Во многих обществах первые штаны были для мальчика важным знаком повзросления, приобщения к мужскому сословию. В Древней Руси, а в деревне — и много позже, маленькие мальчики, лет до пяти, ходили без штанов, в одних рубашках. Этот обычай отчасти диктовался гигиеническими соображениями (экономия на стирке), но одновременно обозначал детский социальный статус, включая, в известном смысле, бесполость ребенка. Такие же правила существовали и в средневековой Европе (это подробно проследил французский историк Филипп Ариес[29]). Немецкие мемуаристы ХVI в. с особой теплотой и гордостью вспоминают свои первые штаны, они даже помнят их цвет[30].
В Новое время повзросление символизируется удлинением штанов. Мальчик «вырастает» из коротких штанов не столько физически, сколько социально. Мальчики-подростки нетерпеливо ждали наступления того момента, когда им будет позволено сменить короткие штаны на полноценные «взрослые» брюки. В художественной и мемуарной литературе ХIХ — начала ХХ веков часто фигурирует мальчишеская мечта о длинных брюках, дающих одновременно взрослый и гендерный статус. Впрочем, и сегодня назвать мужчину «мальчиком в коротких штанишках» эквивалентно выражению «молоко на губах не обсохло».
Еще важнее гендерная иерархия. Немецкая исследовательница Зигрид Меткен детально исследовала и проиллюстрировала «борьбу за штаны» в истории европейской культуры[31].
По крайней мере с начала ХIII века, между мужчинами и женщинами шла напряженная «борьба за штаны» как символ маскулинности, власти и потенции. Точнее — не столько женщины борются за право носить штаны, сколько мужчины боятся их лишиться. Во многих языках и фольклоре существуют поговорки и шутки на тему о том, как женщина хочет иметь штаны, и что «у кого штаны — у того и власть». Немецкое выражение «Sie hat die Hosen an» («она в штанах») означает, что «она всем в доме заправляет».
С ХIII до конца ХVII века создано множество рисунков, гравюр и каменных изображений того, как женщина (или женщины) насильно снимают с мужчины штаны, порют его и т. д. Тема борьбы за штаны широко представлена в народной культуре, чаще всего в сатирическом ключе. Лубочные сцены этого рода, в том числе русские (по немецкому оригиналу), создавались и в ХIХ веке.
Общая черта всех этих картинок — изображение женщины как опасного агрессора. Эта символика, при всей своей шуточности, подчас вызывающе сексуальна. На деревянном музыкальном инструменте (мизерикорд) ХVI веке, стоящем в одной бельгийской церкви, вырезана торжествующая женщина, рядом с которой стоит беспомощный мужчина с поднятыми вверх руками и без штанов, а его пенис привязан к веревке, за которую женщина победоносно дергает. На других рисунках женщина просто стаскивает с мужчины штаны или муж с женой борются за них. Зависимый муж — «подкаблучник» — обычно изображается без штанов и/или выполняющим женские обязанности (например, сидит за прялкой).
В этом ключе нужно рассматривать и традиционные запреты и строгое наказание женщин, надевавших мужскую одежду. Даже когда женщины давно уже отвоевали право носить штаны, женские джинсы и брючные костюмы вызывают у консервативных мужчин гнев и раздражение. При советской власти с женскими брюками боролись не менее решительно, чем с мужскими длинными волосами. В начале 1980-х годов ректор Ленинградского Института культуры (!!!) отменил свой запрет на женские брюки только после того, как его высмеяла «Комсомольская правда». В провинции произвол большей частью оставался безнаказанным.
Особый сюжет теперь уже прошлого ХХ века — отношение к шортам. Шорты впервые появились на свет как элемент обмундирования английских колониальных войск в конце ХIХ века и вскоре стали в Европе распространенной спортивной, а затем и повседневной верхней одеждой. Американские студенты надевают шорты, как только становится тепло, голые ноги их явно не смущают.
В России дело обстоит несколько иначе. Первые шорты появились у нас в 1910-х годах под влиянием бойскаутов и позже вошли в массовый обиход в качестве пионерской летней одежды. Однако взрослым они не разрешались. В 1950-х годах на курортах Крыма и Кавказа мужчин в шортах административно преследовали, не обслуживали в магазинах и парикмахерских и даже забирали в милицию. Местные жители говорили, что голые мужские ноги их оскорбляют.
Даже в жаркой Индонезии, по воспоминаниям журналиста Алексея Симонова, сотрудники советского посольства не смели ходить в шортах, воспринимавшихся как трусы: «Почему это ты в коротких штанах пошел в магазин? Посол запретил»[32]. У некоторых эти представления сохранились и по сей день.
Зато обнаженный мужской торс россиян не смущает. В теплую погоду молодые мужчины часто работают и играют в спортивные игры раздетыми до пояса. В США такое встречается редко. Американские студенты ходят в шортах, зато их грудь и спина, как правило, прикрыты майкой или рубашкой. Чем объясняется эта разница, я не знаю.
Тонкие межкультурные различия существует в длине шортов. В США уже много лет решительно преобладают длинные, ниже колен, шорты или бермуды (широкие, чуть ниже колен, штаны из пестрых хлопчатобумажных тканей). Напротив, в Германии, где короткие кожаные штаны стали предметом массового обихода уже в начале века, в Англии и ряде других европейских стран чаще видишь короткие шорты.
Летом 1996 г. я прожил десять дней в Кембридже и много гулял по разным колледжам. Было жарко, конец учебного года. На природе студенты, как правило, ходили в шортах, а на многочисленных официальных приемах — в формальных костюмах. Каково же было мое изумление, когда на лужайке перед колледжем я вдруг увидел двоих юношей в парадных блейзерах и белоснежных рубашках с галстуками и… в затрапезных коротких шортах. Контраст между формальным верхом и неформальным низом был настолько сильным, что ребята выглядели неодетыми, в первый момент я даже подумал, что они не успели переодеться. Но такие парни встречались часто, в конце концов я не выдержал и спросил одного «полуодетого» студента, что это значит. «Это очень просто, сэр, — ответил молодой человек. — Сейчас всюду идут выпускные вечера и встречи, некоторые из них происходят в саду, сидеть на траве в парадных брюках неудобно, вот мы и носим шорты».
На мой взгляд, в этом есть не только соображения удобства, но и своеобразный юмор. В университете всюду висели грозные приказы администрации, осуждающие манкирующих формальной одеждой профессоров и студентов. Однако старые регламенты, предусматривающие форму костюмов и галстуков, ничего не говорили о штанах, — вообразить, что джентльмен может появиться на публике в шортах, никто не мог. Сочетая несовместимые друг с другом части туалета, студенты отдавали дань древним обычаям и одновременно высмеивали, деконструировали их (в прежние поколения ничего подобного в Кембридже не было). Нечто подобное из озорства проделывали студенты престижных американских университетов в 1960-х годах: повинуясь строгим правилам этикета, они появлялись на парадном обеде в предписанных пиджаках и галстуках, под которыми однако не было рубашек, а то и штанов[33].
Индивидуальный стиль одежды только дополняет варианты соответствующей субкультуры. Тут уже важен имидж, который ты хочешь создать. Сами по себе шорты практически ничего о тебе не говорят: все в шортах, и ты в шортах, ничего особенного. Но в пределах групповой моды могут быть различия.
Более длинные шорты создают неэротический имидж серьезного молодого человека, который не придает своим ногам особого значения. Напротив, короткие (по сравнению с модой) шорты выражают желание сделать свои ноги объектом внимания: если я показываю голые ноги, значит, я хочу, чтобы на них смотрели, и это подобно женской мини-юбке, может иметь определенный эротический смысл приглашения и обещания.
* * *
При всей внешней анекдотичности история штанов, точнее, социального приятия и неприятия их различных разновидностей и функций, может немало сказать об истории гендерного самосознания. В частности, их приключения на протяжении ХХ века подтверждают, что мы являемся свидетелями не гомосексуализации или феминизации мужского тела, а значительно более серьезного социального процесса: ослабления гендерной поляризации. Однако этот процесс социально и культурно дифференцирован и стратифицирован и сопутствующие ему «битвы одеяний» не утратили своей идеологической нагруженности и прямой зависимости от социального контекста.
