В некоторых странах принято ходить по дому в обуви. Однако у жителей Древнего Египта с этим было все строго. Они всегда разувались перед тем, как войти в жилище и оставляли обувь у порога.

[2] Когда фараоны стали брать в жены дочерей и сестёр, в истории не сохранилось. Нет данных, что это происходило в додинастический или в раннединастический период. Но уже у второй династии эти случаи известны.

Стоит оговорить и ещё одно очень важное обстоятельство (возможно, здесь кроется секрет тяги фараонов к женитьбе на дочерях и сёстрах): именно по женской линии велась родословная и именно дочери считались законными наследниками семейного имущества. Ведь если в отцовстве можно было и усомниться, то материнство никаких сомнений не вызывало.

Между тем государством управляли мужчины и делегировать своё право женщинам не собирались. Возникала досадная закавыка, к решению которой фараоны подошли оригинально. Они легитимировали своё право на престол через женщин. Женившись на сестре или дочери, они упрочивали своё царское положение и гарантировали все законные права своим будущим детям.

Звучит как бред, но не для фараонов. Тем более что подобная идея красной нитью проходит и сквозь египетские мифологемы. Так, два чрезвычайно значимых божества — Осирис и Сет, будучи братьями, женятся на своих сёстрах — Исиде и Нефтиде, причём считается, что близнецы Осирис и Исида полюбили друг друга ещё в чреве своей матери Нут. Позже они стали первыми царями Египта, заложив фундамент неестественной брачной традиции. Отныне фараоны заключали брак с сёстрами по примеру богов, а значит, по высшей божественной воле.

Здесь необходимо отметить, что историк Манефон, по-видимому, делил историю Египта на династии следующим образом. Династия — это ряд последовательно царствовавших фараонов, передающих власть от отца к сыну. А власть от династии к династии передавалась посредством утробного права.

Таким образом, надо думать, что первый фараон 2 династии был женат на дочери последнего фараона 1 династии,

Египет 2899 год до н.э. Тинис. Дворец фараона, празднование обретения Великой женщины фараона Каа, Снеферки[1].

Несколько дней я не могла вырваться на встречу с Хотепом, праздник обретения царской дочери длился несколько дней.

К празднованию тщательно готовились: украшали столы и стены зала, зажигали благовония, приглашали певцов, танцоров и музыкантов и, конечно, ставили на стол как можно больше изысканных кушаний. Гости в своих лучших схенти и париках приветствовали фараона торжественными речами, он соответствующим образом отвечал, движением головы или руки.

«Да будет в твоём сердце милость Амона! Да ниспошлёт он тебе счастливую старость! Да проведёшь ты жизнь в радости и достигнешь почёта! Ты садишься в колесницу, в руке твоей хлыст с золотой рукояткой, вожжи у тебя новые, в упряжке — сирийские жеребцы. Ты нерушим, и враги твои падают. Что о тебе плохое сказали — не существует».

Сам пир я наблюдала уже восседая на новом изготовленном именно для меня высоком троне, он был не менее широк и величествен, чем трон фараона.

Ножки трона в форме кошачьих лап оканчиваются львиными головами — простыми и в то же время очень реалистичными. Ручками на нём служат великолепно изваянные крылатые змеи, увенчанные коронами. Между брусьями, поддерживающими спинку, изгибаются шесть кобр из позолоченного и инкрустированного дерева. Но красой всего трона является, конечно, его спинка. Как мне сказали, что прекраснее этой панели в Египте еще ничего не было.

На спинке кресла изображен один из залов дворца. Это комната, украшенная по бокам колоннами, увенчанными цветочными гирляндами, фризом из уреев и карнизом с традиционным рисунком. Сквозь отверстие в крыше солнце посылает свои дающие жизнь благословляющие лучи.

Спинка трона необычайно яркая и эффектная, украшена красной стеклянной пастой, сверкающим похожим на бирюзу, фаянсом. Многие узоры были из серебра, все орнаментальные детали панели инкрустированы разноцветным стеклом и фаянсом, сердоликом, а также совершенно неизвестным мне сочетанием прозрачных кварцевых пластинок с подкладкой из цветной пасты, очень напоминающим стеклянную мозаику. И все это на фоне листового золота, которым обит весь трон. И он трон, был поистине ослепительным зрелищем, поражающим всех приближающихся[2]

Слуги рассаживали гостей по рангу: самых почётных — на великолепные и дорогие деревянные кресла, инкрустированные драгоценными камнями, менее почётных — на табуретки, а остальных — на подушки или циновки. Иногда мужчин и женщин размещали раздельно, по правую и левую руку от фараона, иногда супругов сажали рядом.

За несколько дней до торжества меня впервые облачили в шути. Эта красота полагалась по статусу только Великой супруге царской. Если походить в шути полдня — шея потом просто отваливается, несмотря на все усилия слепых массажистов.

Шути, это корону Амона, шикарный высоченный убор из двух страусовых перьев. Корону Амона мне надевали поверх трехчастного парика и золотого чепца нерет[3] в виде самки грифа. С непривычки мне сидеть, не то что ходить, тяжело давалось.

Сам фараон Каа восседал на троне в голубой короне хепреш, предназначенной для торжественных церемоний, войны и охоты. И это говорило о важности момента и о серьезности происходящего в Черной земле.

За всё время пира я почти ничего не ела, мне было страшно сделать, что-то не так. Главная мысль засевшая в моей маленькой голове была, о желании оставаться рядом с отцом. Мысль о том, что я наврежу или с позором не оправдаю его надежд, пульсировала во мне сильнее голода.

Я почти не смотрела на столы заставленные едой. Почётное место на них занимало мясо — такое как дичь. Это были газели и антилопы-ориксы, дикие буйволы, а вот священных гиппопотамов и крокодилов, зажарили только для фараона и меня, как его члена семьи, и их не вкушал больше никто. А еще на столе лежали жареные на вертеле и тушеные в молоке, куски иуа[4]

К моему удивлению всего несколько жрецов присутствовало на пире, и Удиму был в их числе. Но мне показалось странным, что посадили его вдали от тронов. Фараон почти не смотрел на него и тем страннее мне было, что он даже не ответил на его приветствие.

А вот другой жрец, которого я видела всего дважды, и только в последние дни, сел на место вблизи от трона Каа. Он был стар, толст и имел жирное лоснившееся лицо, на котором были хитрые маленькие глазки.

Я с трудом сдержала отвращение, этот был в десятки раз противнее Удиму. Удивлённая происходящим, поискала взглядом верховного жреца. Наши глаза встретились, и меня обдало даже на расстоянии ненавистью. Черные глаза сжигали меня до тла.

Опустив взгляд, я задумалась о том, какими могут быть разными глаза черного цвета…

Вот Хотеп, он смотрит с добром. Он улыбается, с ним спокойно и не хочется расставаться.

А этот… Он пугает, он злой…

Глубоко вздохнув, я краем глаза посмотрела на отца. Тот внимательно смотрел за людьми за столом. Мне хотелось, чтобы он меня подбодрил, так для меня важна была его поддержка.

Через мгновение его рука державшая цеп, опустилась на его колено. Он отпустил цеп и его рука легка на мою руку, лежавшую на моих коленях.

Я замерла, и всё замерло вокруг. Голоса, гудение, постукивание — всё затихло в моих ушах.

Каа легонько сжал мою руку, и я не сдержалась, повернув голову, улыбнулась ему. Он в ответ прикрыл глаза и отпустил мою руку. И уже через миг в его руке вновь был цеп.

Я немного успокоилась, и потому посмотрела на еду на столе. Рыба на нем была в небольшом количестве и вдали от столов жрецов. Для них она считалась нечистой пищей, и была запрещена. Я уже знала, что простой люд, те же слуги во дворце употребляли её. Мне тоже хотелось её попробовать, во время жизни в храме её есть запрещалось. А сейчас я боялась, и не знала можно ли мне её есть и не будет ли это нарушением запрета.