Члены двора короля, королевы и королевских детей исчислялись сотнями. У Его Величества были камергеры, швейцары и камердинеры, оруженосцы и повара, врачи и астрологи, духовник и капеллан, псари и сокольники, элегантная шотландская гвардия из 50–100 человек, отряд латников, серебряных дел мастер и гардеробщик, трубачи и герольды, виночерпий, оружейник, повара и поставщики. Королевский двор часто переезжал. Легче было перебраться из одного поместья в другое, чтобы потреблять продукты, чем доставлять их королю. Поэтому замки необходимо было периодически чистить, выгребные ямы опорожнять, а атмосферу освежать ароматическими травами. Места отдыха, качество охотничьих угодий, которые менялись в зависимости от сезона, паломничество, которое было обещано совершить, и беды, волновавшие далекую провинцию, также мотивировали королевские перемещения. Когда в длинном поезде всадников и повозок король выезжал в путь со своей охраной и домочадцами, он вез с собой мебель, гобелены, вино, книги, собак и ванну. Иногда он даже брал с собой королеву.
Все, что делал король, было важным, поэтому его суверенитет имел решающее значение. Сегодня мы хотим верить, что наша история в основном определяется массовыми движениями или идеями, социальными или экономическими императивами, мы хотим верить, что народ вносит свой вклад в формирование своей собственной судьбы. Но в XV веке безумный, жестокий или слабый король мог стать причиной международной катастрофы; великий король мог просветить жизнь тысяч людей. Правосудие было справедливостью короля, война или мир были делом короля, а делом короля и справедливостью был сам король.
Таким было огромное королевство Франция в XV веке, театр, в котором разворачивалась история Людовика XI, странная и сложная, гротескная и удивительная, часто абсурдная и всегда волнующая, которую эта биография предлагает оживить.
Эта история — история решительного человека, который умел навязывать свои решения другим. Ему приходилось постоянно быть начеку, подгонять события под свои замыслы, быть вдвое искуснее и втрое усерднее своих противников и всегда скрывать свои чувства; и хотя он был принцем французского феодализма, ни его раннее воспитание, ни наклонности его ума не желали, чтобы он приспосабливался или принимал притязания своих вассалов. Будучи подростком без гроша в кармане, он восстал против мира; став всемогущим правителем, он заставил мир восстать против него. Людовик XI издал больше указов, чем любой другой французский король со времен Карла Великого, и создал сложную сеть международных отношений. Но существующие книги и монографии предлагают лишь отрывочные сведения об этой грандиозной политической деятельности. По большей части дипломатические архивы Людовика не были опубликованы или даже должным образом изучены. Те, кто интересуется историей институтов власти, никогда не уделяли ему более чем незначительного внимания: он был скорее творцом, чем организатором, и это потому, что он рассматривал искусство управления как функцию своего собственного ума, с одной стороны, а с другой — потому что, сражаясь с непокорными противниками, он имел достаточно времени, чтобы доиграть свою драму до конца — драму, для которой у него никогда не было времени написать сценарий.
Тем не менее, у нас есть много документальных свидетельств о его жизни и характере. Фактически, мы знаем о нем, возможно, больше, чем о любом другом человеке, жившем до этого времени и это свидетельствует как о прогрессе, достигнутом в области хранения архивов в XV веке, так и о той заметной роли, которую Людовик играл в жизни своих современников[2].
Десять томов писем, руины гигантского здания, сохранили отпечаток его личности, духовной и нетерпеливой, попеременно простой и властной. Под более официальными преамбулами его указов скрывается информация о движении его мысли. Благодаря драгоценному портрету, написанному Филиппом де Коммином, мы открываем еще один аспект Людовика XI, который наблюдал приближенный советник государя. Более десяти лет Коммин находился на службе у герцога Бургундского, врага Людовика, после чего в ночь с 7 на 8 августа 1472 года бежал из лагеря Карла Смелого и стал биографом короля. Наконец, иностранные посланники при французском дворе своими ежедневными отчетами переносят нас за фасад королевской власти в рабочий кабинет монарха. Людовик прожил всю свою жизнь на полном скаку, посвящая свое время многочисленным смелым и амбициозным начинаниям. Комментируя его действия, прослеживая суть его задач, череда миланских послов, которые за 20 лет отправили домой около 700 депеш, сделали себя журналистами королевского двора. Если хроники и правительственные документы рассказывают нам о принятом решении, то эти репортажи раскрывают извилистый путь размышлений, предшествовавших этому решению, борьбу, разыгравшуюся в измученном сознании Людовика. В них запечатлены туманные перспективы, открывавшиеся перед королем, противоречивый поток слухов, гнетущая эмоциональная атмосфера, двусмысленное взаимодействие неопределенных лояльностей, личности влиятельных сеньоров, среди которых вращался Людовик. Какими бы проницательными они ни были, эти наблюдатели, очевидно, они не были лишены предрассудков и видели короля через искажающую призму своих собственных устремлений; но они прошли школу новой итальянской дипломатии и, понимая важность точной информации, не ограничились переводом сути сказанного королем, хотя часто они старались повторить в своих отчетах именно те слова, которые он произнес.
Из этих многочисленных свидетельств вырисовывается образ человека с исключительными способностями, с личностью столь же сложной и разнообразной, как у двенадцати обычных людей. Его враги не без оснований называли его "вселенским пауком" — метафора, которой Хуан II, король Арагонский, придал полный смысл, сказав, что король Франции — "неизбежный победитель в любых переговорах". Итальянские послы, считавшие себя более проницательными, чем все те, кто жил по ту сторону Альп, оценили его как "самого умного человека на свете". Для Коммина его проницательность, знание людей и вещей, неутомимая жизненная энергия сделали Людовика непревзойденным правителем.
Однако менее чем через поколение после его смерти, в то время, когда принцы выступали против его правления, говорили, что во время своей последней болезни Людовик пил кровь новорожденных младенцев, что он был убийцей своего брата и что он наслаждался, слыша крики своих замученных жертв. Вместе с Квентином Дорвардом сэр Вальтер Скотт, основываясь на этих баснях, навязал народному воображению мрачный образ горгульи, купающейся в зловещем сиянии угасающего Средневековья. Несмотря на перекрестный огонь более или менее схоластических аргументов его французских биографов, Людовик XI сохранял этот образ до начала XX века, прежде чем нашел замечательного защитника в лице Пьера Шампиона; но работа последнего о нем (Людовик XI, 2 тома, 1927) омрачена некоторыми пропусками или искажениями, а его намеренно импрессионистический подход к теме размывает черты персонажа, которого он рисует.
Оставив легенды позади и обратившись к реальной жизни, мы открываем истинные стороны характера этого человека, его способность очаровывать, его ненасытное любопытство, его приверженность к верным людям. Готический персонаж Вальтера Скотта мало похож на короля, который обычно был готов простить прошлые предательства в надежде завоевать преданность в будущем, и который, как признается один из врагов, "всегда желает уберечь своих людей и скорее потеряет десять тысяч крон, чем последнего лучника в своей роте". Людовик мог быть лицемерным, и все же за маской притворства скрывалась удивительная простота. В инструкциях, которые он дал относительно надгробного изваяния, которое должно было украсить его гробницу в церкви Нотр-Дам-де-Клери, он приказал изобразить его в обычном охотничьем костюме, в сапогах и шпорах, с рогом, перекинутым через плечо, и шляпой в руке. Какой бы искусной, какой бы расчетливой она ни была, эта простота, которая некоторых смущала, но которая придавала столько убедительности его аргументам, исходила из глубины его натуры. Казалось бы, никто не был более робким, более подвергавшимся опасности, и все же никто не смотрел в лицо опасности, никто не рисковал так охотно, как он: Людовик наслаждался тем, что, казалось, пугало его. Его настроение выражалось в целом репертуаре эмоциональных вспышек, экстравагантных жестов и лишних слов. Он был неприкаянным актером, непревзойденным комиком и умел владеть иронией, как никто другой. На самом деле, его жизнь кажется одной длинной комической поэмой, в которой он сам является и автором, и главным героем. Как и многие комики, он много делал из любви к искусству и как и они, он иногда становился жертвой собственного мастерства. Но он всегда относился к своей миссии серьезнее, чем к самому себе.
