1
Моя душа – глухой всебожный храм,
Там дышат тени, смутно нарастая.
Отраднее всего моим мечтам
Прекрасные чудовища Китая.
Дракон – владыка солнца и весны,
Единорог – эмблема совершенства,
И феникс – образ царственной жены,
Слиянье власти, блеска и блаженства.
Люблю однообразную мечту
В созданиях художников Китая,
Застывшую, как иней, красоту,
Как иней снов, что искрится, не тая.
Симметрия – их основной закон.
Они рисуют даль – как восхожденье,
И сладко мне, что страшный их дракон –
Не адский дух, а символ наслажденья.
А дивная утонченность тонов,
Дробящихся в различии согласном,
Проникновенье в таинство основ,
Лазурь в лазури, красное на красном!
А равнодушье к образу людей,
Пристрастье к разновидностям звериным,
Сплетенье в строгий узел всех страстей,
Огонь ума, скользящий по картинам!
Но более, чем это всё, у них
Люблю пробел лирического зноя.
Люблю постичь сквозь легкий нежный стих
Безбрежное отчаянье покоя.
К старинным манускриптам в поздний час
Почувствовав обычное призванье,
Я рылся между свитков – и как раз
Чванг-Санга прочитал повествованье.
Там смутный кто-то, – я не знаю кто, –
Ронял слова печали и забвенья:
«Бесчувственно Великое Ничто,
В нем я и ты – мелькаем на мгновенье.
Проходит ночь – и в роще дышит свет,
Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,
Но с блеском дня той дружбы больше нет,
И каждая летит к своим усладам.
За тьмою – жизнь, за холодом – апрель,
И снова темный холод ожиданья.
Я разобью певучую свирель,
Иду на Запад, умерли мечтанья.
Бесчувственно Великое Ничто,
Земля и небо – свод немого храма.
Я тихо сплю, – я тот же и никто,
Моя душа – воздушность фимиама».
‹Февраль 1900›
1
Жизни податель,
Светлый создатель,
Солнце, тебя я пою!
Пусть хоть несчастной
Сделай, но страстной,
Жаркой и властной
Душу мою!
Жизни податель,
Бог и создатель,
Страшный сжигающий свет!
Дай мне – на пире
Звуком быть в лире, –
Лучшего в мире
Счастия нет!
2
О, как, должно быть, было это утро
Единственно в величии своем,
Когда в рубинах, в неге перламутра
Зажглось ты первым творческим лучом.
Над хаосом, где каждая возможность
Предчувствовала первый свой расцвет,
Во всем была живая полносложность,
Всё было «Да», не возникало «Нет».
В ликующем и пьяном океане
Тьмы тем очей глубоких ты зажгло,
И не было нигде для счастья грани,
Любились все так жадно и светло.
Действительность была равна с мечтою,
И так же близь была светла, как даль.
Чтоб песни трепетали красотою,
Не надо было в них влагать печаль.
Всё было многолико и едино,
Всё нежило и чаровало взгляд,
Когда из перламутра и рубина
В то утро ты соткало свой наряд.
Потом, вспоив столетья, миллионы
Горячих, огнецветных, страстных дней,
Ты жизнь вело чрез выси и уклоны,
Но в каждый взор вливало блеск огней.
И много раз лик мира изменялся,
И много протекло могучих рек,
Но громко голос Солнца раздавался –
И песню крови слышал человек.
«О, дети Солнца, как они прекрасны!» –
Тот возглас перешел из уст в уста.
В те дни лобзанья вечно были страстны,
В лице красива каждая черта.
То в Мексике, где в таинствах жестоких
Цвели так страшно красные цветы,
То в Индии, где в душах светлооких
Сложился блеск ума и красоты, –
То там, где Апис, весь согретый кровью,
Склонив чело, на нем являл звезду,
И с ним любя бесстрашною любовью,
Лобзались люди в храмах, как в бреду, –
То между снов пластической Эллады,
Где Дионис царил и Аполлон, –
Везде ты лило блеск в людские взгляды,
И разум мира в Солнце был влюблен.
Как не любить светило золотое,
Надежду запредельную Земли.
О вечное, высокое, святое,
Созвучью нежных строк моих внемли!
3
Я всё в тебе люблю. Ты нам даешь цветы –
Гвоздики алые, и губы роз, и маки,
Из безразличья темноты
Выводишь мир, томившийся во мраке,
В красивой цельности отдельной красоты,
И в слитном хаосе являются черты,
Во мгле, что пред тобой, вдруг дрогнув, подается,
Встают – они и мы, глядят – и я и ты,
Растет, поет, сверкает и смеется,
Ликует празднично всё то,
В чем луч горячей крови бьется,
Что ночью было как ничто.
Без Солнца были бы мы темными рабами,
Вне понимания, что есть лучистый день,
Но самоцветными камнями
Теперь мечты горят, – нам зримы свет и тень.
Без Солнца облака – тяжелые, густые,
Недвижно-мрачные, как тягостный утес,
Но только ты взойдешь – воздушно-золотые,
Они воздушней детских грез,
Нежней, чем мысли молодые.
Ты не взойдешь еще, а мир уже поет,
Над соснами гудит звенящий ветер мая,
И влагой синею поишь ты небосвод,
Всю мглу безбрежности лучами обнимая.
И вот твой яркий диск на небеса взошел,
Превыше вечных гор – горишь ты над богами,
И люди Солнце пьют, ты льешь вино струями,
Но страшно ты для глаз, привыкших видеть дол, –
На Солнце лишь глядит орел,
Когда летит над облаками.
Но, не глядя на лик, что ослепляет всех,
Мы чувствуем тебя в громах, в немой былинке,
Когда желанный нам услышим звонкий смех,
Когда увидим луч средь чащи, на тропинке.
Мы чувствуем тебя в реке полночных звезд
И в глыбах темных туч, разорванных грозою,
Когда меж них горит манящей полосою
Воздушный семицветный мост.
Тебя мы чувствуем во всем, в чем блеск алмазный,
В чем свет коралловый, жемчужный иль иной.
Без Солнца наша жизнь была б однообразной, –
Теперь же мы живем мечтою вечно-разной,
Но более всего ласкаешь ты – весной.
4
Свежей весной
Всеозаряющее,
Нас опьяняющее
Цветом, лучом, новизной,
Слабые стебли для жизни прямой укрепляющее,
Ты, пребывающее
С ним, неизвестным, с тобою, любовь, и со мной!
Ты теплое в радостно-грустном апреле,
Когда на заре
Играют свирели,
Горячее в летней поре,
В палящем июле,
Родящем зернистый и сочный прилив
В колосьях желтеющих нив,
Что в свете лучей утонули.
Ты жгучее в Африке; свет твой горит
Смертельно – в час полдня – вблизи пирамид
И в зыбях песчаных Сахары.
Ты страшное в нашей России лесной,
Когда, воспринявши палящий твой зной,
Рокочут лесные пожары.
Ты в отблесках мертвых – в пределах тех стран,
Где белою смертью одет океан,
Что люди зовут Ледовитым,
Где стелются версты и версты воды
И вечно звенят и ломаются льды,
Белея под ветром сердитым.
В Норвегии бледной – полночное ты;
Сияньем полярным глядишь с высоты,
Горишь в сочетаньях нежданных.
Ты тусклое там, где взрастают лишь мхи,
Цепляются в тундрах, глядят как грехи
В краях для тебя нежеланных.
Но Солнцу и в тундрах предельности нет,
Они получают зловещий твой свет,
И если есть черные страны,
Где люди в бреду и в виденьях весь год, –
Там день есть меж днями, когда небосвод
Миг правды дает за обманы.
И тот, кто томился весь год без лучей,
В миг правды – богаче избранников дней.
5
Я тебя воспеваю, о яркое, жаркое Солнце,
Но хоть знаю, что я и красиво и нежно пою,
И хоть струны поэта звончей золотого червонца,
Я не в силах исчерпать всю властность, всю чару твою.
Если б я родился не певцом, истомленным тоскою,
Если б был я звенящей, блестящей, свободной волной,
Я украсил бы берег жемчужиной – искрой морскою,
Но не знал бы я, сколько сокрыто их всех глубиной.
Если б я родился не стремящимся жадным поэтом,
Я расцвел бы, как ландыш, как белый влюбленный цветок,
Но не знал бы я, сколько цветов раскрывается летом,
И душистые сны сосчитать я никак бы не мог.
Так, тебя воспевая, о счастье, о Солнце святое,
Я лишь частию слышу ликующий жизненный смех,
Всё люблю я в тебе, ты во всем и всегда – молодое,
Но сильнее всего то, что в жизни горишь ты – для всех.
6
Люблю в тебе, что ты, согрев Франциска,
Воспевшего тебя, как я пою,
Ласкаешь тем же светом василиска,
Лелеешь нежных птичек и змею.
Меняешь бесконечно сочетанья
Людей, зверей, планет, ночей и дней,
И нас ведешь дорогами страданья,
Но нас ведешь к Бессмертию Огней.
Люблю, что тот же самый свет могучий,
Что нас ведет к немеркнущему Дню,
Струит дожди, порвавши сумрак тучи,
И приобщает нежных дев к огню.
Но если, озаряя и целуя,
Касаешься ты мыслей, губ и плеч,
В тебе всего сильнее то люблю я,
Что можешь ты своим сияньем – сжечь.
Ты явственно на стоны отвечаешь,
Что выбор есть меж сумраком и днем,
И ты невесту с пламенем венчаешь,
Когда в душе горишь своим огнем.
В тот яркий день, когда владыки Рима
В последний раз вступили в Карфаген,
Они на пире пламени и дыма
Разрушили оплот высоких стен.
Но гордая супруга Газдрубала
Наперекор победному врагу,
Взглянув на Солнце, про себя сказала:
«Еще теперь я победить могу!»
И окружив себя людьми, конями,
Как на престол, взошедши на костер,
Она слилась с блестящими огнями,
И был триумф – несбывшийся позор.
И вспыхнуло не то же ли сиянье
Для двух, чья страсть была сильней, чем мир, –
В любовниках, чьи жаркие лобзанья
Через века почувствовал Шекспир.
Пленительна, как солнечная сила,
Та Клеопатра, с пламенем в крови;
Пленителен пред этой Змейкой Нила
Антоний, сжегший ум в огне любви.
Полубогам великого Заката
Ты вспыхнуло в веках пурпурным днем,
Как нам теперь, закатностью богато,
Сияешь алым красочным огнем.
Ты их сожгло. Но в светлой мгле забвенья
Земле сказало: «Снова жизнь готовь!»
Над их могилой – легкий звон мгновенья,
Пылают маки красные, как кровь.
И как в великой грезе Македонца
Царил над всей землею ум один,
Так ты одно царишь над миром, Солнце,
О мировой закатный наш рубин!
И в этот час, когда я в нежном звоне
Слагаю песнь высокому Царю,
Ты жжешь костры в глубоком небосклоне,
И я светло, сжигая жизнь, горю!
7
О мироздатель,
Жизнеподатель,
Солнце, тебя я пою!
Ты в полногласной
Сказке прекрасной
Сделало страстной
Душу мою!
Жизни податель,
Бог и создатель,
Мудро сжигающий – свет!
Рад я на пире
Звуком быть в лире, –
Лучшего в мире
Счастия нет!
