Я знал Я знал, что, однажды тебя увидав, Я буду любить тебя вечно. Из женственных женщин богиню избрав, Я жду – я люблю – бесконечно. И если обманна, как всюду, любовь, Любовью и мы усладимся. И если с тобою мы встретимся вновь, Мы снова чужими простимся. А в час преступленья, улыбок и сна Я буду – ты будешь – далеко, В стране, что для нас навсегда создана, Где нет ни любви, ни порока. Сонет
Люблю твоё лицо в блаженный час ночной; Преображенные волшебницей луной – Бледны твои черты, и пламенные очи Горят, как две звезды, во мраке полуночи. Люблю я наблюдать, как чудно меркнет в них Подавленный огонь безумного желанья, То вспыхнет… то замрёт… И неги трепетанье Блистает глубоко в тени ресниц густых… Люблю я этот взор, чарующий и властный, Когда дрожишь ты весь в истоме сладострастной… И, голову с мольбой на грудь твою склонив, Изнемогаю я от счастия и муки… И силы падают… и холодеют руки… И страсти бешеной я чувствую прилив!.. Мирра Лохвицкая До последнего дня Быть может, когда ты уйдешь от меня, Ты будешь ко мне холодней. Но целую жизнь, до последнего дня, О друг мой, ты будешь моей. Я знаю, что новые страсти придут, С другим ты забудешься вновь. Но в памяти прежние образы ждут, И старая тлеет любовь. И будет мучительно-сладостный миг: В лучах отлетевшего дня, С другим заглянувши в бессмертный родник, Ты вздрогнешь – и вспомнишь меня. Правда А правда пошла по поднебесью. Из Голубиной книги Кривда с Правдою сходились, Кривда в споре верх взяла. Правда в солнце превратилась, В мире чистый свет зажгла. Удалилась к поднебесью, Бросив Кривду на земле, Светит лугу, перелесью, Жизнь рождает в мертвой мгле. С той поры до дней текущих Только Правдой и жива Меж цветов и трав цветущих Жизни грусть – плакун-трава. С той поры на синем море, Там, где вал непобедим, Правды ждет с огнем во взоре Птица мощная Стратим. И когда она протянет Два могучие крыла, Солнце встанет, море грянет: «Правда, Правда в мир пришла!» Пройдут века веков Пройдут века веков, толпы тысячелетий, Как тучи саранчи, с собой несущей смерть, И в быстром ропоте испуганных столетий До горького конца пребудет та же твердь, – Немая, мертвая, отвергнутая богом, Живущим далеко в беззвездных небесах, В дыханьи вечности, за гранью, за порогом Всего понятного, горящего в словах. Всегда холодная, пустыня звезд над нами Останется чужой до горького конца, Когда она падет кометными огнями, Как брызги слез немых с печального лица. Ноябрь 1896 Сфинкс Среди песков пустыни вековой Безмолвный Сфинкс царит на фоне ночи. В лучах луны гигантской головой Встает, растет, – глядят, не видя, очи. С отчаяньем живого мертвеца, Воскресшего в безвременной могиле, Здесь бился раб, томился без конца, – Рабы кошмар в граните воплотили. И замысел чудовищной мечты Средь вечности, всегда однообразной, Восстал – как враг обычной красоты, Как сон, слепой, немой и безобразный. ‹1897› Равнина Как угрюмый кошмар исполина, Поглотивши луга и леса, Без конца протянулась равнина И краями ушла в небеса. И краями пронзила пространство, И до звезд прикоснулась вдали, Затенив мировое убранство Монотонной печалью земли. И далекие звезды застыли В беспредельности мертвых небес, Как огни бриллиантовой пыли На лазури предвечных завес. И в просторе пустыни бесплодной, Где недвижен кошмар мировой, Только носится ветер холодный, Шевеля пожелтевшей травой. Декабрь 1896 Дон-Жуан (Отрывки из ненаписанной поэмы) But now I am an emperor of a world, this little world of man. My passions are my subjects.
Turner Но теперь я властитель над целым миром, над этим малым миром человека. Мои страсти – мои подданные. Тернер 1 La luna llena … Полная луна… Иньес, бледна, целует, как гитана [2]. Te amo… amo … [3] Снова тишина… Но мрачен взор упорный Дон-Жуана. Слова солгут – для мысли нет обмана, – Любовь детей – она ему смешна. Он видел всё, он понял слишком рано Значение мечтательного сна. Переходя от женщины продажной К монахине, безгрешной, как мечта, Стремясь к тому, в чем дышит красота, Ища улыбки глаз бездонно-влажной, Он видел сон земли – не сон небес, И жар души испытанной исчез. 2 Он будет мстить. С бесстрашием пирата Он будет плыть среди бесплодных вод. Ни родины, ни матери, ни брата. Над ним навис враждебный небосвод. Земная жизнь – постылый ряд забот, Любовь – цветок, лишенный аромата. О, лишь бы плыть – куда-нибудь – вперед, – К развенчанным святыням нет возврата. Он будет мстить. И тысячи сердец Поработит дыханием отравы. Взамен мечты он хочет мрачной славы. И женщины сплетут ему венец, Теряя всё за сладкий миг обмана, В проклятьях восхваляя Дон-Жуана. 3 Что ж, Дон-Люис? Вопрос – совсем нетрудный. Один удар его навек решит. Мы связаны враждою обоюдной. Ты честный муж, – не так ли? Я бандит? Где блещет шпага – там язык молчит. Вперед! Вот так! Прекрасно! Выпад чудный! А, Дон-Люис! Ты падаешь? Убит. In pace requiescat [4]. Безрассудный! Забыл, что Дон-Жуан неуязвим! Быть может, самым адом я храним, Чтоб стать для всех примером лютой казни? Готов служить. Не этим, так другим. И мне ли быть доступным для боязни, Когда я жаждой мести одержим! 4 Сгущался вечер. Запад угасал. Взошла луна за темным океаном. Опять кругом гремел стозвучный вал, Как шум грозы, летящей по курганам. Я вспомнил степь. Я вижу за туманом Усадьбу, сад, нарядный бальный зал, Где тем же сладко-чувственным обманом Я взоры русских женщин зажигал. На зов любви к красавице-княгине Вошел я тихо-тихо, точно вор. Она ждала. И ждет меня доныне. Но ночь еще хранила свой убор, А я летел, как мчится смерч в пустыне, Сквозь степь я гнал коня во весь опор. 5 Промчались дни желанья светлой славы, Желанья быть среди полубогов. Я полюбил жестокие забавы, Полеты акробатов, бой быков, Зверинцы, где свиваются удавы, И девственность, вводимую в альков – На путь неописуемых видений, Блаженно-извращенных наслаждений. Я полюбил пленяющий разврат С его неутоляющей усладой, С его пренебреженьем всех преград, С его – ему лишь свойственной – отрадой. Со всех цветов сбирая аромат, Люблю я жгучий зной сменить прохладой И, взяв свое в любви с чужой женой, Встречать ее улыбкой ледяной. И вдруг опять в душе моей проглянет Какой-то сон, какой-то свет иной, И образ мой пред женщиной предстанет Окутанным печалью неземной. И вновь ее он как-то сладко ранит, И вновь – раба, она пойдет за мной И поспешит отдаться наслажденью Восторженной и гаснущею тенью. Любовь и смерть, блаженство и печаль Во мне живут красивым сочетаньем, Я всех маню, как тонущая даль – Уклончивым и тонким очертаньем, Блистательно-убийственным, как сталь С ее немым змеиным трепетаньем. Я весь – огонь, и холод, и обман, Я – радугой пронизанный туман. |
