Лоунстар Банк & Траст — единственный банк в Хартсвилле с филиалом.

Глядя на ключ, я ощущаю, как у меня скручивает грудь. Чем, чёрт возьми, думал Гарретт, когда писал это завещание?

— Ты знаешь, что там внутри?

Гуди качает головой.

— Единственное, что он мне сказал — это очень дорого для него. Он не хотел рисковать и поэтому отнёс это в банк.

Я морщусь, ещё больше сбитый с толку. Гарретт никогда не был сентиментальным. Совсем. Он точно не был из тех, кто хранит семейные реликвии, не говоря уже о том, чтобы запирать их в банковский ящик.

Так, может, он положил туда деньги? Украшения? Оружие? Но и это не слишком похоже на него.

Как бы то ни было, это явно не то, что мне нужно — не ранчо.

— Я посмотрю, что там. — Я прячу ключ в карман. — Спасибо, Гуди. Передай Таллуле привет.

Гуди тепло улыбается.

— Она скучает по тебе в «Рэттлере», знаешь ли.

Раньше я каждую пятницу заходил в этот знаменитый бар в Хартсвилле, пока не угодил в больницу из-за несчастного случая на линейных танцах шесть лет назад. Из-за сотрясения я неделями не мог работать на ранчо, и за это время там всё пошло под откос. Я не могу позволить себе, чтобы такое повторилось.

Я чувствую ноющую боль в коленях и ступнях, пока иду по коридору и выхожу за дверь. Я на ногах с трёх утра, а в седле был уже в половине пятого. Я так устал, что мог бы свалиться прямо сейчас, но у меня нет такой роскоши. Особенно после того, как все мои планы на будущее семьи полетели к чёрту.

Я резко останавливаюсь, увидев навороченный внедорожник, припаркованный рядом с моим пикапом.

Этого авто здесь не было, когда я заглянул в аптеку перед визитом в офис Гуди.

Эта машина принадлежит Молли, без сомнений. В Хартсвилле люди ездят на практичных машинах. На таких, которые не требуют колоссальных затрат на шины по полтысячи долларов и ремонт, стоящий как крыло от самолёта.

Этот Рэндж Ровер такой же блестящий и нелепый, как его хозяйка.

Обходя капот своего Форда, я натягиваю шляпу на голову и сдерживаю желание закатить глаза от звука мощного двигателя внедорожника.

Молли, конечно, включила кондиционер на полную катушку. Такая принцесса, как она, завянет без прохлады.

Она приехала на нём на похороны? Те, на которые никто из нас — людей, которые знали Гарретта лучше всех, не был приглашён?

Белый внедорожник покрыт пылью после дороги из Далласа, но всё равно видно, что он новенький.

Он ещё и огромный, будто предназначен для покорения горных вершин, а не для блуждания по парковкам торговых центров в богатых пригородах. Эта штука стоит никак не меньше сотни тысяч.

Единственная шестизначная сумма, которую я когда-либо видел, была в выписке из Лоунстар Банк & Траст после смерти родителей. В ней значился размер ипотечного кредита, который они взяли, чтобы покрыть убытки ранчо после падения цен на говядину в 2010 году.

Я до сих пор выплачиваю этот грёбаный долг.

С другой стороны, оплачивая этот счёт, мы держимся за ранчо Риверс ещё один год. И мои братья, и я смогли это сделать только благодаря Гарретту Лаку.

Он не был идеален. Но он был добр ко мне, когда никто другой не был, и всегда держал своё слово. Это на него не похоже — говорить одно, а делать другое.

Ещё менее похоже на него — оставить дело всей своей жизни избалованной девчонке с чувством собственной важности размером с её грёбаный рот.

Но вот мы здесь.

Я скучаю по Гарретту. Чёрт, как же сильно. Он был тем отцом, который мне был нужен последние десять лет. Что, чёрт возьми, мне теперь без него делать?

Сейчас мне остаётся только молиться, чтобы грузовик, который мой отец купил с рук ещё в девяносто шестом, пережил ещё один сезон отёла.

Опустив голову, я выуживаю ключи из кармана и отмыкаю водительскую дверь. Мне не хочется видеть Молли так же, как и ей — видеть меня. Даже если я не мог оторвать от неё глаз в офисе Гуди.

У меня неприятно сжимается живот при воспоминании о её взгляде. Те же тёмно-карие, глубоко посаженные глаза, что и у её отца. Выразительные.

Я сжимаю хромированную ручку двери, и вдруг тело становится тяжёлым, словно налитым свинцом.

Эта боль… она должна, наконец, отпустить меня. На мне слишком много людей завязано, я не могу позволить себе продолжать ходить сломленным.

Я уже нажимаю на кнопку замка, когда слышу тихий, приглушённый стон.

Обернувшись, я смотрю в окно пассажирского сиденья Ровера и вижу, как Городская Девочка склонилась над рулём.

Мой живот снова сжимается, когда я замечаю, как у неё вздрагивает спина в такт глубоким, судорожным всхлипам.

Она плачет так громко, что я слышу её сквозь гул работающего двигателя.

На миг мне становится её жаль. Я знаю, каково это — терять родителя, и никому не пожелал бы пережить такое. Даже ей.

Но потом я вспоминаю, что она почти не знала своего отца. Вспоминаю тот грустный взгляд, который появлялся у Гарретта, когда он говорил о ней. Вспоминаю звонки от адвокатов, которые сообщили нам, что забирают его тело, чтобы перевезти в Даллас. В город, в котором он не прожил ни дня.

Внезапно над её рыданиями раздаётся голос.

Громкая связь. Кто-то говорит через динамики Ровера.

— Убирайся из этой дыры и возвращайся домой, — звучит женский голос. — Эти деньги принадлежат тебе, милая, и я позабочусь, чтобы ты их получила. Во что бы то ни стало.

— Я не понимаю, — отвечает Молли. — Зачем заставлять меня вот так за них бороться?

— Твой отец… он всегда был таким чертовски упрямым.

— Это ещё мягко сказано.

Я залезаю в кабину своего грузовика и завожу двигатель. Сжимаю руль так сильно, что костяшки белеют. На спине уже липкая от пота рубашка.

Молли не убивается горем из-за смерти отца. Её убивает то, что она не получила свои деньги. Для неё Гарретт был всего лишь банкоматом. Для меня — он был всем. Тем отцом, которого я потерял. Наставником, который мне был нужен. Другом, который держал меня на плаву, когда я захлёбывался в своём горе.

Потеря Гарретта теперь может означать и потерю всего остального. Нашего образа жизни. Земли, которой наша семья владеет уже пять… нет, шесть поколений, если считать мою племянницу Эллу, родившуюся несколько лет назад.

Я только что потерял всё, а эта избалованная городская принцесса рыдает из-за того, что ей придётся подождать целый год, чтобы получить свои миллионы.

И при этом называет человека, который спас меня и мою семью, «трудным».

Молли, конечно, красива.

Любой, у кого есть глаза и хоть какое-то чувство, увидит это.

Но нет ничего, что отталкивает меня сильнее, чем такие, как она. Эта небрежность. Это чувство, будто ей всё причитается.

Я резко дёргаю рычаг коробки передач, ставлю грузовик на задний ход и выруливаю с парковки.

Краем глаза вижу, как в Ровере поднимается её голова. Даже через тонированные стёкла видно, насколько заплаканное у неё лицо. В груди что-то неприятно сворачивается. Я игнорирую это и давлю на газ.

Молли Лак — не моя проблема.

Моя проблема — как мне прокормить семью и удержать нас всех вместе, не предав память Гарретта и его дело.

В моём грузовике нет кондиционера, так что я опускаю окно до конца. Жаркий, влажный воздух бьёт мне в лицо. Я поднимаю взгляд к небу — один сплошной серый туман. Нам нужен дождь, но не похоже, что он будет сегодня.

Если бы Гарретт был жив, в это время мы бы уже были в вездеходе. В такую жару в седле сидеть не обязательно. Скорее всего, где-то у излучины Колорадо, что отмечает западную границу ранчо Лаки. Наверное, наблюдали бы за дикой природой. Или закинули удочки в тени.

Гарретт любил эту реку. Почти так же сильно, как охоту, кантри девяностых и крепкий пряный коктейль Ранчо Вотер.

Но больше всего он любил дочь, о которой так часто говорил, но которая так ни разу и не приехала к нему.

Какого чёрта он говорил мне, что оставит ранчо Лаки мне, если в завещании написано другое?