— Как думаешь, я им понравлюсь? — нервно спросила я, глядя на него.

— Да. Если они не хотят проблем.

Мои глаза невольно расширились от его слов. Ну, и успокоили немного…

— Не волнуйся, это просто ужин.

Мы прошли через просторный сад, где звуки виолончели становились всё громче, по мере того как мы приближались к большому столу на десять персон, за которым сидело только шестеро. Я улыбнулась всем, кто на меня смотрел, и сразу же встретилась взглядом с парой теплых карих глаз, которые стали для меня вторым домом. Нирвана.

Она улыбнулась мне и помахала рукой, пока я присаживалась рядом с Массимилиано, занявшим место во главе стола. Справа от него сидела я, а слева – его брат Сальваторе, которого я не видела с того самого вечера в баре. Рядом с Сальваторе расположилась Нирвана, и их стулья стояли так близко, что они практически прижимались друг к другу. А рядом со мной сидел молодой блондин.

Он был необычайно красив, как Джонни Депп в девяностых, только в образе итальянца. Квадратный подбородок, вздернутый нос, темно серые глаза. Легкая щетина оттеняла оливковую кожу, и он выглядел моложе, чем Массимилиано и Сальваторе. В нем было что-то такое, что отличало его от остальных. Я легко могла представить его за рулем винтажного кабриолета, например «Кадиллака», мчащегося по шумным улицам Нью-Йорка 20-х годов, в одном из тех винтажных костюмов-троек, с зажатой между зубами сигарой, и кривой ухмылкой, предназначенной для уже занятых другими мужчинами дам. Он посмотрел на меня, когда я садилась за стол, и одарил той самой кривой ухмылкой, которую я рисовала в своем воображении.

— Вау, ты и правда похожа на Ариэль, — бросил он, голос его был одновременно хриплым и бархатистым, создавая соблазнительный контраст

Он кивнул в сторону Нирваны:

— И вправду, она похожа на Ариэль, — подтвердил он, и они с Нирваной заговорщически переглянулись, словно меня там и не было.

Затем он вновь повернулся ко мне:

— Валентино, — представился он, небрежно играя с сигаретой между пальцами, — Валентино Эспозито. Я младший кузен Массимилиано. Очень рад знакомству, Даралис.

В нем бурлила живая энергия, но стоило мне заглянуть в его глаза, как я почувствовала ледяной холод, тот самый, который я так хорошо знала по взгляду Массимилиано. Развязная улыбка не соответствовала холодному блеску глаз. И это пугало больше всего. Каждое его движение, каждая фраза казались тщательно отрепетированными, словно он играл роль обаятельного человека. Но за этим искусственным очарованием пряталась стальная хватка. Это была тонкая манипуляция, рассчитанная успокоить, ложно заверить в иллюзии безопасности.

Я невольно задумалась: кто же на самом деле опаснее – он, или Массимилиано? Тот, кто открыто демонстрирует свою жестокость, или тот, кто умело скрывает ее за маской доброжелателя?

— Это моя сестра, Донателла, — представил он темноволосую девушку модельной внешности. Донателла была очень похожа на Монику Беллуччи в молодости, итальянскую актрису, постер которой висел в фургоне у Луан. Я не особо следила за знаменитостями, но Моника была особенной, я всегда восхищалась ее красотой.

Я почувствовала, как мои губы растянулись в улыбке, когда я рассматривала ее черты лица: темные волосы, форму губ, мягкий разрез ее чарующих глаз, легкую загадочность во всём ее облике, а также яркую внешность, которая делала ее смертельно привлекательной.

— Ты похожа на Монику Беллуччи, не знаю, знаешь ли ты ее, но ты очень похожа на нее, — сказала я, протягивая ей руку. — Приятно познакомиться, Донателла. Меня зовут Даралис, но можешь звать меня, как угодно.

— Я буду звать ее Ариэль, — вмешался Валентино, глядя на свою сестру, которая, судя по всему, была старшей из них.

— Мне тоже нравится Ариэль, — согласилась она с улыбкой, пожимая мою руку.

— Приятно познакомиться.

Валентино представил меня отцу Массимилиано, который был неподвижным и мог только моргать. Он как статуя сидел в инвалидной коляске, и выглядел истощенным.

Затем Валентино представил меня их матери, Сперанце, которая сидела рядом с Нирваной. Я заметила, что она много пила вина и меняла бокал одним за другим, которое ей постоянно обновляла прислуга.

Его семья казалась нормальной, и невероятно богатой. Мужчины были одеты в костюмы от Armani, а женщины, как очевидно, носили платья от Gucci или Versace, которые уж точно не купишь в местном торговом центре. По дорогим бриллиантовым украшениям, висящим на изящных шеях этих женщин, включая и мою, дорогим часам, которые носили мужчины, я поняла, что оказалась в кругу очень богатых людей. У них была особая аура, уверенность, присущая только влиятельным людям. Даже их смех звучал так, будто он был куплен на деньги, и глядя на них всех, я поняла, насколько это было естественно для них.

Я сидела на семейном ужине в саду Венецианского замка, окруженного прекрасными горами и идеально подстриженной зеленью. Вдалеке, на открытом поле, стояло пять разных вертолетов, а вдоль всего дома стояли охранники в черных костюмах.

Откровенно говоря, это было очень непривычно для меня. Я выросла в фургоне, – для нас Макдональдс был роскошью. Луан жила от зарплаты до зарплаты, и для нас материальные блага не имели большого значения. Мы жили ради счастья, а счастье для нас означало не следовать нормам общества. Поэтому Луан подрабатывала везде, где только можно, зарабатывая ровно столько, чтобы прокормить нас. Большую часть своей одежды я покупала на барахолках или шила сама. Я выбрала жизнь в фургоне и путешествия по штатам, и предпочитала танцевать, когда грустно или весело.

Я свободно могла петь на улице, присвистывая, а если натыкалась на группу детей, играющих в классики, то сразу же присоединялась к ним, подтягивая юбку вверх и улыбаясь, пока они подбадривали меня.

Меня не определяло количество денег на счету, машина, которую я водила, или вещи, которые я носила. Я была счастлива.

Сейчас, сидя здесь, я задавалась вопросом, счастлив ли хоть кто-нибудь из них. Я смотрела им в глаза, пытаясь понять, хотят ли они уйти отсюда так же сильно, как я. Была ли у них когда-нибудь возможность просто встать и начать танцевать, и делать то, что хочется. Я в этом не уверена. Не думаю, что они были счастливы. Они улыбались не так часто, как я или все посетители бара, в котором я работала. Мы могли быть бедными, но мы были счастливы. А они выглядели идеальными, но несчастными. Но, возможно, это слишком смелое предположение с моей стороны.

Я молча смотрела на свою тарелку, на незнакомое блюдо, которое шеф описал мне на итальянском, вроде оно называлось «Пуассон»⁷. Я не знала, что это было, но выглядело очень аппетитно.

— Слышал, ты поэт, — произнес Валентино, наклоняясь ко мне и слегка толкая меня плечом. Его жесты были настолько легкими и непринужденными, что, если бы я не смотрела ему в глаза, то подумала бы, что они искренние. Я всё равно улыбнулась, отложила вилку и посмотрела на него.

— Не очень популярный и не очень хороший, — честно ответила я, поднеся к губам бокал красного вина и сделав глоток восхитительного напитка. Обычно я редко пила, но в последнее время делала много нехарактерных для себя вещей. Он кивнул, достал еще одну сигарету, но вместо того, чтобы поднести ее к губам, зажал ее между указательным и средним пальцами, словно это был пистолет, и протянул мне.

— Слышал, ты любишь покурить, — равнодушно произнес он, его голос звучал так же хрипло, как и мой, но при этом был томным и мягким, как голос джазового исполнителя. Ему идеально подходило его имя. Он был настоящим Валентино.

Взяв сигарету, я зажала ее между губ, затем он достал свою сигарету и зажигалку с итальянским флагом. Прикрывая пламя рукой от ветра, он аккуратно поднес зажигалку к моей сигарете и поджег ее. В этом жесте было что-то очень интимное, хотя мне не в первый раз кто-то прикуривает сигарету. Затянувшись дымом, я с наслаждением выдохнула и закрыла глаза, будто курила марихуану.