Как только переступила порог, меня накрыла волна напряжения. Не в силах заставить себя поднять глаза или поздороваться, я молча последовала к своему месту. Опустившись на дешевый металлический стул, я скрестила ноги в щиколотках, подложила руки под себя и попыталась унять нарастающую панику.

В комнате царила угнетающая атмосфера. Кто-то говорил, но я не пыталась вслушиваться. Потому что мне не хотелось их слышать. Это было неправильно – учитывая, что я пришла сюда, чтобы меня услышали.

Не могла объяснить охватившее меня онемение. Это было странно. Я была настолько сломлена, что единственным человеком, которого слышала, был Массимилиано. Голос остальных растворялся в фоне, превращаясь в бесполезный белый шум. Только он оставался единственным, кого мой разум воспринимал. И единственным, кто представлял настоящую опасность.

Защитный механизм психики? Возможно.

Я сглотнула, глубоко вдохнув и выдохнув, и приоткрыла губы в надежде, что смогу заговорить. Уже несколько месяцев я не общалась ни с кем, кроме Массимилиано и Нирваны. Последней, с кем я говорила, была Луан. Она пыталась понять, что со мной случилось, засыпая меня вопросами, но я не могла рассказать ей правду. Не могла разбить ей сердце еще сильнее, поэтому просто молчала, и говорила, что со мной всё в порядке.

Я приходила сюда, потому что мне нужно было с кем-то поговорить. Но как бы я ни пыталась, ничего не выходило.

Опустив голову, я крепко зажмурилась, чувствуя, как тревога разливается по венам, заставляя сердце гулко биться в груди. Мне было ненавистно это ощущение. Ненавистно, что тревога стала частью меня. Но это была новая я.

Я ненавидела одиночество и не могла находиться вдали от Массимилиано. Меня буквально разрывало от желания вскочить со стула, выбежать из комнаты и позвать его. Меня хватало ровно на полчаса, иначе у меня начиналась паническая атака, и я ничего не могла с этим поделать.

Врачи советовали мне открыться и поговорить с кем-нибудь. Но мне нужен был только он.

Массимилиано нравилось, как я к нему привязалась, и, честно говоря, мне тоже. Рядом с ним я чувствовала себя в безопасности, а это всё, чего я когда-либо хотела.

Набравшись сил, я попыталась еще раз, но и в этот раз ничего не вышло. Слова застряли в горле, прочно зацементированные страхом, и я зажмурилась еще сильнее.

Наконец я нерешительно встала, вытащила руки из-под себя, прижав их к груди – одна сжалась в кулак, вцепившись в ткань рубашки, другая обхватила горло, словно пытаясь силой вытолкнуть слова наружу.

— М... меня зовут, — я замолчала, позволяя словам сорваться с губ хриплым голосом. Тревога не отступала, руки задрожали, зрение затуманилось, и комната, казалось, закружилась вокруг меня, как безжалостный водоворот. Я закрыла глаза, пытаясь заставить себя успокоиться, как вдруг всплыло воспоминание – нежные серые глаза маленькой Мэри, о которой я забыла за эти месяцы, и ее слова:

«Не забывай дышать...»

И в этот момент я улыбнулась – медленно, словно только что разгадала код да Винчи.

— Меня зовут... Даралис, — я сделала паузу.

Но можете называть меня как угодно.

Непроизнесенные слова, казалось, танцевали где-то на краю сознания, напоминая о том, кем я была раньше.

— Просто Даралис, — я произнесла это вслух, чувствуя, как волоски на руках встали дыбом от этой фразы. Просто Даралис…

Мой разум, казалось, повторял эти слова голосом Неомы. Я слышала, как она говорит мне:

«Ты была такой яркой раньше…Посмотри, как ты научилась прятать свои зубы.»

Я прочистила горло, борясь с демонами, о которых никто в этой комнате не знал.

— Здравствуй, Даралис! — пропела вся группа в унисон, как это обычно происходило с каждым, кто решался заговорить. Я выдавила слабую улыбку, опустив голову и разглядывая, как плотно джинсы облегают мои бедра.

— Мне… довелось пройти через многое, — сказала я наконец, начав свою исповедь.

Надежды было мало, что я смогу найти утешение в групповой терапии. Четыре недели назад эти вечерние встречи два раза в неделю, казались такими нелепыми и бесполезными. Но Массимилиано всегда привозил меня вовремя. И всегда ждал. Каждый раз я выбегала из здания, отчаянно стремясь снова оказаться рядом с ним.

— Иногда... иногда я даже не узнаю себя в зеркале, — добавила я, голос был тихим, но ровным. — Особенно тяжело становится, когда я натыкаюсь на свои фотографии тех времен, или нахожу бусы из бисера, спрятанные в глубине запертого ящика, или когда в своих снах вижу места, где когда-то жила моя душа... Именно тогда я вижу разницу. Я вижу всё: улыбку на своем лице, блеск в глазах, непослушные пряди волос, которые никак не хотели укладываться. То, как я смеялась, запрокинув голову назад, как танцевала. А теперь смотрю на себя, и понимаю, как сильно я изменилась…

Медленно, я начала поднимать голову, чувствуя потребность увидеть их лица, понять реакцию. Тронуло ли их то, что я сказала?

Впервые за все время групповых занятий, я подняла взгляд и встретилась с лицами незнакомцев, которые, вероятно, не раз делились своими историями и боролись с собственными травмами. Внезапно мне стало стыдно – ведь они рассказывали о своих проблемах, а я даже их не слушала.

Их было шестеро. Они выглядели настолько обычными, и это казалось мне таким непривычным. Впереди сидел наш терапевт, мистер Андерсон – пожилой джентльмен с темно-коричневой кожей, седой бородой, в квадратных очках в оправе. На нем был коричневый свитер поверх белой рубашки, такие же коричневые брюки чинос и кроссовки Puma.

Рядом со мной сидела женщина с длинными светлыми волосами, которые она использовала как щит, чтобы закрыть лицо. Помню, как она говорила о своем муже – о том, что он умер или погиб. Она была похожа на призрака.

Рядом с ней сидел полный мужчина, одетый лишь в боксеры и майку. Мистер Андерсон предложил ему тонкий белый плед, чтобы прикрыться, но тот отказался. Оно так и осталось висеть на спинке стула. Его растрепанные каштановые волосы торчали во все стороны, в носу было кольцо, а под глазом виднелся синяк. Он смотрел на меня так, будто впитывал каждое мое слово, слушая со всей возможной внимательностью.

Рядом с ним сидел другой мужчина в медицинской форме и шапочке на голове. Он выглядел очень молодо, даже слишком для этого места. А когда наши взгляды встретились, в его выражении лица читался вопрос: «На что уставилась?!»

Последним участником был пожилой мужчина, который тоже наблюдал за мной. Он крепко сжимал трость, его желтоватая кожа натянулась на костях.

— Не знаю, хочу ли я снова стать той девушкой или остаться такой, как сейчас, – продолжила я, посмотрев на каждого человека в комнате, остановив свой взгляд на женщине, сидевшей рядом со мной.

Она кивнула, будто понимала всё, что я пыталась сказать.

— Тогда я была счастливой, много говорила и смеялась. Я уже давно не смеялась...

Я замолчала, всё еще сжимая рубашку рукой.

— Я сломлена, мистер Андерсон, — наконец произнесла я, глядя на мужчину. — И, похоже, была создана, чтобы быть сломленной.

Изо всех сил я сдерживала слезы, потому что не хотела, чтобы эти незнакомцы увидели, как я плачу кровью.

— Это правда, — добавила я, наблюдая, как мистер Андерсон медленно покачал головой, не соглашаясь с моими словами, но не прерывая меня, позволяя высказать всё, что накопилось на душе.

— В сломленном состоянии я выгляжу лучше всего, — слова вырвались испуганным шепотом, и я заметила, как полный мужчина тяжело выдохнул.

— Твою ж... — выдавил он сдавленно, словно мои слова попали прямо в душу, затронув что-то глубоко внутри.

Мы переглянулись, понимающе кивнув друг другу.

— Знаю, что не должна такого говорить, особенно вам, мистер Андерсон, но я не хочу, чтобы меня пытались исправить. Оставьте всё как есть. Пожалуйста...

Я зажмурилась, глубоко дыша и выпуская воздух сквозь губы, чтобы не разрыдаться.