Ледяной поток отступал, прокатываясь дальше, теряя силу. Отступал и ужас, сковывавший людей. Талисманы, сиявшие так ярко, стали гаснуть. В чайной воцарилась звенящая, полная ожидания тишина, взорвавшаяся общим вздохом облегчения – сами собой начали оживать огоньки свечей.

***

Хао Сюаньшэн покидал Дунтуань рано утром, забрав письмо у старосты Го.

Теперь ему было понятно, чем вызвано такое запустение в деревне. Не потому, что у жителей не было денег на то, чтобы освежить краску на столбах и рамах или перекрыть черепицу. Нет, виной всему волны мертвой отравленной энергии, что порой накрывают селение, принося тьму, распад и ужас. Из рассказов людей Хао Сюаньшэн узнал, что такое бывает нечасто. И началось лишь в этом году. Не ранее конца третьего месяца. Тогда же, когда, по общему убеждению, на пустоши легла порча.

Пять Дворов не посмеют отмахнуться от такого. Дунтуань стоит на обычных землях, которые нельзя назвать оскверненными или неблагополучными. Но если не положить этому конец – то скверна въестся в это селение на многие годы.

Призыв духа-гонца занял немного времени и почти не отнял сил. Пришлось лишь отойти подальше от Дунтуаня, чтобы избежать чужих глаз. Хао Сюаньшэн подкормил полубестелесного, не имеющего четкой формы гонца кусочком сладкого печенья, смоченного вином, и вручил ему письмо Го Куана. Его весть дойдет не только до заклинающих. И куда быстрее, чем мог бы предположить староста.

Лишь покончив с этим несложным делом Хао Сюаньшэн счел себя вправе идти в те самые пустоши, о которых говорили жители Дунтуаня.

Это и правда была пустошь, иного слова для описания Хао Сюаньшэн не смог бы подобрать. Выжженные многомесячным зноем холмы, на которых иссыхал чахлый кустарник и блекла мертвая трава. А в незримом среди всего этого бушевала невидимая большинству смертных буря потревоженных отравленных энергий. Что-то встревожило обычный для этого места неблагоприятный застой. И сил Хао Сюаньшэня было недостаточно, чтобы унять такой шторм. Подавальщик в чайной Дунтуаня был прав. Это действительно можно было назвать порчей.

Теперь у Хао Сюаньшэна не оставалось сомнений – причина кроется в гробнице Жу Яньхэ. Грудь сжало недоброе предчувствие.

Идти через ярящиеся, хлещущие подобно порывам ветра темные потоки было тяжело. Все равно что человеку бороться с сильнейшим ветром. Хао Сюаньшэн сжимал в кулаке нефритовую подвеску, черпая силы из камня, и даже всегда холодный нефрит стал горячим, почти обжигая кожу.

Глаз бури был точно над гробницей Жу Яньхэ. Здесь царил полный покой. Но не мирный, сулящий отдохновение. Нет, это был покой могилы. Покой забытого кладбища. Хао Сюаньшэн вернул подвеску на пояс и осмотрелся. Не чувствуй он точного направления, ему бы потребовалось немало времени, чтобы отыскать хорошо спрятанный вход в усыпальницу.

Духа Жу Яньхэ давно здесь не было. Он иссяк, источился и покинул Срединный мир, равнодушный и к телу, и к месту его последнего упокоения.

Свет вспыхнул на кончиках пальцев Хао Сюаньшэна и замер над плечом, рассеивая тьму коридора, ведущего вглубь погребального холма.

Здесь вилась оставшаяся тень памяти о возжигании благовоний. Почуяв ее, Хао Сюаньшэн стиснул зубы. Какой-то то ли безумный, то ли чрезмерно самонадеянный, то ли злоумышляющий смертный был здесь не так давно. Камни хранили отголосок тепла его ступней – больше им нечего было сохранять, и след оставался надолго. Человек жег курения и оставил на стене умиротворяющий духов талисман – ныне пересеченный трещиной и потому совершенно бесполезный. Хао Сюаньшэн ускорил шаги, почти бегом преодолев расстояние до врат в усыпальницу.

Врата были приоткрыты. Как раз на расстояние, достаточное, чтобы мог пройти среднего сложения человек. Залитая киноварью резьбы заграждающего талисмана-заклинания над вратами была обезображена. Кто-то бил по ней долотом, раскалывая знаки и обращая ее действие в ничто.

Вид этого заставил Хао Сюаньшэна глухо вскрикнуть. Кто мог подобное совершить? Тот, кто жег благовония и оставил талисман? Будь он проклят за то, что зашел так далеко и за то, что не смог противостоять чарам той, что была здесь заточена!

Одна из легенд о Жу Яньхэ, бродивших среди людей, рассказывала о его наложнице из Меняющих Облик. Красавица пробудила в спесивом своевольном правителе безумную страсть и ни в чем не ведала отказа. При помощи ее колдовства Жу Яньхэ раскрывал заговоры против себя, а она его руками расправлялась со всеми, кто пытался образумить завоевателя. Как и во всех прочих легендах, Жу Яньхэ постигла расплата за самонадеянность: любимая наложница, клятвенно заверявшая, что последует за ним в смерти, как следовала в жизни, прямо у смертного одра правителя приняла истинный облик и сбежала, насмехаясь и над Жу Яньхэ, и над теми, кто пытался ее изловить.

В действительности, о которой не знали смертные, Меняющая Облик не покинула своего неистового и безрассудного возлюбленного. Сильнейшие гадатели Великой Цюнцзе навеки заточили ее в гробнице Жу Яньхэ, чтобы в качестве кары за свои деяния она стала хранительницей погребенного здесь страшного сокровища до скончания эпох.

И вот двери гробницы раскрыты, а преграждающая надпись уничтожена.

Надежда на то, что Меняющая Облик не сбежала, а лишь время от времени выходит посмотреть на солнце и полюбоваться луной¸ была смехотворна. Однако Хао Сюаньшэн решил все же осмотреть гробницу изнутри – вдруг там посчастливится найти подсказку. Какую? О чем? Он и сам затруднялся ответить. Разрушение надписи позволившее Меняющей Облик покинуть место своего заточения, теперь открывало ему дорогу внутрь.

Хао Сюаньшэн шагнул за врата. И, покачнувшись, упал на колени. На него обрушились десятки голосов. Торопливых, почти захлебывающихся, заглушающих друг друга.

Он был верным воином, готовым следовать за своим владыкой в смерти, как следовал в жизни, вверив себя его воле и не ропща.

Он был юной танцовщицей, едва достигшей расцвета, полной жизни и пребывающей в ужасе от мертвого мрака гробницы.

Он был дворцовым писцом, со спокойной готовностью принимающим свою участь, ибо того требовал неумолимый закон.

Он был рабыней-ткачихой, которая до последнего молила Небеса о том, чтобы выбор пал не на нее.

Он был всеми ими сразу и еще десятками других, замурованных в этой гробнице, опоенных до оцепенения и медленно умирающих во мраке. Души лишенных поминовения вились внутри погребального холма, стенали, жаловались, корили живых, обрекших их на такую горькую участь.

С усилием, причиняющим боль, Хао Сюаньшэн закрыл разум от рыданий неупокоенных душ. Сколько сил и времени потребуется, чтобы умиротворить это место? Как знать, может быть, это очистит пустоши и облегчит участь ни в чем не виновных жителей Дунтуаня?

Огромный погребальный зал тонул во мраке, И повсюду, сколько хватало света пляшущего над плечом Хао Сюаньшэна огонька, лежали иссохшие тела в древних одеяниях. Слуги, воины, музыканты, танцовщицы, рабыни. Боевые кони рядом с колесницами. Жу Яньхэ ушел в посмертие не в одиночестве. Даже ловчие соколы последовали за своим хозяином.

Хао Сюаньшэн осторожно шел через наполненный смертью зал, стараясь не потревожить останки несчастных и шепча им слова сочувствия и утешения. То ли благодаря его речам, то ли потому, что духи не почуяли в нем биения жизни, стоны и рыдания постепенно стихли, слившись в безысходно печальный шепот.

Гроб Жу Яньхэ покоился на возвышении, к которому вели шестнадцать ступеней. В ногах последнего ложа властителя стояло ложе меньшего размера. Не гроб – именно ложе, назначенное вечной узнице. Поперек ложа была брошена древняя цитра и поблекшее шелковое покрывало.

А на ступенях лежало еще одно тело, одеяния которого, не тронутые многими веками, выглядели как одежды странствующего ученого. Подобные тем, что носил в этом странствии Хао Сюаньшэн.

Никаких признаков ран, сломанных костей или проломленной головы. Никаких следов крови на камнях вокруг или на одежде. Словно этот старик – а умерший был стар, на это указывали седые волосы и шишковатые от возраста пальцы, - просто пришел сюда и умер в нескольких шагах от гроба Жу Яньхэ. Был ли он тут один? Или с ним пришел еще кто-то?