– Итак, достопочтенные гости, – кланяясь, речет Кляйвус. – Ваше высочество князь Эгельберт, ваше высокопреосвященство. С вашего позволения… торжественный момент.

Задерживаем дыхание. Алхимик сдергивает ткань, под тканью обнаруживается стеклянный купол, под куполом…

Ну да, минерал овальной формы. Причем, далеко не идеальной формы. Алмаз – не алмаз, не могу сказать, но так-то всего лишь мутный булыжник с желтоватым отливом, по размеру чуть больше гусиного яйца. Ничего сверхъестественного.

С минуту все напряжённо рассматривают это чудо из чудес, пока князь, воистину как чуткий правитель, сразу же просекающий настроение подданных, не изрекает:

– Пфф… И это всё?

– Это, ваше высочество, – обиженно гнусавит Кляйвус, – есть не что иное,как выдающийся образец щедрот матушки-земли. Начиненный магией до предела, сей артефакт ясно свидетельствует о том, сколь ничтожны мы…

– Так золотишко с его помощью стругать можно, или нет? – нетерпеливо перебивает алхимика князь.

– Это самое простое и примитивное, что только можно вообразить себе, мой господин.

– Ага…Ну тогда покажи фокус какой, что ли. Ты что предлагаешь, стоять тут, глазеть на твой артефакт и слушать как ты занудствуешь?

– Э… нет, мой господин, – покраснев, отвечает, Кляйвус. – Сия драгоценность не предназначена для балаганных развлечений.

– О как ты заговорил! Мы тут балаган, по-твоему? Ты слышала, пупсик? Мы с тобой на балагане! Может, велеть мастеру Францу ему голову оттяпать?

– Давно пора, – раздраженно отвечает Алия.

– А ты что скажешь, барон Робаш?

Барон вздрагивает, хлопает в ладони и драгоценность уносят.

Напрягаюсь.

– Пора, Данте, – сквозь зубы говорю ему.

– Ещё не время, – нарочито спокойно отвечает он. – Нужен предлог. Стой смирно, наблюдай за графом.

Граф внешне спокоен. Барон пытается разрядить обстановку после неудачной демонстрации камня, о котором было столько разговоров.

– Может, ещё по порции амброзии? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, распоряжается: – Слуги! Наливайте!

Делать нечего, гости выпивают, мы с Дантеро имитируем, как и многие другие. Не все здесь простаки, оказывается. А князь тем временем, продолжает разглагольствовать:

– У меня для вас, господа, есть зрелище гораздо интереснее и поразительнее, не чета всяким там артефактам сомнительного происхождения – осмелюсь сделать такое утверждение. Но сначала позвольте вопрос, ваше преосвященство.

– Разрешаю, – задорно тиская молодушек из своей свиты, отвечает раскрасневшийся то ли от похоти, то ли от амброзии, дигник Утт.

– Нет, сначала вы оставьте девиц в покое, – требует князь. – Это неприлично, вот так себя вести, ты не находишь, светоч души моей? Позволь поцеловать твою ручку?

– И ему тоже голову не мешало бы срубить, старому развратнику, – шипит Алия, милостиво протягивая супругу ручку.

– Хи-хи, экая ты шутница, ненаглядная. А ты погляди, ты погляди, как наш духовный отец напрягся! Вот умора, честное слово!

– Никакой он не духовный отец, а всего лишь мелкий старый…

– Ну всё, всё, дорогая, не нервничай, – князь целует супруге ручку и говорит резко приунывшему старичку: – Как вы думаете, где сейчас ведьма, та, которую вы с бурмистром Кортно так прискорбно упустили?

– Уверен, она уже в пекле, – с истинно солдатской выправкой докладывает его высокопреосвященство. – Жарится.

– Да? И почему вы так думаете?

– А все слуги безглазого, не к месту будет упомянуто его нечистое имя, кончают таким печальным образом. Безглазый, он, простите, наигравшись с ведьмой-блудницей, скармливает их своим чертям. Это хорошо известно. Такова судьба всех, кто по своей доброй воле осмелился, с позволения сказать, потворствуя собственным низменным страстям, поцеловать безглазого в зад.

– Фу, какая мерзость! – восклицает Алия и еще одна женщина вываливает съеденное на пол. И на нее никто не обращает внимание.

– А что, – с видом знатока, говорит дигник Утт, – это называется «срамный поцелуй». Всякий обряд посвящения…

– Тише, тише, мой дорогой! – обрывает его князь. – Ни к чему такие подробности. Вы все-таки не на дознании с мастером Францем, а в благородном обществе. Иногда вы так несносны, право слово! Значит, вы уверены, что ту рыжую ведьму безглазый отдал на заклание своим слугам?

– Так точно, ваше высочество!

– А я бы не был так уверен. Очень уж бойкая девчушка была. Такая самому безглазому нос сможет откусить, ха-ха! И станет он не только безглазым, но и безносым, ха-ха!

Смешки. Смейтесь, смейтесь, убогие.

– Кто его знает, – заговорщики понизив голос, говорит Эгельберт, – может, она в данный момент среди нас! Высматривает, кому душу высосать. Вы гляньте только! Смотрите, сколько тут красивых дам! И все в масках! А кто за ними скрывается? – И князь начинает наград тыкать пальцем: – вот, например, эта дама с горностаевой опушкой на плечах. Вы не ведьма, случаем? Нет? А, это ты, Катерина! Прости, не признал. Долго жить будешь. Может быть. Ладно, ладно, на ведьму ты и правда не похожа. Или вот вы, сударыня.

И его тонкий девичий пальчик указывает на меня.

– Вы, красавица, случаем, не та ведьма? Что-то я вас не припомню. Может, снимете масочку?

Меня это, если честно, застаёт врасплох. Я и так всё больше волнуюсь, а тут ещё этот хлыщ. Стою с разинутым ртом.

– Ну что же вы, сударыня? – лыбится князь. – Мы ждём. Ждём ведь, правда? Откройте личико, позвольте убедиться в том, что вы не та самая рыжая бестия, которую ловили чуть ли не всем городом.

Гости, как хорошо надрессированные собачки, дружно соглашаются. Кое-кто даже захлопал, со словами: «просим, просим!»

Пихаю красавчика локтем в бок.

– Выручай, – украдкой рычу на него. – Что встал столбом?

– Прошу извинить Марго, ваше высочество, – наконец, раздупляется Дантеро. – Она очень робкая, знаете ли. Перепугалась, смутилась.

– А вы кто такой? – задаёт вопрос князь. – Вас я тоже не узнаю. Или же нет, погодите… Что-то ваш голос знакомый…

Вот же чертила приставучая! Дантеро тоже спекся. В один миг. Стоит, глазами хлопает. Наверное, тут бы мы и погорели, если бы не… Пегий.

Этот извращенец, загримированный под дурака (а может и то и другое вместе), выхватывает у одной дамы кубок с амброзией, выходит на середину зала, выливает алхимическую дрянь прямо на зеркально отполированный мрамор, после ставит пустой кубок на пол, в лужу кровавого цвета, расстёгивает ширинку и… о боже, позвольте умолчать о том, что у него прячется в штанах.

Теперь-то я поняла, почему он так и норовит продемонстрировать, что у него там такое. Таким достоинством грех не похвастать даже приличном обществе.

В гробовой тишине – даже музыканты замолчали – задорно журчит изумрудная струя. Наполнив кубок, Пегий водворяет агрегат обратно, и, отвесив князю образцовый поклон, молвит с истинно философским апломбом, вот так походя избавившись от фирменного змеиного шипения:

– Что есть вино? Не что иное, как кровь преподобного Лёра. А что есть амброзия? Тот самый божественный нектар? Так и есть. Его душа. Душа святая и непорочная. Полагаю, ваше высочество, сие сомнительное варево, от которого, как я посмотрю, всех здесь только мутит и тошнит, на эту роль никак не тянет.

И словно в подтверждение его слов у одной девушки из носа начинает обильно течь кровь. Она взвизгивает и немедленно падает без чувств.

Тишина. Все смотрят то на кубок, полный ссанья полубезумного домушника-эксгибициониста, то на распростертую на полу девушку с окровавленным лицом.

И тут Эгельберт разражается громогласным хохотом.

– Нет, ну вы видели, а? Ваше преосвященство? Каково?

– Богохульство! – вопиет шаловливый священнослужитель, побагровев до самых кончиков редких седых волос на покрытой пигментами круглой, как мячик, башке. – Богохульство! Сжечь! Сжечь!..

– Да ну тебя!

– Это как есть богохульство!

– Закрой рот, утомил, в самом-то деле, – отмахивается от него, как от назойливого насекомого, князь. – Молодец, дурак! Давно так не веселился, остроумно. А что насчет богохульства… А богохульство вот оно! – Эгельберт указывает на все ещё находящуюся без сознания девицу, над которой склонился какой-то мужик. И он не то делает ей искусственное дыхание, не то целует. – Эй! Паскаль! Ты ли это?