А ты уверена, что мы здесь вообще не чисто для отвода глаз? Станция надёжно укрыта, шумоподавление идеальное, если же кто случайно на нас наткнётся, лицезрейте: мы тут все учёные-кипячёные, «биолухи», как нас Родионыч величает. Роемся в останках, эстуарий изучаем. Вот документы. На три «нобеля» тянут.

И что же, по-твоему, тут от нас прячут? Пусковые установки термоядерных торпед? Главный секрет жизни, вселенной и всего такого? И ты мне скажи, от кого всё это прятать, кому всё это нужно? Корпорациям? Они уже больше ста оборотов заняты одной лишь грызнёй между собою, кто у кого кусок пирога из глотки вырвал, такая вот игра с нулевой суммой. Никому не выгодно нарушать сложившийся баланс, слишком многое можно потерять, слишком мало – приобрести.

Дальний космос ещё делить и делить. И глубины вокруг нас – тоже не исключение. Так что было бы желание. Но ты знаешь, мне почему-то кажется, что мы тут прячемся вовсе не от Корпораций.

А от кого?

Не от кого. А от чего. Помнишь, с чего началось падение Соратников?

Со Времени смерти?

Нет. Куда раньше. С Предупреждения. Человечеству предрекли скорый конец. Чёрная волна, захлёстывающая Сол-систему от краёв к центру, пока Матушка не останется последним светлым пятном на фоне черноты космоса.

Ты в это веришь?

Я – нет. А вот они, похоже, верят.

Они?

Ну, те, кто всё это построил. Где ещё им прятаться, если не здесь, на четырёх «ка»?

Оба оглянулись по сторонам, словно в поисках таинственных существ, которых Вернер назвал «они».

И ты знаешь, юмор в том, что наши геномы с протеомами очень неплохо вписываются в концепцию предуготовлений к концу света. После. Всегда бывает какое-то «после». Представь себе ситуацию, при которой саму жизнь придётся восстанавливать с нуля во всей её полноте и многообразии?

И ровно в этот момент под куполом гулко завыли сирены.

– Накаркал, сохатый, – зыркнула глазами Петра и тут же унеслась к внешней стене, где были установлены обзорные виртреалы.

Там поперёк окружающей станцию синьки уже вовсю мигал красный сигнал тревоги, но никакой детальной информации не значилось. Оба вопросительно уставились друг на друга, но тут же обернулись на шипение задраиваемой переборки.

У промежуточного люка, тяжело дыша, опирался на рукоять запора собственной персоной всклокоченный старпом Родионыч.

– Что там творится вообще?

– Ничего не творится, – уже по одному бледному от натужного дыхания лицу было понятно, что он врёт.

– Мы же не слепые.

На их памяти Родионыч так не бегал никогда. Да что там не бегал, Вернер не мог припомнить, чтобы старпом вообще совершал какое бы то ни было резкое телодвижение. Как говорится, хороший дайвер никогда не спешит.

– А ещё вы слишком умные. Особенно ты, Вернер. Вечно тебя угораздит вляпаться во что-нибудь ненужное.

– Сам я никуда не вляпываюсь. Можно подумать, я этих левиафанов притягиваю, – привычно надулся Вернер.

– Ты можешь обижаться сколько угодно, но дохлым кашалотом по балде получить – это надо крепко постараться, – Родионыч, отдышавшись, примирительно похлопал Вернера по спине. – Переборки все задраены?

Так вот чего он торопился. Ещё полминуты, и его бы отрезало в соседнем отсеке.

– Да уж как положено, по первому сигналу, – Петра отчего-то продолжала всматриваться в недвижимую синьку, словно видела там нечто, постороннему взгляду незаметное. Вернер даже пощёлкал своими имплантатными гляделками, переключая диапазоны, да только что там увидишь, синька и синька.

– Инфа хоть какая-то будет?

Родионыч обернулся на Вернера, смерил его взглядом, но всё-таки нехотя ответил:

– Тебе всё «инфа». Когда надо будет, до личного состава доведут. Пока ничего определённого не сказали. Лидары сканируют сектор, дежурные акустики работают.

– Что там сканировать, я же своими глазами видел рану вдоль хребта того левиафана! И на станцию передал!

– Видел или не видел – то дело десятое. Мы пока не знаем, что там за беда шарится, но без прикрытия мы не останемся, – мрачно закончил старпом. – И вырубите вы уже эту музыку!

Сирена тут же заткнулась, но звон в ушах остался.

А ещё – тянущее чувство, что их проблемы на этом только начинаются, с каждой минутой всё усиливалось.

– И как вы думаете, долго мы так взаперти будем сиде… – начал было занудствовать Вернер, но осёкся, заметив указательный палец Петры, наставленный куда-то в глубину океана.

И правда, там во тьме что-то двигалось. Плавным, расслабленным движением, знакомым каждому опытному дайверу. С подобной динамикой погружаются потерявшие нейтральную плавучесть неуправляемые крафты. Куда точнее – так вальяжно, наискось, тонут сабы.

Китообразная тень проскользила ещё пару сотен метров, устало ткнувшись носом в каменный гребень рифта и принялась в гробовом молчании лениво заваливаться на брюхо.

Только тут внешние прожекторы всё-таки выхватили тень из окружающей черноты, разом высвечивая сверкающие обводы мёртвого судна.

Что оно было мертво, было очевидно даже тому, кто не наблюдал его дифферента при погружении.

Некогда гладкая, выпуклая поверхность бортов теперь была смята в гармошку, беспомощно торча наружу переломанными рёбрами стрингеров. Из трещин внешнего корпуса красиво сочилась чёрная смазка, а ввысь весело бежали серебристые цепочки пузырьков.

Вот он, тот самый саб.

– Старпом, это мы его, да?

– Ты совсем дурак или притворяешься?

Родионыч, задумчиво потирая давно не бритую черепушку, отошёл в сторонку и присел там на вертячий металлический табурет.

– Саб пошёл ко дну ещё целиковым. Никаких следов внешних повреждений. Да и откуда у нас силы завалить такую махину в непосредственной близи от станции, причём так, чтобы ни звука? Детонация торпеды больше полутонны боевой нам бы все гляделки вынесла, не говоря уже о том, что мы бы сейчас не рассуждали, а уже неслись бы помогать дежурным ремонтникам течи устранять на прочном корпусе.

И, ещё подумав, добавил.

– К тому же это тупо бесполезно – детонацию весь океан услышит.

– Но не сами же они утонули? На моего левиафана заглядевшись.

– Не сами, уж точно не сами. И, к моему великому сожалению, нам ещё придётся познакомиться с тем, что их потопило.

С этими словами Родионыч двумя руками проделал нарочитый, знакомый каждому дайверу жест «срочное всплытие».

Два больших пальца вверх скрещёнными руками.

Только тут Вернер и Петра подняли головы и увидели дискообразную тень, настойчиво ползущую со стороны океана. Тяжёлая артиллерия прибыла.

Следование было его базовой функцией.

Следование как инстинкт, как поведенческая механика, как зашитый в базовую моторику алгоритм, от которого не отделаться, не отклониться.

Так бабочка-данаида, едва выйдя из диапаузы, тут же готова пуститься в путь по сложнейшему многотысячекилометровому маршруту на север, который займёт четыре смены поколений. Ориентируясь на ультрафиолетовое излучение солнца, геомагнитные линии и следы феромонов других бабочек, одинокая данаида способна безошибочно и неустанно двигаться вперёд, преодолевая без посадки океанические просторы и горные массивы.

Бабочку-данаиду нельзя назвать умной, сильной, точной или выносливой. Она просто была рождена для этого в цепи смены поколений таких же, как она, живых навигационных приборов.

Точно так же и его нельзя было назвать полноценно живым, не бывать ему и чрезмерно умным – временами лишний интеллект только мешает достижению цели, но его вполне можно было счесть точной, сильной и невероятно выносливой машиной, которой следовало лишь дать команду и отойти в сторону.

Остальной путь ему была дарована свобода выбирать самостоятельно.

Его ку-тронную начинку не программировали на принятие определённых решений, нет, всё было устроено хитрее. Его искусственные нейросети представляли собой сложнейший конгломерат инстинктов, которые на уровне естественных реакций были готовы сформировать эффективную реакцию на любые возможные в гнилом нутре Мегаполиса события. Это была воплощённая в запутанных полях ядерных спинов энциклопедия двухсотлетней истории самой грандиозной земной агломерации от самых чёрных глубин её основания по сверкающие над облаками вершины корпоративных шпилей.