Первый поцелуй обжигает их обоих изнутри. Это не может быть так хорошо. Не может. Не может.

– Спасибо тебе.

Кажется, он первый тогда это сказал.

Акт четвёртый.

Его апартмент – типичная холостяцкая конура. Стеллаж с книгами, стойка для винила, дорогой студийный виртреал, шикарный светомузыкальный душ и да, огромный, три на три метра футон на полу, который тут же заставил её покраснеть.

Впрочем, она быстро справилась со своей неуверенностью, ускользнув за перегородку. Душ и правда оказался великолепен, пока плескалась, даже успела забыть, что она вообще-то не у себя дома, можно быть и поскромнее.

Когда он встретил её, распаренную, замотанную в халат по брови, в его глазах сверкала знакомая уже развесёлая искринка. Он радовался каждому брошенному на неё взгляду. Божечки, быстрее иди мойся!

Что было дальше, она помнила плохо, обычно ей первый физический контакт с мужчиной запоминался скорее как череда неловких попыток сотворить со своими телами хоть что-то похожее на удовольствие. Только гораздо позже, если она со своим очередным приятелем всё-таки продиралась через неуклюжие попытки договориться о правилах, случалось что-нибудь вроде возбуждения, а может быть, и что-то вроде оргазма.

Но в тот день это была словно буря в горах. Молнии бьют, свистит в ушах ветер, ватные ноги разъезжаются и дрожат, не в силах удерживать тело в устойчивом положении, крупные капли пота стекают по спине, а глаза не видят от усилия.

Беспокойное дыхание – его и её – ещё долго не давало им, обессиленным, заснуть. Это последнее, что ей удалось запомнить в тот вечер. Но его воспоминания на этом не заканчивались.

Фигура, склонившаяся над её разбросанным по простыням телом. Он держит в руках хищно поблескивающий металлом прибор.

Акт пятый.

Она заперта в стерильной комнате два на два метра, где из мебели – только шаткий стул без спинки. Её допрашивают. Вопросы сыплются один за другим, мелькают кадры оперативной съёмки и виртграфии вещественных доказательств, она не видит одного – лиц тех, кто её допрашивает.

Допрос длится бесконечно. Она не помнит, который сейчас час и день. Она смертельно устала. Она знает только, что у неё на боку повязка после лапароскопической операции. Эти люди что-то вынули из её тела. Что-то постороннее, насекомообразное, торчащее во все стороны крючками и усами-антеннами. По их словам, совершенно не отслеживаемое «датчиками системы безопасности периметра». Ей очень повезло, что её «посторонний контакт» отслеживали задолго до «попытки проноса запрещённого оборудования». Если бы проникновение в защищённую сеть «Сейко» удалось, её бы ждали куда большие проблемы, чем этот «корректный опрос». Спустя же пару дней она могла банально умереть от сепсиса, поскольку «имплантация была произведена кустарно», и у неё уже «развивалось внутреннее кровотечение».

Она им даже верила, но помочь ничем не могла, кроме как снова пересказав всю их историю, продолжая с сухими глазами монотонно бубнить себе под нос, «нет», «не видела», «не замечала», «готова сотрудничать со следствием».

Акт шестой.

Крошечная одноместная капсула в социальном улье для тех, кто живёт на вменённый доход. Два кубических метра пространства, минимум личных вещей. Две истрёпанных бумажных книги, свитер ручной вязки и керамическая кружка с ханьским иероглифом «вечность».

Дрожащими руками она вновь и вновь нажимает иконку вызова на своём «гоутонге». Но вызов не проходит.

Довольно.

Она смотрит на обвиняемого и ждёт его последнего слова.

Тот спокойно холоден, хотя вспомнил, конечно вспомнил. В деталях, не упуская ни единой эмоции. Хрустальный мир не врёт.

– Теперь понятно, зачем я вам понадобился.

Интересно он реагирует. Точнее не реагирует. Некоторые подсудимые сразу начинают оправдываться, мол, обычное дело, некоторые включают агрессию, да знаете ли вы, с кем связались. Этот не таков.

– Что с ней стало в итоге?

– Я же говорила, из-за взрыва в промзоне трасса TA-147 была перекрыта в течение полутора часов. Подрыв произвёл террорист-смертник, преследуемый «красножетонниками» одной из корпораций. Ведётся расследование.

Его лицо на долю секунды дёрнулось. Всего мгновение потери контроля, но такое от неё не скроешь.

– Так бывает. «Сейко» не просто выгнали её с волчьим билетом, они заперли её в этой жилой капсуле, не давая и шагу ступить без надзора. Мне так и не удалось к ней пробиться, а потом началась охота на агентов Корпорации, и мне пришлось сворачивать операцию, чтобы срочно покинуть Матушку.

– Чтобы спастись самому.

– В том числе. Даже если бы я им тогда сдался, на её судьбе бы это никак не сказалось. Вы же догадались, что они её не оставили в покое до сих пор? Иначе откуда этот взрыв? И вы…

Тут он запнулся. До него начало доходить случившееся.

– Нельзя было вам к ней приближаться.

– Это почему же?

Подсудимый нахмурился.

– Она осталась бы жива.

– Вам есть до того какое-то дело? Сколько вы ждали часа вернуться и всё-таки помочь? Помните, сколько она прожила в той капсуле?

– Пятнадцать, нет, шестнадцать лет.

– Шестнадцать лет, упершись носом в виртреал. Это сто раз хуже одиночной камеры в корпоративной тюрьме. Скажите, она это заслужила?

– Она не заслуживала и такой смерти.

– Смерть никто не заслужил, – сухим тоном отрезала она, – но она неминуема. Все мы рано или поздно умрём. Это неизбежно. А вот жизнь наша может быть разной. Так всё-таки, она это заслужила?

Молчание. Впрочем, он уже всё решил, надо заканчивать.

– Кажется, это что-то вроде суда.

– Называйте как угодно.

– Я знаю, кто вы. Я слышал о вас. Лилия, так вы себя называете?

– Вы можете обращаться ко мне любым удобным вам именем.

– Что ж. Тогда послушайте. Я не знаю, как вы сумели до неё добраться, но после моего возвращения с Красной её не оказалось там, где они держали её вначале. От её «гоутонга» не было следов в сетях. Я пять лет её искал. Что бы вы там ни думали, мне было не всё равно, что с ней станет. И до сих пор не всё равно.

– Даже после её смерти.

– Даже теперь.

Хрустальный мир не врёт. Она читает подсудимого сквозь всю его мудрёную защиту. Но что избавит её от желания видеть то, что ей хотелось бы видеть. Быть может, хотя бы в этот раз подсудимый действительно раскаивается в своих поступках и действительно хочет загладить вину?

Что ж, если он и правда готов помочь найти тех, кто её убил, тем лучше. Но пусть не думает, что его дело на этом закрыто. Обвиняемый получил сегодня лишь временную отсрочку.

– Мой коллега введёт вас в курс дела. Но не пытайтесь скрыться, я в любом случае вас найду.

Подсудимый в ответ коротко и сухо кивнул, не рисуясь. Геспер был доволен. Тактика с самого начала казалось ему рискованной. Но она сработала.

Иллюминаторов на «Атрейу» не было предусмотрено вовсе. С одной стороны, что ты там за бортом собрался разглядывать, плутоиды за орбитой Седны здесь, на расстоянии пятидесяти тиков от Сола, давали максимум третью величину, и чтобы разглядеть их невооружённым глазом на фоне звёздной засветки, пришлось бы сперва полчасика посидеть запершись с выключенным дежурным освещением. С другой же – штатные пятнадцать оборотов в час давали бы при взгляде наружу такой лютый приступ вертиго, что досужему навигатору, вздумавшему таращиться наружу, быстро поплохело бы до зелёных слонов.

Да и кому нужны эти иллюминаторы. Цилиндрическая рубка «Атрейу» согласно замыслу создателей была оснащена по кругу виртреалами высочайшей детализации, которые без лишних позывов вне очереди посетить гальюн обеспечивали навигатору и прекрасный обзор, и дополненную реальность, и не слепили глаза назойливым фонарём Сола, которое отсюда хоть и смотрелось на внешних камерах прямого обзора звезда звездой, не примечательнее многих, а всё равно изрядно мозолило глаза.