Влияние Луны Я шел безбрежными пустынями, И видел бледную Луну, Она плыла морями синими, И опускалася ко дну. И не ко дну, а к безызмерности, За кругозорностью земной, Где нет измен и нет неверности, Где все объято тишиной. Там нет ветров свирепо дышащих, Там нет ни друга, ни врага, Там нет морей, себя не слышащих И звонко бьющих в берега. Там все застывшее, бесстрастное, Хотя внушающее страсть, Затем, что это царство ясное Свою нам передало часть. В нас от него встают желания, Как эхо, грянувшее вдруг, Встает из сонного молчания, Когда уж умер самый звук. И бродим, бродим мы пустынями, Средь лунатического сна, Когда бездонностями синими Над нами властвует Луна. Мы подчиняемся, склоняемся Перед царицей тишины, И в сны свои светло влюбляемся По мановению Луны. Завет бытия
Я спросил у свободного ветра, Что мне сделать, чтоб быть молодым. Мне ответил играющий ветер: «Будь воздушным, как ветер, как дым!» Я спросил у могучего моря, В чем великий завет бытия. Мне ответило звучное море: «Будь всегда полнозвучным, как я!» Я спросил у высокого солнца, Как мне вспыхнуть светлее зари. Ничего не ответило солнце, Но душа услыхала: «Гори!» «Я – изысканность русской медлительной речи…» Я – изысканность русской медлительной речи, Предо мною другие поэты – предтечи, Я впервые открыл в этой речи уклоны, Перепевные, гневные, нежные звоны. Я – внезапный излом, Я – играющий гром, Я – прозрачный ручей, Я – для всех и ничей. Переплеск многопенный, разорванно-слитный, Самоцветные камни земли самобытной, Переклички лесные зеленого мая – Всё пойму, всё возьму, у других отнимая. Вечно юный, как сон, Сильный тем, что влюблен И в себя и в других, Я – изысканный стих. ‹1901› Воля Неужели же я буду так зависеть от людей, Что не весь отдамся чуду мысли пламенной моей? Неужели же я буду колебаться на пути, Если сердце мне велело в неизвестное идти? Нет, не буду, нет, не буду я обманывать звезду, Чей огонь мне ярко светит и к которой я иду. Высшим знаком я отмечен и, не помня никого, Буду слушаться повсюду только сердца своего. Если море повстречаю, в глубине я утону, Видя воздух, полный света, и прозрачную волну. Если горные вершины развернутся предо мной, В снежном царстве я застыну под серебряной луной. Если к пропасти приду я, заглядевшись на звезду, Буду падать, не жалея, что на камни упаду. Но повсюду вечно чуду буду верить я мечтой, Буду вольным и красивым, буду сказкой золотой. Если ж кто-нибудь захочет изменить мою судьбу, Он в раю со мною будет – или в замкнутом гробу. Для себя ища свободы, я ее другому дам, Или вместе будет тесно, слишком тесно будет нам. Так и знайте, понимайте звонкий голос этих струн: Влага может быть прозрачной – и возникнуть как бурун. Солнце ландыши ласкает, их сплетает в хоровод, А захочет – и зардеет, и пожар в степи зажжет. Но согрею ль я другого, или я его убью, Неизменной сохраню я душу вольную мою. Январь 1902 В домах В мучительно-тесных громадах домов Живут некрасивые бледные люди, Окованы памятью выцветших слов, Забывши о творческом чуде. Всё скучно в их жизни. Полюбят кого, Сейчас же наложат тяжелые цепи. «Ну что же, ты счастлив?» – «Да что ж… Ничего…» О, да, ничего нет нелепей! И чахнут, замкнувшись в гробницах своих. А где-то по воздуху носятся птицы. Что птицы! Мудрей привидений людских Жуки, пауки и мокрицы. Всё цельно в просторах безлюдных пустынь, Желанье свободно уходит к желанью. Там нет заподозренных чувством святынь, Там нет пригвождений к преданью. Свобода! Свобода! Кто понял тебя, Тот знает, как вольны разливные реки. И если лавина несется губя, Лавина прекрасна навеки. Кто близок был к смерти и видел ее, Тот знает, что жизнь глубока и прекрасна. О люди, я вслушался в сердце свое, И знаю, что ваше – несчастно! Да, если бы только могли вы понять… Но вот предо мною захлопнулись двери, И в клеточках гномы застыли опять, Лепечут: «Мы люди, не звери». Я проклял вас, люди. Живите впотьмах. Тоскуйте в размеренной чинной боязни. Бледнейте в мучительных ваших домах. Вы к казни идете от казни! ‹1902› |
