Дремота Задремал мой единственный сад, Он не шепчет под снегом густым. Только вьюга вперед и назад Здесь ведет снегодышащий дым. Ты куда же стремишься, метель? Зачинаешь, чтоб вечно кончать. Ты для ткани какой же кудель Раскрутила – скрутила – опять? Я по дому один прохожу, Все предметы стоят в забытьи. От бессмертных полей на межу Смотрят в прошлое мысли мои. Высоко – далеко – небосинь, Широко – широчайший простор. Занавеску в душе отодвинь, Рассвети мыслевнутренний взор. Ты не сделал с собой ничего, – Что бы сердцем не сделал опять. Отчего же кругом так мертво И на всем снеговая печать? Только дымно мерцает свеча, Содвигая дрожащую тень. Только знаю, что жизнь горяча И что в Вечность проходишь ступень. Отчего же, весь снежный, мороз Наковал многольдяность преград? Нет ответа на жгучий вопрос. Задремал мой таинственный сад. Колокольчик
Чашей малою качаясь, говоря с самим собой, Нежно впил глоточек неба колокольчик голубой. Он качнет свой взор налево, сам направо посмотрев, На земле намек на небо, колыбелится напев. А с бубенчиками дружен, серебра зазыв живой, Колокольчик тройки мчится по дороге столбовой. Говорунчик, гормтунчик, под крутой дугою сказ, Двум сердцам, чей путь в бескрайность, напевает: «В добрый час». Что законы? Перезвоны легче пуха ковыля. Что родные? Два живые, двое – небо и земля. И уж как он, колокольчик, сам с побегом столь знаком, Бьется в звонкую преграду говорливым язычком. Коренник – как бык могучий, шея в мыле, пламя взгляд. А встряхнутся пристяжные, – и бубенчики звенят. И пером павлиньим веет, млеет шапка ямщика. Как бывает, что минута так сладимо-глубока? В двух сердцах – один, созвучный колокольчик-перебой. Взор «Люблю!» во взор излился. Колокольчик, дальше пой. Шире. Дальше. Глубже. Выше. Пой. Не думай ни о чем. Солнце степь – всю степь – рассекло как мечом – одним лучом. Скрылись в солнце. И, качаясь, говорит с самим собой: «Жив я, впив глоточек неба!» – колокольчик голубой. Черная вдова Я знаю Черную вдову, В ее покрове – светов мленье, Ее я Полночью зову, С ней хлеба знаю преломленье. С ней кубок темного вина Я пью безгласно, в знак обета, Что только ей душа верна, Как жаворонок – брызгам света. Когда ж она уйдет во мгле, Где первый луч – как тонкий волос, Лозу я вижу на столе И, полный зерен, крепкий колос. Судьба Судьба мне даровала в детстве Счастливых ясных десять лет И долю в солнечном наследстве, Внушив: «Гори!» – и свет пропет. Судьба мне повелела, юным, Влюбляться, мыслить и грустить. «Звени!» – шепнула, и по струнам Мечу я звуковую нить. Судьба, старинной брызнув сагой, Взманила в тающий предел, И птицей, ветром и бродягой Весь мир земной я облетел. Судьба мне развернула страны, Но в каждой слышал я: «Спеши!» С душою миг познав медвяный, Еще другой ищу души. Судьба мне показала горы И в океанах острова. Но в зорях тают все узоры, И только жажда зорь жива. Судьба дала мне, в бурях страсти, Вскричать, шепнуть, пропеть: «Люблю!» Но я, на зыби сопричастий, Брал ветер кормчим к кораблю. Судьба, сквозь ряд десятилетий, Огонь струит мне злато-ал. Но я, узнав, как мудры дети, Ребенком быть не перестал. Судьба дает мне ведать пытки, На бездорожье нищету. Но в песне – золотые слитки, И мой подсолнечник – в цвету. Из книги «Светослужение» 1936–1937 Как мы живем Как мы живем, так и поем, и славим. И так живем, что нам нельзя не петь. Фет Мы так живем, что с нами вечно слава, Хмельная кровь, безумствующий бред, И, может быть, в том жгучая отрава, Но слаще той отравы в мире нет. Как мы живем? Взгляни, о мрак лукавый, Что над тобой? Глубокий синий час. Там яхонты, не ждущие оправы, Смарагды, лаллы – все это для нас. Сам Вседержитель властною десницей Толкнул и опрокинул россыпь снов, Затем, что Он в ночах, зарницелицый, Внимать любви вспевающей готов. И мы поем – о том, что любим рдяно, Что травы ночью грудим мы в стога, И песня бьется струйкою кальяна, И океан рокочет в берега. И так поем, что, если б были мертвы, Мы ожили бы, слыша тот напев, И кругоём лазури распростертый Богаче стал, от нас поголубев. Мы так живем в той песне безоглядной, Мы так взметаем зыбь души в струну, Что новый – тут и там – светильник жадный, Прорезав ночь, взлетает в вышину. И любо нам безумное забвенье, И любо перелить нам в злато медь, Любовью звонкой вечность лить в мгновенье, Сквозь тишину до вышних звезд греметь! 1936. 28 октября 11 ч. у. Яркое солнце Тиаис |
