За посягательство на интересы короны великие бароны, которых судили и приговорили к смерти за измену, были казнены в тот же день, когда был вынесен приговор. По этому случаю эшафот, воздвигнутый на одной или другой городской площади, украшался черными драпировками. Обменявшись несколькими словами со священником, сделав последнее заявление перед толпой, которая то ли угрожала, то ли, наоборот, прониклась состраданием, попросив прощения у палача и вознеся последнюю молитву к небесам, приговоренный вставал на колени и клал голову на колоду. Когда топор падал, палач брал окровавленную голову жертвы за волосы и окунал ее в ведро с водой, после чего представлял ее толпе. Если изменник имел более низкий статус, его наказывали более изощренно: его вешали, разрывали на части, потрошили, кастрировали, а затем разрезали на четыре части, которые затем выставляли на площади. Как и фальшивомонетчики, осужденные за сексуальные извращения, самый отвратительный грех из всех, были приговариваемы к смерти в кипящем масле. Колья были предназначены для ведьм и еретиков, а утопление и повешение использовались для наказания за самые обычные преступления.
Преступникам, которые избежали смертной казни, выкалывали глаза, отрезали ухо или нос, отрубали руку или били плетьми водя по улицам города. В тюрьмах короля Людовика заключенных помещали в деревянные или металлические клетки (часто только ночью, когда шансы на побег были выше), а их ноги сковывали тяжелыми цепями. Иногда людей подвергали допросу: дыба и раскаленные клещи были инструментами, используемыми для получения полного признания их вины. Но эти процедуры были известны задолго до Людовика, и ни Франция, ни ее соседи еще долгое время не отказывались от пыток.
Вообще-то, Людовик был гораздо более доступен для своих подданных, чем американский президент. В то время как сегодня нам трудно лично увидеть главу государства, значительная часть населения имела возможность запросто подойти к королю. Чтобы наказать или наградить, он больше интересовался своими подданными как личностями и номинально знал больший процент из них (горожан или дворян), чем современный премьер-министр, президент или глава политической партии, у которого есть к этому склонность или досуг.
Если жизнь тогда была более трудной, то она была и менее требовательной, и человек был тем более благодарен за то, что она ему предлагала, потому что он мало чего ожидал. В отличие от наших нынешних правителей, Людовик XI, как и Карл Великий, прощал предательство и вероломство с милосердием, которое полностью игнорирует наше безличное правосудие. Как обычный человек, король тоже однажды должен будет получить отпущение грехов, и он надеялся извлечь пользу из благодарности, которую может заслужить его щедрость. Это великодушие зависело, правда, от его душевного состояния, сегодня же преступник знает, что никакое настроение не изменит приговор, который вынесут ему слепые суды.
К тому времени, когда Людовик XI вступил на трон в середине XV века, феодализм, который был доминирующей политической и социальной системой в Европе, существовал в различных формах уже более полутысячелетия. Она возникла как под внешним давлением, так и под влиянием внутренних условий. В течение VII, IX и X веков хрупкие западные общества, выросшие из германских королевств, построенных на руинах Римской империи, вынуждены были выдерживать дикий натиск захватчиков со всех сторон — от сарацин на юго-востоке, до мадьяр на востоке и викингов на севере. Центральная власть оказалась неспособной справиться как с внутренними трудностями, так и с внешними опасностями. Наряду с обороной страны, социальная и экономическая жизнь вскоре была организована в региональном масштабе, и, естественно, попала под контроль местных властей. К концу X века захватчики были отбиты или ассимилированы, как в случае с викингами, обосновавшимися в Нормандии. Однако феодализм который позволил Европе выжить, создал сеть баронов разной степени знатности, связанных друг с другом тщательно разработанной системой подчинения — вассалитета — основанной на условном землевладении.
Великий барон владел своими землями от короля; его герцогство или графство составляли часть королевства. В обмен на это он должен был выполнять определенные обязательства перед своим государем: обычно он должен был нести военную службу в течении 40-а дней в год, предоставлять ему рыцарей и оруженосцев, количество которых варьировалось в зависимости от размера его земельных владений; кроме того, он должен был выплачивать ему определенные суммы денег по различным поводам, в частности, по случаю замужества дочери сюзерена. В свою очередь герцог или граф правил своими владениями, где он чеканил деньги, собирал налоги, осуществлял высшее, среднее и низшее правосудие, вводил обычаи и законы, предоставлял своим бастардам церковные льготы, заседал в своем Совете, отправлял и принимал посольства. Бароны и рыцари, которым он даровал земельные фьефы, должны были в свою очередь выполнять определенные военные и другие обязательства перед ним, и, поскольку он был ближе к ним, чем король к нему, ему обычно удавалось добиться от своих вассалов большей покорности, чем та, которую он чувствовал по отношению к своему сюзерену.
Для местного жителя центральная власть, то есть король, не имела осязаемой реальности; он был фигурой, которой елей, святое масло, которым он был помазан во время коронации в Реймсском соборе, придавал грозный характер, но которая не имела отношения ни к повседневной жизни, ни к повседневным заботам. Властью был герцог или граф; правительством — вассал последнего; что касается правосудия, то это был суд местного сеньора, трибунал, в котором председательствовал хозяин фьефа, в которой жил человек.
Как ремесленники стремились выразить величие Бога, любовь Девы Марии к человечеству или чудеса святых в статуях или витражах, так и великие бароны-феодалы стремились дать представление о своей власти своим поведением, ритуалом, который сопровождал их охотничьи забавы, аудиенции, судебные заседания, пышностью одежды, богатством домов, множеством слуг и придворных. Не было предпринято никаких попыток понять глубинный смысл вещей; больше внимания уделялось символам, чем анализу. Власть должна была окружить себя подобающей ей пышностью и помпой. Важность свиты барона отражала не серьезность его обязанностей, а степень его величия. Наказание, награда, церемония — все имело или когда-то имело символический аспект.
Ни один аспект жизни не был более символическим, чем религия, которая пронизывала все существование. Церковь была повсюду. Ее владения занимали около трети территории королевства, и ее богатства были неисчислимы. Армия ее служителей — монахи и монахини, священники, епископы, огромная толпа членов разных религиозных орденов — составляла пятую или даже четвертую часть населения. Около 50-и праздников и святых дней отмечали смену времен года; в городах постоянно звонили церковные колокола, возвещая о похоронах, заупокойных мессах и свадьбах, благодарственных молебнах, заступнических церемониях и празднованиях дней святых, не говоря уже о целом ряде повседневных служб. Чтобы поприветствовать великого господина или просить у Бога избавления от чумы, церковники и их паства организовывали процессии, во время которых по улицам шествовал лес горящих свечей, крестов и святых хоругвей. Архиепископы были одновременно духовными и мирскими владыками и принадлежали к высшей феодальной иерархии. Великие экклезиасты руководили важной частью дел короля.
Рыцарь, который должен был сражаться и править, и священник, который должен был молиться и учиться, были доминирующими фигурами в этом красочном средневековом обществе. Европа обладала единством, которое выходило за ограниченные рамки государств, языков и обязанностей по отношению к своему владыке: Европа была христианским миром, в котором доминировали Папа и Император. Латынь была языком учебных заведений, французский — языком двора, а католическая вера — единственной религией. Рыцарь и священник принадлежали христианству прежде, чем кому-либо еще.
