумерки» без изменения.

Цензурное разрешение было дано 10 марта 1842 г., и уже 20 мая того же года А. Семен в «Прибавлениях» к 40-му номеру «Московских Ведомостей» объявлял о поступлении в продажу «отпечатанного на сих днях сочинения Евгения Баратынского „Сумерки“».

В отличие от своих предыдущих изданий (1827 и 1835 гг.), преследовавших цель «полных собраний», Баратынский включил в «Сумерки» только стихотворения 1834–1841 гг., расположив их при этом в виде развертывающего единую тему лирико-философского цикла. В своем общем виде эта тема формулировалась «Последним поэтом» и «Рифмой», стихотворениями, обрамлявшими сборник.

Будучи необычным для русской поэтической и издательской практики тех лет, такого рода строение сборника, равно как и столь же необычное тематическое название его, восходило к типу сборников философской и политической лирики французских романтиков 20-х – 30-х гг. (Ламартин, Виктор Гюго, Барбье). Само название «Сумерки» близко к названию сборника стихов В. Гюго «Les chants du crepuscules» («Сумеречные песни») 1835 г. Приближение «Сумерек» к типу французских сборников философско-политической лирики не случайно. Именно в представленный «Сумерками» период своего творчества Баратынский утверждался как философский поэт. Вошедшие в «Сумерки» стихотворения еще по мере своего появления в журналах характеризовались идеологически близкими Баратынскому критиками как «произведения», «тяжкие глубокою мыслию, отвечающею на важные вопросы века» (Шевырев) и знаменующие «новый», «философский» этап в творчестве поэта (Мельгунов. Подробнее об этом см. Биографию). Сам Баратынский, проектируя в 1839 г. третье полное собрание своих сочинений (не осуществленное), отводил в нем для стихотворений 1834–1839 гг. отдельный «томик» (см. об этом «Е. А. Баратынский… Из Татевского сборника Рачинских», под ред. Ю. Н. Верховского, П., 1916, стр. 54).

Особенности «Сумерек» как стройного цикла философских стихотворений современники не отметили. Исключение составляет Белинский, несмотря на всю свою враждебность к идейно-философским устремлениям Баратынского, в своем отзыве о «Сумерках» не только оценивший в нем «поэта мысли», но и осветивший те условия, которые определили оказанный «Сумерками» прием.

Откликнувшись на появление сборника большой статьей, посвященной творчеству Баратынского в целом («„Сумерки“. Сочинение Евгения Баратынского, Москва, 1842. Стихотворения Евгения Баратынского, Москва, 1835, две части», «Отечественные Записки», 1842, декабрь), Белинский отказался в ней от своей прежней уничтожающей оценки поэта (см. вводное примечание к разделу стихотворений из собрания 1835 г.). Принято объяснять это обстоятельство эволюцией литературно-философских воззрений самого Белинского. Объяснение это недостаточно. Несомненно, что развитие позднего творчества Баратынского по пути философской идейно насыщенной лирики также сыграло свою роль. В целом отзыв Белинского как в разборе отдельных стихотворений, так и в своих общих выводах развертывался в плане критики идейно-философской позиции Баратынского.

Прием, оказанный «Сумеркам» современниками, лучше всего характеризован тем же Белинским: «Давно ли каждое новое стихотворение г. Баратынского, являвшееся в альманахе, возбуждало внимание публики, толки и споры рецензентов?.. А теперь тихо, скромно появляется книжка с последними стихотворениями того же поэта и о ней уже не говорят и не спорят, о ней едва упомянули в каких нибудь двух журналах, в отчете о выходе разных книг, стихотворных и прозаических» (Собр. соч., под ред. С. А. Венгерова, т. VII, стр. 473).

«Литературная Газета» констатировала полный «упадок таланта» Баратынского. «С грустным вниманием, – писал рецензент, – перечитали мы его брошюру и в сотый раз тяжело вздохнули об участи нашей бедной литературы, которой как будто на роду написано или оплакивать преждевременную потерю, или сожалеть о неожиданном упадке всего того, на чем основывала она самые светлые надежды своего процветания… В „Сумерках“ есть несколько стихотворений, которые можно прочесть с большим удовольствием» (к ним рецензент причисляет «Алкивиада», «Ропот», «Рифму» и «Все мысль да мысль») («Литературная Газета», 1842, № 32, стр. 663–665).

Характерно, что единственный положительный отзыв о «Сумерках», напечатанный в «Современнике» (1842 г., т. XXVII, стр. 96-101) и несомненно принадлежащий Плетневу, представляет собой не анализ сборника, а общую характеристику творчества Баратынского, подкрепленную ссылкой на авторитет Пушкина.

Отношение к сборнику самих «читателей» засвидетельствовано М. Лонгиновым: «Когда в 1842 году вышла книжка „Сумерек“ Баратынского, она произвела впечатление привидения, явившегося среди удивленных и недоумевающих лиц, не умевших дать себе отчета в том, какая это тень и чего она хочет от потомков» («Русский Архив», 1867, № 2, стр. 262).

«Сумерки» были последним прижизненным сборником Баратынского.

Расположение сборника сохранено нами полностью.

О стихотворениях, ошибочно приписываемых Баратынскому

Несколько стихотворений, включенных в издание сочинений Баратынского Академии Наук, под ред. М. Гофмана (1914), по нашим соображениям не заслуживают включения в издание ни как принадлежащие Баратынскому, ни как приписываемые ему:

Детское стихотворение Е. А. Баратынского (акад. изд., стр. 190, примечание – стр. 320). Стихотворение явно списано из какой-то французской хрестоматии с заменой в первом стихе мадригала собственного имени (например Aline или Céline) – словами ma mère, вследствие чего разрушена рифма между первым и третьим стихом в полном противоречии как с принципами французского стихосложения, так и со структурой остальной части стихотворения;

Кроме того стихотворение по своему содержанию не может относиться к матери и представляет собой какой-то романс мадригального типа.

Имя (акад. изд., стр. 116, примечание – стр. 282). В «Литературной Газете», 1830 г. (т. II, № 19 и 51), подпись Б *** стоит под стихотворением «Имя» и стихотворением «Генриетте Зонтаг» (С.-Петербург, 23 августа 1830 г.). В оглавлении «Литературной Газеты» после:

следует:

Несомненно, что Б *** автор обоих стихотворений. Но в 1830 г. Баратынский не бывал в Петербурге, и, следовательно, уже это одно снимает его авторство со второго стихотворения.

Выздоровление (акад. изд., стр. 205, примечание – стр. 327).

Подпись Б («Благонамеренный», 1821, май, стр. 14) не является подписью одного Баратынского. Так подписывались в различных журналах в том же «Благонамеренном» различные безвестные авторы. Самое стихотворение не дает никаких оснований подозревать авторство Батарынского.

Ни времени медленье (акад. изд., стр. 206–208, примечание – стр. 327–328).

Запись неизвестной рукой. Ошибочно принята за автограф Баратынского, которому на этом основании и приписывается перевод французского четверостишия.