Хотя уже давно было известно, что Жан-Пьер Панигарола, посол миланского герцога к герцогу Карлу, отправил своему господину подробный отчет о битве при Муртене — оба они ссылались на этот документ в более поздних сообщениях. Этот отчет, хранившийся в миланских архивах без подписи и даты, был обнаружен только в 1892 году П. Гинзони, который опубликовал его в Archivo Storico Lombardo, 2nd series, I, Milan, 1892. Написанный 25 июня в Сен-Клоде, во Франш-Конте, у подножия гор Юры, он является лучшим рассказом очевидца о сражении. Живой и личный рассказ, он тем более интересен, что его автор принадлежит к лагерю герцога Бургундского:

"После того, как из города Орб я сообщил Вашему Высочеству о поражении, нанесенном швейцарцами этому господину [герцогу Бургундскому] и его армии в прошлую субботу, 22 числа сего месяца, я отправился в Жун, во Франш-Конте, где узнал, что упомянутый господин накануне вечером выехал из Женевы, чтобы отправиться в Жекс к мадам [Иоланде, герцогине Савойской, которая, покинув герцога в Лозанне, остановилась в Жексе]. Я скакал ночью и днем до Сен-Клода, и здесь, у подножия горы, в пяти лье от Жекса, услышав, что упомянутый господин должен прибыть сюда в этот самый день, я остановился — что был бы вынужден сделать в любом случае, поскольку мои лошади не могли двигаться дальше из-за большого расстояния, которое они преодолели. Здесь я встретил Монсеньёра [Антуана], Бастарда [Бургундского, единокровного брата герцога Карла], который прибыл в Жекс. Он сказал, что является вашим должником, потому что лошадь, которую вы ему подарили, спасла ему жизнь — без этой лошади он никогда бы не смог выбраться из той опасной ситуации, в которой я сам его видел, окруженного швейцарцами. Это, конечно, было чудо, но он приписывает свое спасение выносливости коня…

Чтобы Ваше Высочество могли быть полностью информированы об этом поражении, которое я, конечно, в состоянии описать, так как я был в центре всего, я объясню, как это произошло — теперь, когда я снова могу дышать немного свободнее, потому что в тот день я был так напуган тем, что меня преследовали швейцарцы, что этой ночью мое сердце и душа все еще трепетали во мне, и чем больше я думаю об опасности, которой я тогда подвергся, тем более непостижимым кажется мне, что я ее избежал.

В пятницу 21-го числа противник перешел через мост […] и расположился в деревне в полумиле от него, в местности, настолько полной болот, лесов и густых изгородей с переплетенными ветвями, что его войска не могли быть там атакованы. Вооруженный с ног до головы, господин герцог провел день со всем своим войском [за исключением тех своих людей, которые остались в осадном лагере] на прекрасном открытом месте над своим лагерем, где он разместил свои эскадроны и баталии. Услышав о появлении врага, он решил пойти и посмотреть, где тот расположился. Я тоже пошел, осмотрел лагерь и врага, который вступал лишь в редкие стычки и, не выходя из леса изредка стрелял. Основывая свое суждение на размере лагеря, который нельзя было четко разглядеть от того, что он находился внизу, упомянутый господин решил, что там было всего несколько отрядов, которые прибыли, чтобы ободрить швейцарцев, осажденных в Муртене, и побудить его светлость снять осаду и собрать свои силы, а не давать ему сражение, поскольку их было недостаточно.

С этим мнением он отправился к своей армии, а затем попросил Бастарда, монсеньора де Клесси, Антуана д'Орлье, монсеньора де Нефшатель, [Франческо] Тройло [одного из главных итальянских капитанов герцога] и некоторых других, к которым он пригласил меня присоединиться, оставить своих лошадей, чтобы посоветоваться, что делать. После изложения дела его светлостью было решено оставить на плато, где мы находились, 2.000 пехотинцев и 300 копий, а поблизости расположить несколько кавалеристов для наблюдения. Остальная часть армии была возвращена в лагерь, чтобы отдохнуть, ведь люди провели весь день верхом, не расставаясь с оружием.

После ужина мы еще раз встретились с упомянутым господином, чтобы обсудить, не следует ли полностью снять осаду, перегруппировать все силы и пойти и сбить врага с позиций. На этом военном совете [то есть на том, который состоялся после того, как Карл отправился на разведку противника] каждый мог высказать свое мнение, и я имел большое удовольствие сказать, как представитель Вашего Высочества, то, что казалось мне наилучшим, а именно, что хорошо было оставить большой отряд на плато, но не следует забывать, что явное желание не сражаться может стать ловушкой для врага, и что, поскольку он находился так близко (в миле от нашей армии), следовало ожидать, что он может атаковать в любой час, пытаясь застать врасплох наши войска, когда они не были готовы к бою — и он действительно это сделал, воспользовавшись возможностью подойти [незамеченным] под прикрытием леса. Поэтому я предложил, чтобы еще до рассвета вся армия в боевом порядке заняла позицию на плато для ожидания противника и даже провела там ночь, если потребуется. Все собравшиеся обсудили мое замечание, и упомянутый господин оставил решение до ужина.

После ужина упомянутый господин решил подождать до следующего дня, будучи твердо уверенным, как я уже объяснял выше, что враг пришел только для демонстрации. В ту ночь чуть позже полуночи начался дождь, а на следующий день [суббота 22 июня] дождь продолжался почти до полудня. Утром, увидев, что враг не напал ночью, упомянутый господин не только пришел к выводу, что его взгляд на ситуацию был правильным, но и стал придерживаться его как абсолютной истины, не желая менять свое мнение о том, что враг не нападет. Он еще больше утвердился в своем мнении, когда услышал, что швейцарцы разряжают свои пушки, что они сделали, потому что из-за дождя порох намок и медленно горел, но они перезарядили свое оружие, что и доказало дальнейшее. С полуночи швейцарцы продвигались через лес в нашу сторону, шаг за шагом, не показываясь и не производя никакого шума. Но чем больше упомянутый господин получал сообщений о передвижениях врага, тем меньше он им верил. Он был готов биться об заклад, что враг не нападет, говоря, что эти сообщения предназначены для того, чтобы убедить его снять осаду, чего он никогда не сделает, и что авторы этих сообщений — французские агенты и так далее.

Однако Бастард и остальные теперь посылали ему так много сообщений, предупреждая о приближении врага, что он начал отдавать им должное и приказал всем своим людям быть готовыми к бою. Было уже около полудня. В этот момент дождь прекратился. Тут же из леса над плато вышел авангард баталии швейцарцев, вооруженных длинными, острыми пиками, все пешие, с арбалетчиками впереди. Затем [справа от бургундцев], ниже, со стороны равнины, появилась вторая баталия, менее многочисленная, чем первая. Между ними шли около 400 кавалеристов, которые, немного продвинувшись вперед, остановились, чтобы подождать баталии пехоты, которые несли много знамен. Как только швейцарцы вышли из леса, наши пушки и лучники начали обстрел, но швейцарцы, выстроившись в плотную фалангу, продолжали наступать шаг за шагом. По моему мнению — и это также мнение других — эти две баталии, которые, согласно тому, что было сказано впоследствии, составляли авангард [на самом деле, первая появившаяся фаланга с ее "многими знаменами" была не чем иным, как "баталией", или центром, швейцарской армии], могли насчитывать от 8.000 до 10.000 человек, самое большее — 12.000.

О появлении врага было немедленно доложено упомянутому господину, который подал сигнал "К оружию!" и сам начал вооружаться. Я подошел к его светлости и [призвал его] без промедления сесть в седло, чтобы посмотреть, что следует делать, так как тех, кто находился выше на плато, было не более 200 копий и около 1.000 пехотинцев. Затем он приказал всем идти на плато, а мастер Маттео [де Кларичи, врач герцога] и я остались при нем, чтобы помочь ему вооружиться, но никак не удавалось убедить его, что враги уже близко, и он напрасно медлил, что когда мы добрались до плато, наши войска уже отступали. Швейцарцы, видя, что наши войска подходят лишь понемногу и с трудом формируют фронт, и видя, что [слева от бургундцев], со стороны города, Франческо Тройло уже собрал около 3.000 человек на небольшом холме, начали стрелять из своих аркебуз с расстояния, более чем в три раза превышающем дальность полета стрелы; поэтому бургундские пехотинцы побежали, осознав, что их так мало перед лицом такой опасности. Заняв позицию за небольшой изгородью, некоторое количество бургундских латников [конных] на некоторое время сдержали наступление противника. Но швейцарцы, у которых не было шлемов [они носили только стальные колпаки], бросились на всадников, защищая руками лица от их копий. Швейцарская кавалерия немедленно ринулась в атаку, а когда бургундские пехотинцы обратились в бегство, то и латники повернулись спиной к врагу. Увидев это, прибывшие на плато отряды, у которых, в любом случае, не было желания сражаться, также развернулись и побежали. Так, вся бургундская армия была расчленена за меньшее время, чем требуется для произнесения Miserere, и это без того, чтобы большинство бургундцев сражались или даже показывались врагу. Если бы бургундцы собрались на плато и удерживали свои позиции, потребовалось бы не менее трех дней, что бы они позволили себя истребить. Короче говоря, застигнутая врасплох, армия была разбита и разгромлена. Никогда я не видел упомянутого господина таким растерянным, таким неспособным принять решение, как в тот момент, когда он вооружился и приготовился к сражению. Поскольку он обычно быстро и мудро мыслит, я приписываю это состояние воле Божьей или превратности судьбы. Если бы враг напал накануне, когда армия расположилась на плато в боевом порядке, то последовало бы жестокое зрелище, настолько ужасной была бы резня с обеих сторон.

Швейцарцы, защищавшие Муртен, предприняли вылазку, которая была отбита. Однако, увидев, что все войска герцога обратились в бегство, в том числе и осаждающие город, они вышли снова. На этот раз они застали бургундцев врасплох, совершив маневр, отличавшийся грозной эффективностью: они добежали до моста, расположенного в лиге от них [на западе, на дороге к озеру], через который нужно было пройти [чтобы спастись], и захватили его после кровопролитного боя, ибо каждый бургундец знал, что если этот путь будет отрезан, то он потеряет все шансы на спасение. Именно с этого места швейцарцы бросились в погоню. Когда я покинул поле боя, враг уже начал резню в бургундском лагере. Все пехотинцы оказались в ловушке — иначе и быть не могло — как и лучники: я видел, как многие из них сбросили свои стальные шлемы, легли прямо на землю и осенили себя крестным знамением. Что касается пехоты и тех, кто отвечал за снабжение лагеря, то они оставили на поле боя около 10.000 тел; погибло также много всадников, но пока о них рассказывают разные истории, в частности о том, кто нес штандарт упомянутого герцога, который, как говорили, погиб — и через два-три дня мы в этом убедились. Вся артиллерия была потеряна, так что во время этого поражения и предыдущего [при Грансоне] враг захватил почти двести орудий — достаточно, чтобы совершить великие дела. Что касается флагов, палаток, повозок, денег и одежды, то о них говорить бесполезно, ибо, будучи застигнутым врасплох, как я уже сказал, и не желая верить, что враг так близко, каждый имел достаточно забот, чтобы беспокоиться только о своей жизни. Короче говоря, все попало в руки врага, и не меньшая честь для швейцарцев — приобрести такую репутацию за счет этого господина, который имел обыкновение противостоять королям и императорам и разрушать великие города. Что его светлость решит теперь делать, я сообщу Вам, когда с ним увижусь. Я знаю, что его шлем, богато инкрустированный драгоценными камнями, и другие ценные вещи находятся в безопасности. Некоторые из ее сундуков с деньгами были утеряны. Без всякого сомнения, это поражение превосходит предыдущее, и это вскоре выяснилось, по потерям как в материальной части, так и в пеших воинах — потери в конных латниках по сравнению с этим незначительны.

Через два часа после битвы я оказался с двумя швейцарцами, пленниками двух моих друзей, которые казались благородными людьми. Они клялись, что во всей Швейцарии не осталось ни одного человека, которых не пошел сражаться, готовый отдать жизнь за спасение своей страны. Два швейцарца сказали, что их армия насчитывает 30.000 пехотинцев и 1.600 кавалеристов, включая самого герцога Рене Лотарингского и не менее 300 человек герцога [Сигизмунду] Австрийского, и что все они намерены во что бы то ни стало сразиться с нами. Дон Федериго [принц Таранто, младший сын Ферранте Неаполитанского] покинул бургундский лагерь накануне, то есть 21 числа, чтобы отправиться к мадам [Иоланде, герцогине Савойской] перед отплытием в Ниццу, чтобы добраться до Рима, и он взял с собой всех своих людей. Епископ Себенсио, [нунций] при Папе, в тот же день уехал в Бургундию. [За несколько дней до этого произошел другой, не менее предусмотрительный отъезд: Энтони Вудвилла, графа Риверса, брата королевы Елизаветы Английской, которого герцог Бургундский презрительно назвал трусом]. [Что касается иностранных послов], то остались только я и протонотарий, [доктор де] Лусена, эмиссар короля Кастилии, который прибыл просить этого господина [герцога Бургундского] отправить посланника к королю Франции, чтобы отговорить Его Величество от поддержки короля Португалии. Лусена, который в своем бегстве оказался рядом со мной, был дважды ранен мечом в голову, а его лошадь тоже была ранена. Я боюсь, что его убили, что касается меня, то я дал своему коню шпор, и по милости Божьей был избавлен от гибели. Но я никогда не забуду ту огромную опасность, в которой я оказался.

Поскольку Муртен от Лиона отделяли 175 миль, скорость, с которой эта новость достигла короля, говорит о поразительной эффективности его почтовой службы. Людовик любил говорить: "Я дам очень много тому, кто первым принесет мне хорошую новость". За то, что они быстро доставили это сообщение королю, Коммин и Имбер де Батарни получили от него по 200 серебряных марок.