— Да здравствуют ковбои, — говорит одна женщина своей подруге, когда я прохожу мимо.

Я усмехаюсь.

— Кажется, он тебя услышал, — отвечает подруга.

— Надеюсь. И надеюсь, он услышал, что эти Wranglers сидят на нём ну очень, очень хорошо.

Я замечаю Обри задолго до того, как мы подходим к столику. Она светлее Молли, но у них одинаковые носы и горделивые плечи. Её взгляд сначала цепляется за дочь, а потом переключается на меня.

Губы Обри сжимаются, прежде чем на лице появляется натянутая улыбка.

— Привет, ребята.

Она встаёт и обнимает Молли.

— Мам! Привет! Надеюсь, ты не долго ждёшь?

— Вовсе нет. Просто хотела не опоздать и приехала чуть раньше. Сегодня пробок почти не было.

Обри снова смотрит на меня. Её глаза чуть расширяются, пока она разглядывает меня с ног до головы, начиная с ботинок и заканчивая бородой.

— Ты, должно быть, Кэш.

— Да, мэм. Рад наконец познакомиться.

Я протягиваю руку, и она её пожимает. У нас в Хартсвилле принято целовать родных в щёку. Обри мне пока не семья, но терять мне нечего. Вернее, терять мне есть что, но я готов рискнуть.

Так что я наклоняюсь и чмокаю её в щёку. Краем глаза замечаю, как Молли улыбается, а её мама, когда я отстраняюсь, прикрывает щёку рукой.

— Я Обри.

Мне кажется, или её шея начинает розоветь?

— Когда Молли сказала, что ты будешь с нами, это было… неожиданностью.

Я отодвигаю стул для Молли.

— Думаю, для всех неожиданность, что я здесь оказался. Мы с Молли не особо ладили, когда только познакомились.

— Да, я слышала.

Обри внимательно смотрит, как Молли садится. Я придвигаю её стул, а затем тянусь к стулу Обри, но она останавливает меня.

— Я сама, спасибо.

— Как скажете, мэм.

Пока я усаживаюсь напротив неё, задняя часть шеи горит огнём.

Разворачивая салфетку, Обри молча кладёт её себе на колени.

Да, это будет неловкий разговор. Но я не могу сдаваться. Возможно, я не завоюю её доверие за один вечер, но это не значит, что она никогда меня не примет. Мне просто нужно показать ей, что я готов горы свернуть ради счастья её дочери.

Да, у меня пока не так много денег. И моя семья далека от идеала. Но я люблю их, а они любят меня. Я забочусь о своих.

Я буду защищать эту женщину до последнего вздоха. А пока я жив, моя цель — сделать всё, чтобы её мечты сбылись. Я здесь не для того, чтобы разрушить её мечты. Или приглушить её свет. И, к счастью, у меня есть доказательство этого прямо в кармане.

— Ты… загорела, — взгляд Обри скользит по лицу Молли и задерживается чуть дольше, чем нужно.

Молли снова улыбается.

— Спасибо. Я много времени провожу на улице.

— Делая…

— Всякое, — Молли переводит хитрую улыбку на меня.

— Не недооценивай себя. — Я смотрю на Обри. — Молли делает на ранчо практически всё. Вы бы видели, как хорошо она теперь держится в седле.

Обри делает то самое движение губами — что-то между усмешкой и улыбкой.

— Да ну?

— В детстве мне это нравилось, — отвечает Молли, покручивая одну из своих вилок пальцем. — Но я не ожидала, что получу от этого столько удовольствия сейчас.

— Понятно.

Обри берёт меню.

— Так что же изменило твоё мнение о Молли, Кэш? Кроме того факта, что моя дочь вот-вот унаследует миллионы долларов?

— Да чтоб тебя, мам. — Молли пристально смотрит на неё. — Дай нам хотя бы напитки заказать, прежде чем устраивать сцену.

Обри разводит руками.

— Зачем ходить вокруг да около? У меня встреча в два тридцать.

У меня сжимается грудь, когда я замечаю, как боль пробегает по лицу Молли.

— Пожалуйста, не будь такой, — умоляет она. — Если ты даже не дашь ему шанса, мы уйдём.

— И куда?

Обри наклоняется вперёд.

— Я вырастила тебя, Молли. Я знаю тебя лучше всех. Ты должна быть в Далласе. Ты заслуживаешь возможностей, свободы и… — её голос дрожит, — окружения единомышленников. Маленькие города — это могилы для больших мечт.

— Это неправда, — хрипло отвечает Молли.

Обри качает головой.

— Нет, правда.

Я сжимаю руку Молли, давая ей понять, что я рядом.

— Молли действительно принадлежит Далласу. И в этом ты права, Обри.

Обри замирает, моргая, и переводит взгляд на меня.

— Вы… вы собираетесь жить вместе? В твоей квартире?

Она поворачивается к Молли, которая в замешательстве смотрит на меня.

Я снова сжимаю её руку. Держись.

Молли сглатывает. Затем сжимает мою руку в ответ. Хорошо.

— Жизнь в Далласе подходит Молли. Я видел это сам. Bellamy Brooks родился и рос в городе. И теперь, когда вы с Уилер запускаете вашу крупнейшую и, на мой скромный взгляд, лучшую коллекцию…

— Ты её видел.

В голосе Обри слышится обвинение, но я чувствую, что это скорее вопрос.

Я киваю.

— Видел. Это потрясающе.

— Так и есть. Вот почему Молли должна быть здесь, в Далласе, чтобы запустить её. Одна только огласка в местных бутиках… О, здравствуйте.

Обри мельком смотрит на официанта, а затем снова на нас.

— Мы готовы заказать?

Я делаю знак Молли.

— Ты готова, милая?

Я не упускаю того, как она прикусывает губу.

— Готова. А ты?

— Да.

Девушки заказывают вино. Когда я предлагаю взять бутылку, потому что тоже буду пить, выражение Обри становится чуть менее кислым. Но настоящее шоу начинается, когда после её заказа салата Молли называет свой выбор.

Она просит Деревенский бургер, что, судя по всему, означает модный чизбургер с двумя котлетами, специальным соусом и прочими вкусностями. Да — картошке фри, да — чеддеру, да — соусу, солёным огурцам и кетчупу.

— Мне то же самое, — говорю я, передавая меню официанту.

Обри прищуривается, глядя на дочь.

— Молли, это не причинит тебе боль? Глютен, сыр…

— Меня это больше не беспокоит.

Молли поправляет салфетку на коленях.

— Честно говоря, я не уверена, что это когда-либо было проблемой. Я ем буквально всё на ранчо и не чувствовала боли в животе уже несколько недель.

Обри моргает.

— Правда?

— Правда. Я думаю… — Молли машет рукой. — До того, как я поехала в Хартсвилл, я, наверное, на каком-то уровне понимала, что несчастна, но не видела способа что-то изменить. Казалось, что я всё делаю правильно, но тело буквально кричало, что нет.

— И теперь ты думаешь, что всё делаешь правильно, потому что у тебя не болит желудок?

Выражение Обри трудно разобрать. Молли смотрит на меня, затем опускает взгляд на свою тарелку.

— Мне нравится ранчо, мам. Я знаю, что у тебя был другой опыт, но жизнь в Хартсвилле… — Она снова смотрит на меня. — Оно помогло мне исцелиться? Это звучит глупо, но это правда. Я просто чувствую себя лучше там. Здесь мне тоже хорошо, не пойми неправильно. Мне нравятся оба места. Думаю, они мне оба нужны, и в этом проблема.

Приносят вино. Обри делает долгий, молчаливый глоток.

Я тоже пью, переводя взгляд между Молли и её матерью. Чёрт его знает, куда всё это приведёт, но мне нужно удержать разговор, пока он совсем не пошёл под откос.

— Я много думал об этом, — осторожно начинаю я. — О том, почему Гарретт поставил в завещании именно такое условие. Он часто говорил о вас.

Обри фыркает и закатывает глаза.

— Уверена, он рисовал красивую картину.

— У него было много сожалений. — Я сглатываю. — Думаю, он бы многое сделал иначе, если бы у него был второй шанс. Я любил его, но он был упрям, как чёрт. Я говорил ему, что ещё не поздно всё изменить. Попробовать ещё раз.

— Он никогда не слушал, — отвечает Обри.

— Но Молли слушает. И я слушаю. Узнавать твою дочь — это одно из самых больших удовольствий в моей жизни, и это сделало меня лучше.

Я лезу в задний карман и достаю фотографию размером десять на пятнадцать сантиметров.

— Говорите, что хотите, но, мне кажется, Гарретт каким-то образом знал, что возвращение Молли на ранчо Лаки пойдёт всем на пользу. Как будто он тянет за ниточки даже после смерти, понимаете? То, что у него не получилось при жизни, он решил сделать после ухода.