Злая сказка Слева тянется кровавая рука. Приходи ко мне, и будет жизнь легка. Слева тянется проклятой сказки ложь. Приходи, от Сатаны ты не уйдешь. Справа светятся обманно огоньки. Справа нет тебе ни зова, ни руки. Лишь один завет: налево ни чуть-чуть. И кладут тебе булыжники на грудь. О, предтечи светлоокие мои, Было легче вам в стесненном житии. Раньше было все во всем начистоту. А теперь из пыли платье я плету. У меня в моих протянутых руках Лишь крутящийся дорожный серый прах. И не Солнцем зажигаются зрачки, А одним недоумением тоски. Я ни вправо, я ни влево не пойду. Я лишь веха для блуждающих в бреду. Мир звериный захватил всю землю вплоть. Только птица пропоет, что жив Господь. 21 мая 1921 Марево
Мутное марево, чертово варево, Кухня бесовская в топи болот. Эта земля, говорят, государева? Царский ли здесь, не исподний ли плод? Дымное яблоко шаром багрянится, Ткнешь в него, – вымахнет душный огонь. Яблоко пухнет, до неба дотянется. Небо уж близко. Но неба не тронь. Тронешь, – уходит. Шатнулось провалами. Адское яблоко стало как гриб. Низится, пляшет порывами шалыми. Вправо и влево захват и загиб. Вот покатилось полями, равниною, – Выжжено поле, равнина суха. Малые дети питаются тиною, Взрослым достались объедки греха. Только в болотах похлебка есть мутная. Голод с большими глазами идет. Скачет бессонница, ведьма беспутная, Ищет на ужин куриный помет. Снова раскрасясь густыми румянами, Яблоко пухнет пышней и грузней. Мечется шаром над мертвыми странами. Мутное пламя на тысячу дней. 6 сентября 1921 Из книги «Моё – ей» Россия 1924 Царьки лесные Царьки лесные – они смешные, они чудные, как угольки. Тут засмеются, там обернутся, и вдруг зажгутся поверх реки. Вернутся в глуши, наденут лики, на каждом важен его убор. Один – как травка, другой – пиявка, тот – птичка славка, тот – мухомор. Тот землемером скользит по листьям, складной аршинчик зеленый – он. Листок измерить – большое дело, во всем есть мера, везде закон. А та ведунья, что в далях луга, ширяя, смерит всю ширь лугов, Хоть не супруга, но всё, летая, она подруга лесных царьков. А та – из стаи немых пророчиц – вся в сарафане из серебра, Зовут рыбешкой, зовут плотицей, зови царицей: давно пора. И не подумай, что две улитки свои засидки замедлят зря. Слюнявя тропку, они слагают псалмы во славу и в честь царя, Того, чьи слуги – царьки лесные, кем жив зеленый испод листа, Кому – хваленье, благодаренье, и вознесенье, и высота. Гармония гармошки Я люблю гармошки пьяной В явном всклике тайный бред. Зимний вечер. Час багряный. Ткань загадок и примет. Нет ни звука, нет ни шага, Нет снежинки без того, Чтоб не вспыхнула отвага В том, кто любит торжество. Этот Месяц тонкорогий, Слева слезы, справа смех, Мне, идя своей дорогой, Обещает он успех. Я его увидел прямо В выси нежно-голубой. Знаю я, что и без храма Обвенчаюсь я с тобой. Ни тебе, ни мне не нужно Обручальное кольцо, В час, как с ветром я содружно На твое взойду крыльцо. Разве ты не усмехнулась В миг, когда я был певуч? Разве шатко не качнулась Тень, бегущая от туч? Разве заяц в снеге белом Сказку нам не наследил? Разве царственным пределом Не проходит хор светил? Разве буйная гармошка Не пропела в ночь рассказ, Что умеем мы немножко Брызнуть Вечностью в наш час? Воистину Мне хочется грусти утонченно-нежной, которой минувшего жаль. Вся в кружеве черном, с улыбкой печальной, она открывает мне даль. Из комнаты тесной, где стынут портреты, она отворяет мне дверь. Туда, где не спеты живые заветы, все – завтра и только – теперь. Повисли сережки березы плакучей, на иве желтеют цветы. Христосуясь с милым, «Воистину!» молвив, мне душу овеяла ты. «Воскресе! Воскресе!» В церковной завесе все складки вещали о том. В усадьбе, и в саде, и в поле, и в лесе весь воздух был полон Христом. Из черной земли, из разъятой, богатой, дышала воскресшая весть. Зеленые травки качались, встречались, в лучах расцвечались, не счесть. Малиновка пела, скворцы суетились, от ласточки – каждой избой Как будто владело не горе, не дело, а щебет и сон голубой. Кто мог бы подумать, что древле распятый узнает распятье опять, Что жизни и жизни порвутся напрасно, кровавую примут печать. Ты, с кроткой улыбкой, вся в облаке черном, зажги безглагольно свечу. И молви, когда же не тенью пойду я, а к новым лучам по лучу, Когда истощатся бесовские дымы, в которых вся жизнь – водоверть? И молвлю «Воскресе!», воистину слыша, что смертью исчерпана смерть. |
