Литературные интересы группы, к которой примкнул Баратынский, выходят за пределы «арзамаства». Литературная молодежь, объединявшаяся вокруг лицейского центра Пушкин – Дельвиг, так называемый «Союз поэтов», являлась передовым литературным фронтом, по существу не представлявшим полного литературного единомыслия. Конец 1810-х – начало 1820-х гг. были периодом индивидуальных литературных исканий, сменивших враждующие литературные партии, – в то же время это были период сплочения дворянской интеллигенции в тайные политические общества. Вопросы литературы сливались с политическими. Поэтому писательские объединения того времени трудно диференцировать исключительно по узколитературным признакам.

1818 год был годом организации «Союза благоденствия». Тайная организация стремилась к пропаганде своих идей. Создавались «вольные»[42] филиалы. Так было создано «Вольное общество», «Зеленая лампа». Как пишет Бенкендорф в своей записке Александру I, «члены, приготовляемые мало-по-малу для управы под председательством одного члена коренной, назывались для прикрытия разными именами („Зеленой лампы“ и пр.) и, под видом литературных вечеров или просто приятельских обществ, собирались как можно чаще». Дух «вольного» общества царил и в лицейском кружке, и на офицерских пирушках, и даже в некоторых салонах. Такова была литературная и общественная атмосфера Петербурга, в которую попал Баратынский.

Баратынский вошел в литературный круг через своего друга Креницына и А. Бестужева. Связь с Пажеским корпусом несомненно установилась сразу же: он мог бывать там под предлогом посещения брата.[43] Едва ли не первым стихотворением в Петербурге было дружеское послание «К Креницыну». Знакомство с Дельвигом, вероятно, состоялось через А. Бестужева и быстро перешло в дружбу. Баратынский стал своим человеком в лицейском кружке. Вероятно, уже в начале 1819 г., сразу же после поступления рядовым в лейб-гвардии Егерский полк, он переселился на квартиру Дельвига в Семеновском полку.[44] Баратынский тяготился зависимостью от родных; его домашние дела были плохи, имение запущено и в руках матери (раздел был произведен позднее), – друзья зажили жизнью неимущих разночинцев:

«Оба поэта, – пишет Гаевский,[45] жили самым оригинальным, самым беззаботным и потому беспорядочным образом, почти не имея мебели в своей квартире и не нуждаясь в подобной роскоши, почти постоянно без денег, но зато с неистощимым запасом самой добродушной, самой беззаботной веселости». «Порядок, чистота и опрятность были качествами, неизвестными в домашнем быту обоих поэтов». Повидимому, военная служба не очень обременяла Баратынского и оставляла ему свободное время для литературной работы, хотя он и писал:

Баратынский в этот период был завсегдатаем вечеринок, устраивавшихся по большей части у лицейского «старосты» М. Яковлева. Здесь познакомился и сошелся он с Пушкиным, сразу отметившим его поэтическое дарование.

В то время Пушкин был разве что старшим по перу товарищем: масштабы еще не совсем определились. Оба поэта, очевидно, на одном из лицейских сборищ, одновременно, писали свои стихотворения в альбом брата «старосты», Павла Лукьяновича Яковлева. Пушкин писал: «Я люблю вечерний пир…», Баратынский: «Люблю пиров веселый шум» (стихотворение «Моя жизнь»). С Пушкиным Баратынский встречался и на литературных «субботах» Плетнева. Тогда же Баратынский был представлен Жуковскому и начал посещать его «среды». Надо думать, что большинство литературных связей завязалось именно в ту пору. К этому времени относится знакомство с Кюхельбекером, А. И. Одоевским, Д. Давыдовым, Ф. Глинкой, Гнедичем, И. Козловым и др. Несомненно, что Баратынский в 1819 г. посещал некоторые заседания Вольного общества любителей российской словесности, еще не будучи членом его, и бывал на заседаниях Литературного общества в Михайловском замке (он был принят в это общество в 1819 г.). Первые свои произведения как деревенского, так и петербургского времени он поместил в «Благонамеренном» и «Сыне Отечества» (начало 1819 г.). У биографов Баратынского установилась традиция, что литературная судьба Баратынского решилась случайным знакомством с Дельвигом. Однако мы видим, что среда, в которую попадает Баратынский, приехавший новичком из провинции, определилась еще корпусными связями, и именно через эти связи он попал в круг лицеистов. Роль Дельвига в качестве ментора и поэтического руководителя, может быть, несколько преувеличена, но влияние его на Баратынского отрицать не приходится. Это было влияние человека с гораздо большей культурой, с огромным пониманием стиха и тонким литературным вкусом. Вероятно, именно он учуял в Баратынском элегика и направил его по пути, где он мог, и подражая, оставаться оригинальным. Он помог ему, явившемуся в литературу с традиционными стишками «на случай», найти свой путь. Отсюда: «Ты ввел меня в семейство добрых Муз»[46] и «Певца пиров я с Музой подружил».[47]

В частности влияние Дельвига сказалось в метрическом разнообразии поэзии Баратынского. Разнообразие размеров (у Баратынского гораздо больше, чем у Пушкина) характерно было именно для Дельвига. Делал попытку Баратынский пойти по пути Дельвига и в жанре песни. Русская песня, однако, не удержалась в поэзии Баратынского, и единственный опыт в этой области как бы выпадает из его творчества. Можно наблюдать влияние Дельвига также в культуре горацианских посланий Баратынского, хотя здесь возможен только толчок уже усвоенному у Батюшкова и Парни.

Дух времени, политических настроений среды, в которую вошел Баратынский, отразился в вольном переводе его из «Воспоминаний» Легуве. Республиканские герои древнего Рима были персонажами, введенными переводчиком:

Новый, 1820 год начался для Баратынского резкой переменой в его жизни. 4 января он был произведен в унтер-офицеры и назначен в пехотный Нейшлотский полк в Финляндии. По поводу отъезда Баратынского из Петербурга позднее (в конце 1820 г.) писал его новый ротный командир Н. М. Коншин:

Баратынский пробыл в Финляндии до октября 1825 г., но за это время он несколько раз бывал в отпуску и уходил с полком в Петербург. Исключая эти отлучки, он пробыл в Финляндии четыре года. Жизнь его с этого времени как бы двоится.

Завоеванная и укрощенная в 1809 г. Финляндия еще не оправилась от разрушения и военных поборов. Подавленное крестьянское восстание отнюдь не примирило население с русской властью. Особенно тяжелое настроение было в той части Финляндии (до реки Кюмень, Выборгская губерния), которая являлась российской провинцией еще с 1743 г.[48] После войны за шведскую часть Финляндии и подавления восстания в русской части манифестом 11 февраля 1811 г. «по местному положению старой Финляндии, то есть Выборгской губернии, найдено полезным присоединить ее к Великому княжеству Финляндскому». Порабощенное население этого края, положение которого было весьма близко (особенно с царствования Екатерины II) к положению русского крепостного крестьянства, мечтало об освобождении от русского ига. Крестьяне шли против угнетателей русских помещиков, так как крестьянам шведской Финляндии жилось лучше. Разбитые и разоренные окончательно крестьяне, вчерашние кивикэсы (повстанцы), убивавшие русских чиновников и помещиков, не доверяли либеральным начинаниям русского правительства. Они молчали, раздавленные многочисленной армией, наводнившей Финляндию. По распоряжению Александра I, от постоев освобождались только привилегированные сословия. «Русской штаб и русские солдаты зачумляли Финляндию» «В Финляндии еще не знают, что будет: бесконечно много обещано, но до сего дня ничего не исполнено». «Теперешнее поведение русских относительно финских офицеров и Финляндии вообще весьма политично, но где будущая безопасность с варварами и деспотами?» – писал финский деятель и член российского Государственного совета Армфельт.[49] Генерал-губернатор Финляндии Штейнгель (служивший до назначения Закревского – 1823 г.), человек больной и занятый геологией, осуществлял в Финляндии «либеральную» политику Александра I. Часть финской интеллигенции, главным образом ее дворянская верхушка, видела в отделении от Швеции и в присоединении к России на началах политической автономии способ утверждения национальной самобытности. Финские националисты – Армфельт, а позднее Ребиндер и др. – работали над проектом конституции для Финляндского княжества. Внутри Финляндии в 1820-х гг. влияние Ребиндера, его товарищей и помощников было огромно. Но проект 1819 г. был сильно изменен в 1821 г. в сторону сокращения прав Финляндии. В России конституция не встречала одобрения ни в реакционных кругах, ни в части либеральных кругов, считавших немыслимыми конституционные привилегии для окраины в стране, этими привилегиями не обладавшей. Южные дакабристы не одобряли автономии Финляндии. Северяне были за финляндскую конституцию.