Сокращенный перевод: Гонсалес Анна

Отношение к человеческому телу разделило мир задолго до религиозных войн и сексуальных революций

Позапрошлой осенью, по следам боевых действий в Дагестане, один из рупоров либеральной Москвы обнародовал историю военного летчика, который каким-то образом заплутал по дороге к месту назначения, но в конце концов добрался до глухого аула, где, судя по всему, и обитали те ужасные ваххабиты. Свидетельство очевидца не должно было оставить сомнений в их дружелюбии и открытости. Но то ли он, мягко говоря, напутал малость и залетел вовсе не туда, куда думал, то ли… Посудите сами: в газетном пересказе авиатор встретился у родника и запросто разговорился с местными девушками, одна из которых была в шортах. Меж тем в горных селениях республики — не только "ваххабитских", но и вполне "традиционно суфийских" — узреть в таком виде никак невозможно даже десятилетнюю девчушку.

Дело, однако, не исчерпывалось политкорректным по замыслу (как можно догадаться) ляпом. Еще некоторое время спустя подмосковная многотиражка перепечатала выдержки из брошюры, приписываемой лидеру дагестанских непримиримых. Автор, весьма бегло коснувшись кремлевской национальной и религиозной политики, далее пространно, с немалым пафосом рассуждал о том, что "у этих выродков женщины ходят без штанов" и о пагубных последствиях подобного падения. Аутентичность данного текста также нельзя признать бесспорной, но поверить в нее не в пример легче. В самом деле: множество сограждан свято убеждено, что раздеться прилюдно — смертный грех, тогда как, скажем, отнять у чужака его свободу, имущество или саму жизнь — совсем даже наоборот.

Отношение к частичному или полному обнажению тела непримиримо разделило человечество задолго до всех религиозных и "холодных" войн, классовых или сексуальных революций. Впрочем, у подавляющего большинства бывших советских людей явление, именуемое "гимнософией", долгие годы связывалось скорее с историей и искусством, чем с повседневным бытом. И с новейшими свершениями гимнюков под эгидой путинской демократии ничего общего оно не имеет.

Гимнософия — "осмысление наготы" — совпадает с греческим "имнос" лишь в здешней транскрипции, а на самом деле начинается с другой буквы: не с "эты", а с "гаммы". Хотя сколь вышло бы славно, окажись исконным значением слова "гимн" музыкальное произведение, подлежащее исполнению исключительно в голом виде! Тем более и история располагает: у древних немало было публичных празднеств и священных мистерий — взять хоть знаменитую Олимпиаду, где обычай требовал от участников именно такого "костюма". Особенно этим славилась Спарта: в урочные дни граждане от мала до велика веселились на улицах в чем мать родила. Однако и у нашего предмета отыщется не менее почтенная родня в словаре иностранных слов: гимназия, то есть место, куда положено являться нагишом, ибо главное там — гимнастика.

Гимнофилия и гимнофобия — культовая любовь либо брезгливая неприязнь к наготе — лишь отдаленно связаны с эротикой в привычном нам понимании и подавно не имеют отношения к болезненной страсти эксгибиционистов и патологических вуайеров, хотя в иных случаях грань между культурой и клиникой уловить бывает довольно трудно.

У нас эти понятия пробовал ввести в оборот ученый и писатель Иван Ефремов, ценитель античности и сам по духу убежденный гимнофил. В его романе "Таис Афинская" опытная гетера объясняет молоденькой подруге тонкости обычаев во всей Элладе: "Спартанцы — гимнофилы, любящие наготу, как тессалийцы, в противоположность гимнофобам — вам, беотийцам, македонцам". У критян появляться нагими на праздниках было привилегией высшей знати. Египтяне тоже гимнофилы, древнейшие из всех народов. А у поклонников Иеговы "под страхом смерти женщина не может показаться даже мужу нагою".

Но всех жителей древней Ойкумены превзошли в гимнофобии скифы. Историк Геродот рассказывал, как эти суровые люди оторвали голову своему батюшке-царю, стоило тому облачиться на досуге вместо положенных кожаных и овчинных доспехов в удобный греческий хитон, не скрывавший тела. Скифы вообще народ непростой: если Александр Блок ради выразительности художественного образа представлял их раскосыми азиатами, то иные соотечественники почему-то убеждены до сих пор, что скифы были прямыми предками русских. Ну если тех самых, что с окосевшими глазами вставали на смертный бой с чужебесием узких брюк, рок-музыки и аэробики, тогда, пожалуй, Геродот соврать не даст…

Итак, гимнософская ориентация совсем не то, что сексуальная. И о мере общественной свободы она вряд ли может свидетельствовать, хотя заметно влияет на господствующие настроения. Однако для миллиардов современников на всех континентах гимнофобия абсолютно равнозначна добродетели, гимнофилия — разврату.

Но не только исторические, а также первобытные народы, с порнографией вовсе не знакомые (потому что просто еще не додумались поделить свои природные инстинкты на здоровые и нездоровые), четко расходятся по двум лагерям. Например, чукчи до того, как окончательно "цивилизоваться", были выдающимися гимнофилами. Конечно, хеппенингов на вольном воздухе они не устраивали из-за неподходящего климата, но в натопленных тюленьим жиром ярангах обходились минимумом одежд. Наряду с этим — но, подчеркиваю, не вследствие того — столь же непринужденным, хотя и не беспредельным, было сексуальное общение.

Их родня юкагиры, наоборот, стойкие гимнофобы и одновременно пуритане. Если довериться их полпреду в многонациональной литературе бывшего СССР Семену Курилову, выходит, что юкагирские шаманы с примкнувшей к ним частью простых оленеводов издавна относились к соседям, как к циничным разрушителям исконных духовных ценностей колымской тундры. Не в последнюю очередь из-за гимнофилии и общей свободы нравов. Вдобавок чукчи в изображении их собственного песнопевца Рытхэу наделены незаурядным чувством юмора, в том числе связанного с "телесным низом". Юкагиры у Курилова — тоскливые страдальцы, смертельно озабоченные всем на свете.

Культуролог Леонид Карасев нашел философское объяснение феномена. По его наблюдениям в мировосприятии разных культур господствует Смех либо Стыд. На одном полюсе игра непомраченного разума, на другом — непреходящее чувство вины перед "обчеством", лихорадочное стремление сравняться с выдуманным идеалом: "мы — всегда" (или, наоборот, "никогда": нужное подчеркнуть многократно).

Можно помыслить и такой мир, писал Карасев, "где царствует непомерно разросшийся и потому теряющий свою (духовную. — М. Г.) силу стыд, и где вовсе не слышно смеха". Этот мир, яростный и унылый, живет убогой, "окороченной" жизнью, нуждаясь в толике смеха, как в лекарстве, ибо нарушенное равновесие ведет к неминуемому самоуничтожению. Как это? Например, вот так. "Ей было всего тринадцать… В Бузбулаке до сих пор вспоминают, какая тогда стояла жара. Не будь этой немыслимой жары, может, ничего бы и не случилось. Вечером, уже в темноте, воспользовавшись тем, что мальчишки, весь день плескавшиеся в запруде, уже ушли, несколько девочек решили сходить окунуться. Но едва вошли в воду — мальчишки то ли нарочно подстерегли их, то ли опять надумали поплескаться, вопя, выскочили из-за кустов. Девочки повыскакивали из воды, кое-как натянули платьишки и с криком умчались. Только она, длиннокосая Эсмер, не успела выскочить из воды — мальчишки подбежали и уселись на берегу. Сидят ждут, когда она, голая, выскочит из воды: сейчас они поглядят, какова она, первая красавица Бузбулака, в свои неполные тринадцать лет уже не дававшая покоя парням… Но не вышла из воды Эсмер — первая красавица Бузбулака. Знали или не знали засевшие в кустах сорванцы, что у девочки бывают сердечные приступы?.. Скорее всего, не знали…