Что было не так с этим человеком? Мне хотелось закричать, назвать его чудовищем, и как я его ненавижу. Но я понимала, что мои слова только подпитают его холодное сердце и непомерное эго. Мои слезы его не тронут всё равно, потому что заботился он только о себе.

Он хотел, чтобы я его ненавидела. В конце концов, он предупреждал, что не является моим спасителем и только сломает меня. Он никогда не обманывал меня, говорил только правду, а я была наивной, веря, что в глубине души, он хороший человек. Я выбрала видеть в нем лучшее, – добро, которого, возможно, никогда и не существовало. Трудно понять – таким он родился или стал таким. Не знаю, кого я ненавидела больше – себя или его?

Я хотела выбраться отсюда, но не могла. Прикованная к постели, слабая, измученная. Моя рука потянулась к маленькой Мэри, которая тоже тянулась ко мне, радуясь, что я помогаю ей быстрее добраться.

— Мне нравится. Маленькая Мэри самое милое создание на свете, — снова не удержалась от улыбки, притягивая ее к себе.

Я обожала детей. Их души были чистыми, невинными. Дети всегда заряжали меня своей безграничной энергией, наполняли мою душу радостью и беззаботностью, которой мне так тогда не хватало, чтобы снова почувствовать себя живой.

— Она не отходит от меня ни на шаг, и я боюсь, что однажды она вырвет мои дреды. Нирвана говорит, это потому, что я похожа на Ариэль, — с мягкой улыбкой сказала я, ласково потеревшись носом о ее пухлый курносый носик.

Маленькая Мэри обхватила мое лицо своими крошечными ручками и, хихикая, оставила на моих губах мокрый, неуклюжий поцелуй.

— Она – единственное истинное добро, которое есть в Венеции, — продолжила я, зная наверняка, что если не буду продолжать говорить, то мы так и будем молчать. Я чувствовала себя достаточно смелой, чтобы произнести эти слова, ведь его здесь нет – он в России, хотя, если он чего-то хочет, расстояние для него не проблема.

— Малышка Мэри снова пытается съесть твои волосы, — вздохнула Нирвана, поднимаясь со стула рядом с моей кроватью, наблюдая за дочерью. Она успела перехватить дочку прежде, чем та вцепилась в прядь моих волос своими пухленькими пальчиками.

— Ай, ай, ай, — застонала я, когда мать и дочь начали сражаться за мои волосы, едва ли не выдергивая их. Я тоже включилась в так называемую борьбу, совсем не желая потерять длинную прядь, которую отращивала годами.

Маленькая Мэри громко заплакала, когда мать осторожно разжала ее крошечные пальчики, цеплявшиеся за мои волосы. Ее головка откинулась назад, а лицо мгновенно покраснело от обиды. Слезы крупными каплями покатились по щекам – принцесса не получила желаемого.

Нирвана вздохнула и покачала головой.

— Она всегда так делает, — сказала она, беря дочку на руки, мягко укачивая, чтобы успокоить. — Сейчас принесу ее соску, я быстро. Прости, что прервала, — извинилась она, забрав Мэри и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

— Всё хорошо, я люблю детей, — сказала я, повернув голову к открытому балкону.

Теплый воздух снаружи смешивался с прохладой кондиционера. Роскошный зеленый пейзаж холмов, окружавших дома, казался картиной, сошедшей с полотна Ван Гога. Я поражалась тому, какие невероятные возможности дают деньги.

— Но я никогда не представляла себя матерью. Не думаю, что хочу иметь детей, — продолжила я. — Забавно, Луан говорит, во мне столько любви, что я обязана подарить ее своему ребенку. А я смотрю на это иначе. Думаю, есть много нелюбимых людей, которым я могла бы подарить свою любовь.

Я вздохнула, покачав головой, словно пытаясь стряхнуть тяжесть своих мыслей. Мне следовало бы ненавидеть этого мужчину, проклинать его и вовсе не разговаривать с ним. Но, вопреки всему, внутри зрело странное желание излить ему душу, открыть свои тайны. Он предал меня. Его поступку не было оправданий. Но я никак не могла заставить себя предать свое сердце, которое упорно продолжало держаться за него, несмотря на всю боль, которую он мне причинил.

— И снова во мне говорит поэт, — прошептала я себе под нос. — А ты? — не отрывая взгляда от красивого пейзажа, я спросила: — Хотел бы детей? Наверняка хотел бы.

Я не дала ему возможности ответить, мысленно представляя его лицо.

— Ты же мужчина с деньгами и властью, а такие всегда мечтают о наследнике. Наверное, ты хочешь сына, который продолжит твою империю, унаследует и расширит всё, что ты построил – это же типично мужской подход, — говорила я, теребя прядь волос между пальцами. — И печальный путь для женщины.

— Я не хочу ни сына, ни дочку, — спокойно ответил он.

Я удивленно нахмурила брови.

— Почему?

У него было столько возможностей, денег – казалось естественным, что он хочет детей. Ведь передать наследство потомкам – это же природный инстинкт мужчины.

— Потому что я ревнивый, поэт. Я не хочу тебя ни с кем делить, — прохрипел он.

Я легко представила его на том конце телефонной линии: он, как всегда, невозмутим. Наверное, сидит в своем любимом кресле, попивает травяной чай, а рядом на столе лежит аккуратно свернутая газета, дожидаясь своего часа. Его слова звучали так холодно, будто исходили от человека с окаменевшей душой. Сердце, казалось, даже не дрогнуло – ни тепла, ни сомнений, только безразличная, пугающая уверенность.

Мое сердце заколотилось от страха, кровь в жилах будто застыла. Он серьезно? Что с ним не так?

Я замолчала, пересохшие губы не могли передать ни слова, взгляд застыл на пейзаже за окном. Внезапно я вспомнила, что нахожусь вовсе не на курорте, а в плену – меня похитили и привезли в чужую страну. И здесь была женщина, которая сделает всё, чтобы я даже не думала о побеге, хотя именно это я и собиралась сделать.

— Когда ты вернешься? — слова сорвались с губ после, казалось, бесконечного молчания и мучительных мыслей. Мне нужно было знать, когда снова придется столкнуться с ним. Сколько у меня еще есть времени вдали от него? Я понимала, что, как только увижу его, то на меня нахлынут воспоминания о том, как он изнасиловал меня. Как разрушил меня и причинил незабываемую боль…

— Вернусь, когда закончу с делами. Не могу точно сказать, поэт. Но пока меня не будет, ты встретишься с организатором свадьбы. Пока ты будешь набираться сил, профессионалы будут готовить свадьбу твоей мечты.

Его слова вновь лишили меня дара речи.

— Сва-свадьба? Что? — выдавила я, пытаясь осознать услышанное.

Я была уверена, что он сказал «свадьба». Абсолютно. Но знала, что повторять он ничего не собирается. Он знал, что я всё верно услышала.

— Массимилиано… пожалуйста… — мое сердце бешено колотилось, и монитор над кроватью начал пронзительно пищать, фиксируя резкий скачок пульса.

Он пытался довести меня до еще одного сердечного приступа?

— Массимилиано… нет… Какая свадьба? — выпалила я, выпрямляясь в постели, чувствуя, как сбивается дыхание.

— Если не успокоишься, снова заработаешь сердечный приступ, — его голос был бесстрастным, как будто он обсуждал погоду.

— Что с тобой не так? — наконец задала я главный вопрос. — Как ты можешь быть таким…? — я пыталась подобрать правильные слова, чтобы спросить и получить ответы, которые, мог дать только он. — Массимилиано, почему… почему ты такой? Как ты можешь причинять мне боль? — голос снова сорвался, превращаясь в едва слышный шёпот. — Ты сделал мне больно, Массимилиано, — прошептала я, чувствуя, как слезы обжигают глаза. — А сам сидишь там и говоришь со мной так, будто я просто вещь. Что с тобой не так? Что я тебе сделала?

Мой голос становился всё жестче, наполняясь гневом.

— Ты монстр, Массимилиано. Чудовище с уродливой, гнилой душой. Ты вообще способен что-нибудь чувствовать? Или всегда был… пустым призраком?

Конечно, он ничего не ответил. Я покачала головой, чувствуя, как пальцы сжимаются вокруг телефона.

— Я тебя ненавижу.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты меня ненавидела, поэт. Твоя любовь ничего для меня не значит. Мне не нужна твоя гребаная любовь, я хочу, чтобы ты, мать твою, презирала меня. Я буду владеть тобой во всех, блядь, смыслах. На бумаге, перед Богом, перед Дьяволом и перед каждым человеком на этой земле. Ты моя, поэт. И всегда будешь моей.