Однако в характере Филиппа было много других черт, которые Дофин Франции не замедлил обнаружить. Под личиной учтивости Филипп скрывал безграничное тщеславие. Он никогда не забывал ничего, что считал своим долгом. Он поклялся отправиться в крестовый поход, но постарался обставить это обещание столькими условиями, что сохранил все возможности отказаться от этого проекта, не нарушая клятвы. Если Жорж Шателлен, его преданный хронист, видел в нем зеркальное отражение всего рыцарства, то у горожан Гента, чье восстание он безжалостно подавил в 1452 году, наверняка было совсем другое представление о нем. "Он — глубокая река со скрытыми течениями, — сказал один миланский посол, который также отметил, — герцог не имеет привычки что-либо отдавать, ничего не получая взамен".
Таким образом, Дофин поселился при роскошном брюссельском дворе. Хотя Филипп требовал, чтобы к нему относились как к суверенному государю, он никогда не игнорировал свой статус первого пэра Франции, и никто не проявлял большего уважения, чем он, к королевскому дому. Несмотря на протесты Людовика, несмотря на дождливую и холодную погоду, герцог всегда в присутствии Дофина находился с непокрытой головой. Когда они ехали вместе верхом, Филипп тщательно следил за тем, чтобы его лошадь держалась чуть позади лошади Людовик. Постепенно Дофин нашел свое место при бургундском дворе, где занялся изучением своего дяди и его наследника, Карла, графа де Шароле, который был на десять лет младше Людовика. Несмотря на готовность герцога удовлетворить любое его желание, он ни на минуту не забывал о своем статусе беженца или даже почетного заложника и что, если он хочет чего-то добиться, он должен сначала угодить своему хозяину. Людовик торжественно попросил у Филиппа разрешения заключить союз братьев по оружию с графом де Шароле. Герцог ответил, что эта просьба неуместна, поскольку Дофин однажды станет суверенным господином его сына. Затем он приказал молодому Карлу служить Дофину во всех случаях, кроме как против короля. Людовик увенчал свои просьбы еще более неуместной и льстивой мольбой: он выразил желание, чтобы дядя украсил его знаменитым ожерельем Ордена Золотого Руна. Филипп с восторгом отметил, что роль наследника Франции заключается не в получении ливреи одного из своих подданных, а в том, чтобы самому дарить награды. Последняя же просьба Людовика была одновременно более реалистичной и более искренней: он попросил герцога предоставить ему место, где он мог бы обосноваться со своими спутниками. Как заботливый дядюшка, Филипп назначил своему племяннику ежегодную пенсию в размере 36.000 т.л. и предоставил в его распоряжение очаровательный замок Женап, расположенный в 20-и милях к югу от Брюсселя, в местности, способной порадовать любого заядлого охотника. В течение первых недель своего пребывания в Бургундии Людовик отправлял в Дофине послание за посланием, призывая своих офицеров хранить ему верность. В конце октября он и его дядя отправили посольство к Карлу VII, но мастерство, с которым его отец лавировал, вскоре положило конец надеждам принца на Дофине. Произнеся всевозможные ободряющие слова, король в действительности лично отправился в провинцию вслед за своей армией. Умелым сочетанием угроз и обещаний ему удалось склонить на свою сторону главных чиновников своего сына и тем самым подорвать решимость офицеров гарнизонов. Вскоре он смог объявить Штатам Дофине, что не намерен вносить никаких существенных изменений в управление провинцией, и таким образом, вольно или невольно они должны были выполнять приказы короля. В ноябре капитан Дофина, Робин Малори, прибыл в Брюссель. Людовик оказал ему теплый прием и сразу же начал расспрашивать его об положении в Дофине. Малори рассказал ему, что произошло: люди короля так ловко обманули его, что он решил, что действует во благо своего господина, передавая ему свои крепости. В знак своей преданности он привез с собой драгоценности и самоцветы, которые ему удалось припрятать до того, как они попали в руки людей короля Карла. Это было слишком для Дофина, который вскочил на ноги, позвал своих охранников и в ярости приказал зашить Малори в мешок и бросить в воду. Бедняга Робин задел самую чувствительную струну беглеца, которому, с его разрушенной карьерой, ничего не оставалось, кроме как надеяться на верность Дофине, чтобы доказать отцу, что он лжет, когда говорит о его дурном правлении там. К счастью для Малори, который все же провел несколько месяцев в тюрьме, герцогу Бургундскому и приближенным Дофина удалось утихомирить его гнев. По словам Шателлена, Людовику понадобилось много времени, чтобы отказаться от решения зашить Малори в мешок. Однако, когда принц взошел на трон, он нашел в нем доблестного сторонника и, чтобы вознаградить его за верность, пожаловал ему титул графа де Конш и сделал его одним из величайших людей королевства. В конце ноября, вскоре после прибытия Малори в Брюссель, король принял послов герцога Бургундского в Сен-Сенфорьен в Дофине. Эти послы, заверив Карла VII в благорасположенности своего господина, сообщили ему, что его сын желает вернуться королевскую благосклонность при условии, что Карл сам примет два его условия. Шесть дней спустя король официально объявил свой ответ: с одной стороны, он ни за что не соглашался уступить просьбам Дофина, с другой — возложил на герцога ответственность за действия своего сына. К этому заявлению, зачитанному канцлером, Карл добавил от себя предупреждение: Передайте своему господину, что если он сделает что-нибудь, что будет мне неприятно, я не буду ему благодарен, и скажите ему, что то, что он считает для себя благом, может ему сильно навредить. Более живописно Карл выразился перед своими приближенными, сказав: У герцога Бургундского поселилась лиса, которая съест его цыплят. В душе большинство жителей Дофине остались верны своему бежавшему господину. Рискуя жизнью, некоторые молодые люди пытались присоединиться к Дофину. Дофин, отказываясь признать потерю своей провинции, поддерживал связь со своими сторонниками с помощью писем и гонцов. Однако, выслушав доклад бургундских послов, он был вынужден признать всю шаткость своего положения. В течение зимы 1456–1457 годов Людовик вел себя при дворе дяди очень осторожно. Под страхом сурового наказания он велел всем своим приближенным, независимо от их ранга, вести себя безукоризненно, а сам следил за тем, чтобы не совершать никаких предосудительных проступков. Он не только знал, что герцог и его придворные очень обидчивы, но и быстро понял, что бургундский двор кипит раздорами и ненавистью, что может оказаться очень опасным для такого гостя, как он. В течение многих лет управление бургундскими владениями оставалось в руках Николая Ролена, канцлера Филиппа Доброго. Но теперь, когда Ролен постарел и его авторитет ослабевал, два брата, Антуан и Жан де Крой оба одинаково умелые в интригах, сумели завоевать доверие герцога и пролезть в правительство. К большому неудовольствию Филиппа, Николя Ролен, заботясь о будущем своей семьи, попытался пристроить своих детей ко двору графа де Шароле. Со своей стороны, и семейство де Крой пыталось получить выгодные должности при дворе бургундского наследника, который считал их честолюбивыми выскочками и питал к ним глубокую неприязнь, но старался скрыть свои чувства, опасаясь гнева отца. И хотя герцог поощрял Дофина в его неповиновении королю, сам он хотел, чтобы его сын слепо ему подчинялся. Людовик тщательно взращивал свою дружбу с графом де Шароле, жестким и лишенным чувства юмора молодым человеком, который с радостью разделял его страсть к охоте. Однако, хотя последний не скрывал своего неудовольствия при виде общения Людовика с братьями де Крой, принц был вынужден поддерживать наилучшие отношения ними, так как в то время они вошли в полное доверие Филиппа Доброго.
Таков был политический климат при бургундском дворе, когда в январе 1457 года вспыхнула жестокая ссора между герцогом и его сыном, поскольку последний отказал сыну Жана де Крой в месте при своем дворе. Вскоре в ссору был втянут и сам Людовик, а бургундские бароны возложили на своего господина всю ответственность за этот конфликт, в который их ввергли личные пристрастия. Дофин же использовал весь свой такт и мастерство дипломата, чтобы убедить отца простить своего сына, а сына смиренно просить о прощении и устроил сцену примирения, которая позволили каждому сохранить лицо[27]. вернуться 17 января (1457 г.), в дождливый и холодный полдень, Дофин Людовик, удобно расположившийся "в своем уединении", был удивлен, увидев герцогиню Бургундскую и ее сына Карла, прибывавших в состоянии сильного волнения. Как только Людовик освободил комнату от посторонних, герцогиня начала рассказывать печальную историю. Речь шла о злополучном деле о месте камергера, которое в то время было вакантным, при дворе графа де Шароле. С разрешения своего отца Карл передал его сыну канцлера Ролена, однако семья де Крой вмешалась и теперь интриговала, чтобы этот пост был передан сеньору де Семпи, сыну Жана де Крой. А сегодня, всего несколько минут назад, в часовне внизу, где он только что слушал мессу, герцог попросил молодого графа показать ему реестры его двора. Ему надоела суета вокруг этой должности камергера: "Карл, — сказал он сыну, — я хочу, чтобы ты положили конец этим распрям за должность камергера, а Семпи получил вакантное место". Но Шароле ответил: "Монсеньёр, Вы уже дали мне обещание по этому вопросу. О сеньоре де Семпи не было сказано ни слова, и я прошу Вас, сдержать свое обещание". "Вы говорите о сделке! — воскликнул герцог, — давайте больше не будем говорить об обещаниях. Это моя привилегия — давать и забирать. И я хочу, чтобы сеньор де Семпи занял эту должность". "Монсеньёр, — гневно воскликнул Карл, — прошу Вас, меня простить, но я не могу этого сделать. Я придерживаюсь того, что Вы мне обещали и я прекрасно вижу — это сеньор де Крой придумал этот заговор". "Что? Ты ослушаешься меня? Откажешься выполнять мои приказы?". "Монсеньёр, я с радостью повинуюсь Вам, но этого я не сделаю". "Ха, мальчик! Ты ослушаешься моей воли? Убирайтесь с глаз моих", — сказал наконец герцог, бросая в огонь дворовый реестр своего сына. Сначала Филипп был смертельно бледен, затем вены на его лбу набухли кровью, а лицо приобрело ужасный цвет. Он вперил в графа де Шароле такой грозный взгляд, что герцогиня Бургундская опасалась за жизнь своего сына. Не смея сказать мужу ни слова, она просто взяла Карла за руку и повела его к одному из выходов, умолила священника открыть дверь часовни и пришла искать убежища со своим сыном в единственном месте, которое казалось ей безопасным: в комнате Дофина. У Людовик были веские причины выслушать рассказ герцогини с опаской. Всего за пять или шесть дней до этого один из его слуг, астролог, шепнул ему на ухо, что, по его мнению, в доме герцога скоро произойдут большие перемены. Когда Дофин спросил его, стоит ли ему лично ожидать неприятностей, тот ответил, что, хотя это дело его не касается, оно действительно доставит ему много хлопот. Означало ли это, что все, к чему он прикасался, было проклято? Не обвинят ли его в том, что он опасен и вносит раздор в семью герцога? Сказав несколько слов утешения герцогине и ее сыну, Людовик поспешил вниз по лестнице, постучал в дверь часовни и вошел. Вид старого герцога не предвещал ничего хорошего, однако Дофин взял быка за рога и представил дяде трогательную картину горя матери и смиренного раскаяния сына, умоляя простить их обоих. Но то, что наследник Франции уже знал о только что произошедшем семейном споре, только подогрело гнев герцога. Борясь с желанием не разрыдаться, он сказал приглушенным голосом: "Довольно, Монсеньёр, простите меня, но я прошу Вас отказаться от вашей просьбы. Я хочу показать Карлу, что я его отец и что я могу распоряжаться назначением его камердинера. А что касается его матери, то было бы лучше, если бы она не доставляла Вам неприятности, а поскорее ложилась спать". Опустившись на подушку для молитв, Людовик склонился перед своим дядей и попросил о помиловании графа де Шароле: "Ибо, если Вы этого не сделаете, беда обрушится на меня, и во всем мире будут говорить, что все это произошло из-за меня, и меня осудят и обвинят при королевском дворе, где будут сплетничать, что я всего лишь сеятель раздора, человек, который приносит неприятности и проклятия, куда бы ни явился. Я в Вашей власти, я в Ваших руках и я пришел сюда, чтобы найти в Вас отца. Умоляю Вас, сделайте это для меня". По его щекам текли слезы. Однако старый герцог был не в духе: "Монсеньёр, — сказал он Людовику, — я не скажу Вам "нет", и если дело Карла так дорого Вашему сердцу и Вы желаете, чтобы я его простил, я это сделаю. А Вы можете присматривать за ним и заботиться о нем. Но пока мы оба живы, Вы никогда больше не увидите меня своими глазами". Не говоря ни слова, Людовик поднялся на ноги и, все еще плача, медленно вышел из часовни. Именно Жорж Шателлен, эта "жемчужина историографов", сообщает об этой и последующих сценах. Он прекрасно знал, что принцы (и особенно принцы Бургундского дома) более страстны, чем простые смертные, и должны проявлять свое величие в виде драматических жестов и помпезности. Диалог, который он передает здесь, несомненно, слишком красочен, а ответы Дофина приобретают бургундскую напыщенность; однако, если Шателлен придерживается литературного стиля, он достигает психологического реализма, отражающего те масштабы, которые придал ссоре бургундский двор. Это настоящая оперная сцена. Скрыв лицо в капюшоне плаща, Людовик поспешил вернуться в свою комнату. По одному только выражению его лица герцогиня и ее сын поняли, что он потерпел неудачу. Герцогиня удалилась, чтобы пойти поплакать в другом месте; что касается графа де Шароле, то он выскочил из комнаты, оседлал своего коня и галопом помчался в Дендермонде. При дворе уже ходили слухи, что Филипп намерен лишить наследства своего сына в пользу Дофина, а озлобленный Карл говорил своим приближенным: "Любой, кто ступит на мою землю, навлечет на себя погибель". Пока Людовик размышлял над странным делами Бургундского двора, некоторые слуги герцога в панике пришли предупредить его, что их господин пропал. День уже подходил к концу. Замок наполнился суетой и причитаниями. Людовик поспешно собрал несколько своих приближенных, вскочил на коня и отправился на поиски своего дяди. Он останавливал прохожих на улицах Брюсселя, чтобы спросить, не видел ли кто-нибудь пожилого человека, едущего к одним из городских ворот. Но никто не видел никого, подходящего под это описание. Люди, узнавшие Дофина, удивились, что он спрашивает о человеке, имени которого не называет. Отчаявшись, Людовик выехал за город, но ни один из путников, встреченных им на дороге, ни один из жителей деревни, которых он расспрашивал, не смогли дать ему никакой информации. Наступала ночь, опускался туман, начинал накрапывать дождь. Из-за незнания местности, Людовик вскоре был вынужден вернуться в город. Но тут он увидел неподалеку небольшую церковь, посвященную Богородице, и отправился туда просить о помощи. Его люди позже заявили, что никогда не слышали более жалобной просьбы. Когда, наконец, Дофин вернулся в брюссельский замок, он так сожалел о своей неудаче, что на него было жалко смотреть, и все от герцогини до последнего камердинера разразились причитаниями. Расхаживая по своей комнате, Людовик сам вторил им — в причитаниях, которые сохранил Шателлен, — провозглашая, что более несчастного сына короля, чем он, еще не рождалось. Наконец, поступила информация проливающая свет на тайну: камердинер герцога объявил, что, тайно подготовив лошадь для своего господина, принес семье де Крой послание, предписывающее им присоединиться к Филиппу в Галле. Людовик немедленно распорядился, чтобы два его придворных на следующее утро выехали из Брюсселя в Галле сопровождая маршала Бургундии. На рассвете Дофин с нетерпением ожидал новостей. Он пригласил молодого рыцаря-острослова Филиппа Пота, разделить с ним завтрак и сказал, что он выбрал его как человека, способного успокоить гнев герцога. Пока Людовик объяснял Поту, какую роль он хочет ему отвести, было объявлено о возвращении придворных, которые уезжали в Галле. Они не нашли там герцога, но получили информацию о нем: один крестьянин рассказал им, что "богатый господин" послал его передать господам де Крой послание с просьбой присмотреть за делами. В это время люди Людовика начали задаваться вопросом, не было ли все это дело, экстравагантное и неправдоподобное, придумано Филиппом Добрым, чтобы показать Дофину, что его ссора с отцом аукается при бургундском дворе. Тем не менее, Филипп Пот приступил к выполнению своей миссии. На следующее утро он обнаружил, что герцог находится в замке Женап, и что с ним произошло приключение, достойное романа. Когда в гневе старый Филипп покидал Брюссель, он старался ехать окольными путями, чтобы замести следы; но он сделал это так, что в итоге сам заблудился. Спустилась ночь, и он, как рыцарь-изгнанник из новелл, блуждал по "огромному густому бездорожному лесу" Ла-Суань. Дороги были обледенелыми. Четыре раза его лошадь падала. Филипп, поранил ногу о меч и наконец решил вести лошадь за собой. К счастью, вскоре он нашел крестьянскую хижину, где ему дали перекусить и указали дорогу к деревне Халсенберге, где он провел ночь в домике одного из своих егерей. Прибыв в Женап, Филипп Пот нашел герцога, растирающего раненую ногу. "Доброе утро, Монсеньёр, доброе утро! — бодро начал он, — что все это значит? Вы теперь король Артур или мессир Ланселот? Неужели Вы подумали, что Тристанов, бродящих по дорогам, недостаточно? Как я вижу, вы не обошлись без приключений". Пот попал в точку. Герцог рассмеялся, и они оба начали шутить. Вернувшись в Брюссель, посланник Людовика смог доложить ему, что, если герцога не будут донимать мольбами о прощении сына, Филипп Бургундский вернется через несколько дней. Дофин немедленно составил документ, который графиня де Шароле подписала, и в котором она обязывалась соблюдать это условие. Оливье де ла Марш, служивший тогда при дворе графа де Шароле, рассказывает о многочисленных поездках, которые он совершил между Брюсселем и Дендермонде, чтобы убедиться, что Карл действительно раскаялся. Через несколько дней Людовик приветствовал вернувшегося герцога в Брюсселе. Вскоре после этого Филипп дал понять, что готов выслушать, что Дофин скажет о его сыне. В сопровождении фаворита герцога Людовик предстал перед своим дядей, держа под руку графиню де Шароле, которая в то время ожидала ребенка. Филипп упал на колени, а его невестка бросилась к его ногам и разрыдалась. Дофин в красочных выражениях рассказал о смиренном раскаянии Карла, и герцог, наконец, согласился его простить. Затем графиня покрыла поцелуями руки своего свекра. Людовик немедленно послал за графом де Шароле, которого он сопроводил к его отцу. После небольшой комедии, во время которой Филипп протестовал, что Дофину не следует заниматься делами, в которые вовлечены люди столь низкого ранга, герцог позволил убедить себя простить сына: "Монсеньёр, — сказал он Дофину, — Ваши просьбы для меня — приказ, я сделаю все, что Вы прикажете". "Хорошо, — ответил Людовик, — и я приказываю Вам это сделать, раз Вы так хотите". Великая ссора была закончена — по крайней мере, на время. Однако герцог все же выставил условие для помилования: он потребовал, чтобы его сын уволил двух своих придворных, которых Филипп считал смутьянами, Гийо д'Уси и Гийома Бише, ловкого и очень умного человека. |
