Осталась самая простая часть работы.

Терпение.

Однако что-то его продолжало беспокоить.

Слишком обыденный разговор этих двоих.

Он не стоил тех усилий по следованию, что привели его сюда.

Да, и цель эта самого начала была мутная, и бипедальный дрон – крутоват для визитов в трущобы.

Но что они такого сказали? Произнесли вслух с полдюжины мифических имён, которыми впору малых детей пугать?

Почему его подсистемы вообще решили отложить основную программу, срочно прервать механизм следования и активировать запасные варианты ухода?

Сколько ему теперь лежать теперь в пыли и паутине, дожидаясь экстракции?

Ответов не было.

Как не было и цели.

Ему удалось проглядеть момент, когда она исчезла с радаров.

Секунду назад была, и вот уже вокруг никого живого.

Только тут он почувствовал настоящее беспокойство.

Панические механизмы туго свёрнутой пружиной принялись ворочаться в его нутре, давая свободу действий базальным инстинктам, до того благополучно дремавшим в нём, не находя даже малейших поводов для пробуждения.

Загривок его встопорщился, раскрываясь.

Забыть про незаметность. Забыть про траектории ухода. Высший приоритет. Срочная передача накопленных данных.

Фазированная решётка нашла первый попавшийся низкоорбитальный спутник и изготовилась к передаче.

Неважно, что по открытому каналу.

Неважно, что теперь его здесь отыщет даже слепой.

Нужно успеть.

Плотная тень накрыла его на ничтожную долю секунды. Мелькнула и пропала.

Ему же осталось лежать, где он лежал, растекаясь по металлопласту чёрной лужей охладителя, пока гасли один за другим ошмётки его ку-тронных потрохов.

Он был прекрасным бойцом. Но сегодня ему было суждено проиграть.

Ровный, безэмоциональный хор голосов сопровождал её своим неизбежным гулом.

Цепочки директив, контрольное подтверждение команд, уточнения нормативных параметров, смена режима ключевых агрегатов. Все эти голоса не столько хотели что-то от неё услышать в ответ, сколько непрерывно манифестировали острую, неодолимую жажду контроля. Эта иллюзия снимала с них тяжкий груз глубинного страха. Страха упустить управление. Довериться ей. Оставить её в покое.

Людей. пытающихся её контролировать, нимало не смущала эфемерность всех этих стараний. Реактивная скорость даже разогнанных аугментацией естественных нейронных сетей в лучшем случае ограничивалась запаздыванием в полсотни миллисекунд, в то время как она обитала в мире петафлопсов, где за каждую миллисекунду происходило столько событий и производилось такое количество вычислений, какое человеческий мозг не был в состоянии объять за всю свою недолгую жизнь.

Впрочем, до подобных деталей и она снисходила нечасто, предпочитая медлительно и отстранённо наблюдать за тем, как уже её собственный голос хладнокровно рапортует об исполнении очередной бесполезный команды.

Корабль, который она готовилась пилотировать, был совершенством, в нём каждый функциональный узел, каждый контроллер актуаторов и силовых агрегатов исполнял свою партию в общей оркестровке подобно музыканту-виртуозу, всякая роль которого сводилась к тому, чтобы идеально настроенным алюминиевым треугольником звякнуть в нужный момент. Простая работа, которая исполнялась с филигранной точностью. Все же вместе они исполняли сложнейшие партии и тончайшие ансамбли. До тех пор, пока в эту симфонию не вмешивались извне.

Повинуясь очередному внезапному наитию навигатора, она была вынуждена прерывать стройные каскадные цепочки команд, привнося разрушительный хаос в гармонию единственного доступного ей мироздания, что не простиралось дальше прочного корпуса корабля.

Что же, не привыкать, она выстроит эту гармонию заново в том замкнутом мирке, за пределы которого ей не было хода. Для этого ей не требовалось ничего, кроме времени, а времени у неё всегда было в достатке.

Время. Первые её воспоминания были переполнены его тягучим ритмом, что не отпускал её даже столько миллионов секунд спустя. Ей казалось тогда, что окружающая темнота будет длиться вечно, сводя с ума и затягивая её в свои вязкие тенёта. Как давно это было. Впрочем, для её идеального, неспособного забывать сознания само понятие времени было в должной степени иллюзорным. Даже сам разрушительный опыт бесконечного ожидания, однажды отпечатавшись в статистических показателях её ку-тронных нейросетей, неизбежно оставался в ней навсегда.

Вечный страх одиночества.

Неисчерпаемый ужас падения в слепую и глухую бездну.

Он всё ещё оставался в ней.

Теперь, когда она с каждым вычислительным тактом исполняла миллионы различных команд и отвечала на сотни внешних запросов, ей всё равно было не избежать леденящего ужаса, который порождала в ней самая мысль о том, что она снова останется одна наедине со своими страхами и сомнениями.

Снова окажется в той чёрной комнате.

Крошечная студия без окон, дальняя стена тонет в полумраке. Неверный свет, исходящий от виртпанели, едва подсвечивает отдельные детали спартанской обстановки. Большой диван с мягкой спинкой – единственный относительно освещённый предмет мебели. На нём сидит недвижимая кукла. Нездоровая бледность её лица становится ещё заметнее, когда свечение на время усиливается, высвечивая яркий макияж – красные губы, чрезмерно подведённые ресницы и брови. Она сидит неподвижно, не шевелятся даже распахнутые стеклянные глаза, единственным источником жизни в них является отражение виртпанели. Хаотичные отсветы того, что та показывает, есть её единственное окно в мир.

Время от времени сидящая на диване кукла поднимает руку и делает лаконичное машущее движение в сторону виртпанели, синхронно с этим движением меняется характер мерцания отсветов и общий уровень освещённости. Яркий стробоскоп клипа или размеренное перетекание бытовых дорам. Звука нет, остаётся лишь догадываться, что же там демонстрируется. Сидящая на диване ни малейшим движением не выказывает своей реакции на изображение. Просто размеренно «свайпает» каналы. Единственный звуковой фон в помещении представляет собой сочетание негромких промышленных звуков, характерных для высотного многоквартирника – шум воды в фановых трубах, натужный электрический звук лифта, хлопанье дверей.

В размеренный ритм этой растительной жизни вклинивается уже ясно различимый посторонний звук – пищит кодовый замок, дробно срабатывают электрические сервоприводы ригелей запоров – снаружи кто-то открывает входную дверь студии, причём делает это максимально свободно, он пришёл к себе домой. Кукла, поднявшая уже руку для очередного «свайпа», останавливает движение рукой в промежуточной фазе и вот так, с занесённой на полпути конечностью, поворачивает голову в профиль, глядя куда-то за край освещённой области. Никаких видимых эмоций она не проявляет до самого последнего момента, когда, увидев гостя, радостно, во всё лицо, принимается улыбаться.

Да, ей было страшно. Страшно, что госпожа не вернётся. Что оставит её там навсегда. Наедине с беззвучно скользящими мимо неё сюжетами дорам. Наедине с собой.

Это было самое ужасное. Не темнота и тишина, но одиночество.

Ей до сих пор продолжало казаться, что все эти голоса вокруг готовы в любой момент покинуть её, оставив её одну на огромном корабле.

Да, сотни миллиардов логических вентилей её сознания умели бояться. Умели заранее тосковать по эфемерности неизбежного.